* * * ("Сказал мне критик Рыжего...")

Толчком к сему послужила реальная "размолвка" с читателем, адресовавшим классику свою критику под стихотворением "Так кончается день на краю окна..."

Сказал мне критик Рыжего: не стану

читать тебя, и даже не проси.

Я спорю только с мертвыми, по сану

мне классики, я их везде достану,

я с них спрошу, зачем звезда висит.

Я точно знаю, не толкут капусту,

да что б ещё и в ступе... Дурачьё!

Рифмуют что попало, чтоб им пусто,

я натравил на них бы тень Прокруста,

пускай научит, смердов, что по чём!

С Борисом мы притихли. Оглянулись:

он — у себя, я — на своём шестке.

И между строк читательской "пилюли"

пытались мёд сыскать, как будто в улье.

Отчаявшись, уселись на песке.

Достал поэт солёную рыбёшку,

а шкалик недопитый — в море, швырк!

В карманах медь звенела понарошку,

когда он удалялся, на дорожку

кивнув мне, мол, не стоит, я привык...

Расстались. К томику: "СТИХИ. Б. Рыжий"

я воротилась, сжав тоску в кулак.

С контртитула смотрел он, вольный книжник,

на босу ногу туфли, неподвижно

держа раскрытой книгу в двух руках.

Я только "Завещание" открыла:

страница восемь; в девятнадцать лет

"ты крест поставишь над моей могилой"

писал он то ли другу, то ли милой,

мол, "Как в бумаге... оставляет след"

безграмотный, рукой своей несмелой,

так и ЛГ — свой крест. И, не в ладах

"с грамматикою жизни", недоспелой

своей судьбы прочитывая "дело",

не понимает, что в нём, где и как.

Уже тогда, привыкшие к ударам,

мы шли, сквозь ложь и ропот, сквозь года,

осознавая, что живём недаром,

нас били за строку в блокноте старом

так, что выпадывали "буквы изо рта".

И пахли кровью. Нынче снова слышим

досужий трёп, сермяжную молву:

не так рифмуем и не в ритме дышим,

нет строк в пилюлях, мёд там тоже лишний...

О Шарик, разъясняюший сову!