Она была хороша настолько, что все её собственные представления о женской красоте были чистейшей воды заблуждениями. Но и заблуждения её были хороши, потому что были они честны и никем не подвергались сомнению.

Театр безраздельно господствовал в её душе, и было понятно всем, что не скоро ещё кто-нибудь заставит его потесниться.

О, сцена! Этот волшебный мир, очерченный огнями рампы, этот неповторимый запах вековых традиций, эта вальяжная тяжесть плюшевого занавеса! У кого не закружится голова, когда театр - томный и строгий господин, протянет руку, обёрнутую плащом?

Нет нужды говорить, какая именно сцена сияла, источая её дарование, то была настоящая сцена. Господи, как же восхитительна она была, когда, казалось, шквал аплодисментов уносил её за кулисы! Тогда бывало света больше, чем обычно, и цветы хранили свежесть, как честь, и она порхала над ними бабочкой в воздушной кисее своего бутафорского платья.

У неё был поклонник, безо всякой, впрочем, надежды на взаимность, в благодарность за отсутствие таковой допущенный в святая святых - её маленькую уборную. Он был ей, кажется, так же необходим, как зеркало.

Бывало, он влетал, врывался к ней после спектакля, распахивая дверь с такой силой, помноженной на темперамент, что содрогался воздух в уборной - бах! - хлопала форточка и с цветов осыпались

нежные лепестки. А он весь был - восторг и обожание, и все эпитеты, которыми он был богат, не позволяли полно объяснить его истинное отношение к ней. Да, то было время, когда он мог часами сидеть перед сценой, просто ожидая появления её.

Шла обычная репетиция. Сцена начиналась с того, что героиню (надо думать, главную героиню) бросали в темницу. Наверное, иначе бы сцена не пошла. Она просила, она просто умоляла выбросить её из-за кулис. Ей невозможно было отказать. И так получилось, что каждый из помощников переусердствовал в рвении своём.

Как некрасиво, оказывается, летают женщины, если не вполне уверены в своей безопасности, если они не на метле, если не могут поставить изящную точку при приземлении. Этакое лёгкое стаккато.

Он не зажмурился. Он смотрел широко открытыми глазами, ожидая, что от жалости к ней лопнет его сердце, как только хрупкое тело коснётся грубых досок пола. И она упала. Неправдоподобно медленно. Он даже успел подумать, что вполне бы мог поймать её, если бы такое решение сразу пришло в голову. Оно опоздало. Потому что платье её медленно задралось и оголило её. Он вдруг увидел то, о чём не смел и мечтать - её нижнее бельё.

Обычное, без рюшечек на коленях...

Он сам поразился тому, насколько другой она стала, когда легко поднялась и одёрнула платье. Она даже не заметила, как потеряла поклонника своего. Треснуло зеркало. И таким наигранным был её конфуз.