Три дня из жизни сержанта Валяуги
I
В 6.30 из коридора донёсся голос сержанта Валяуги: «Рота, приготовиться к подъёму! До подъёма полчаса!» – и чей-то негромкий смех. Подобные шутки не в духе Артураса Валяуги; те, кто прослужили с ним некоторое время, знают это и начинают потихонечку приходить в себя, натягивать под одеялом х/б.
В 6.45 взвывает сирена.
– Рота в ружьё! – гремит голос Валяуги. – Рота в ружьё! Учебная тревога!
Возле Валяуги маячит фигура майора Швеца, зама по боевой.
Суета, толкотня, путаница, вместе с первым взводом, бегущим вооружаться неодетым, в оружейную ломится кто-то из других взводов, которые должны в этот момент одеваться.
– Рота – козёл! – кричит Валяуга. – Второй-третий взводы, куда прёмся? Назад! Первый взвод, быстрее, бегом, бегом, прыжками!
Странно, – думает Артурас, – тебе тошно так, что выть хочется, а тебя почему-то заботит эта дурацкая тревога и то, уложится ли рота в норматив. Тебе хочется убежать куда-нибудь, спрятаться от всех, забиться в угол потемнее, а ты стоишь и покрикиваешь, как будто ничего не случилось… Да и что случилось? Банальнейшая вещь… Тебя не дождалась девушка. Такая обычная вещь. Такая простая. И в это так трудно поверить. То есть было бы просто, если бы речь шла о какой-то другой девушке, а не о Линде. И о каком-то другом… хм… солдате, а не о тебе. Как там Пьер не мог поверить в измену Элен, потому что речь шла о нём и его жене…
Сержанту Валяуге оставалось до дембеля около двух месяцев, когда он получил письмо от Линды, в котором та, видимо, очень долго и старательно подбирая слова, сообщала ему, что между ними всё кончено и она уезжает с Вацлавом в Польшу. Тщательно подобранные слова звучали удивительно грубо и плоско.
– Та ещё литературная традиция, – усмехнулся Артурас, прочитав коротенькое, впрочем, как и все предыдущие, письмо Линды, и неожиданно подумал о том, что, похоже, врут про перлюстрацию писем, вряд ли получил бы он его, если бы кто-то там «наверху» это письмо прочитал. А ещё он подумал о том, как страшно может опустеть мир. И в мире останется только тоскливая, сосущая (теперь понятно, как это) боль.
Ночью он не мог уснуть. Закрывая глаза, видел лицо Линды, её глаза, улыбку, представлял её тело, чувствовал запах её духов. И ни о чём другом не получалось думать, и он вёл с ней бесконечные разговоры и пытался убедить себя, что всё ещё образуется, что ничто ещё не кончено…
Не уснул он и на следующую ночь, хотя казалось, от усталости еле донёс голову до подушки. Снова полезли в голову мысли, отогнанные дневными заботами, снова зазвучал голос Линды, потянулись сквозь марево бессонницы улицы родной Клайпеды…
В пять утра сержант Валяуга встал, чтобы сменить Дацюка.
– Чего так рано? Ещё же целый час! – удивился тот.
– Всё равно не спится, – ответил Артурас.
– Это зря: солдат спит – служба идёт. Учти, там, на улице, Швец мелькал, видать, давно мы по тревоге не взлетали, – и довольный Дацюк отправился давить на массу…
В норматив рота как обычно не уложилась, но Швец был доволен. Во-первых, быстрее, чем в прошлый раз, во-вторых, ни у кого ничего не посыпалось, как обычно, когда рота сделала круг бегом вокруг казармы. Значит, всё в порядке. Всё хорошо. У Валяуги глаза как у кролика… Тоже, что ли, в фуль по ночам режется в карауле? Надо бы прекратить это безобразие, – подумал Швец. – Хотя… проблем с несением службы нет, а для молодых дураков всё радость…
II
В половине первого сержант Валяуга вышел на проверку постов периметра. Из столовой доносился стук кубиков и приглушённые голоса. Народ, вместо того чтобы спать, резался в фуль на щелбаны.
– Вот, кому-то ни черта не уснуть, а кто-то чифирит и мучает себя из-за глупого азарта, – философски заключил Валяуга. – А ведь здоровые мужики уже…
Игра в фуль, или покер на кубиках, стала просто манией двух третей взвода. Артурасу в его двадцать два в сочетании с типичным прибалтийским флегматизмом казался странным этот нездоровый азарт.
– Хотя…– подумал он, – а твоя страсть к книгам разве в чём-то не сходное явление?..
Коменданты караула давно смирились с тем, что в нарушение устава Валяуга всегда читает во время дежурства за пультом. Во всяком случае – не спит.
Артурас открыл калитку и пошёл вдоль уютно освещённой КСП в сторону второго поста. Ночь была тихой и почти летней. На полкилометра вперёд, до поворота – девственная чистота бетонной дорожки.
Приближаясь к повороту, он услышал пение и не сразу сообразил, кто это поёт. Сейчас на периметре дежурил Юсуф, или по-простому Тур, из призыва Валяуги.
Артурас никогда не слышал, чтобы Тур пел. Впрочем, и разговаривал он мало. Пару месяцев назад Тур поразил Валяугу, победив на соревнованиях по борьбе, довольно легко свалив в полуфинале и финале двух кабардинцев кмс-ов по самбо Ажиева и Дугужева, а потом устоял против них обоих уже в неофициальном, так сказать, бою. Тур был на полголовы ниже обоих, но раза в полтора шире каждого, тяжелее и сильнее, и, тяжеловатый в беге, по матам скользил удивительно легко, чуть ли не изящно. Артурас понял тогда, что сказанное перед соревнованиями Дугужевым, что победит Юсуф: всех массой задавит – не шутка: может, Тур и не был так ловок, как тот же Дугужев, но техникой владел и за счёт массы был фантастически устойчив.
Песня оборвалась, и из-за бокса, метрах в пятидесяти впереди, показался Юсуф.
– Замолчал перед поворотом, – понял Валяуга. – Если бы я не вышел на проверку на десять минут раньше, то, конечно, не услышал бы песни…
– Товарищ сержант, во время несения службы происшествий не случилось, – доложил Тур.
– Хорошо, Юсуф… – Валяуга помолчал. – А ты что сейчас пел?
– Колыбельную… Её мне моя бабушка-туркменка в детстве пела, – Тур отвечал медленно и спокойно, вряд ли он был доволен, что Валяуга слышал его пение… Но по лицу Тура прочитать что-то было невозможно. В быту они были с Юсуфом на ты, но на службе, даже когда они были, как сейчас, вдвоём, Тур обращался к Валяуге исключительно «товарищ сержант».
В кустах пронзительно закричала птица, прогремел за лесом состав по узкоколейке. Валяуга втянул сквозь зубы прохладный ночной воздух.
– Слушай, Юсуф, у тебя девушка есть?
– Нет, товарищ сержант. У нас с этим строго… Вот вернусь, будет и девушка, и семья… Юсуф помолчал. – Да и трудно два года ждать… Когда люди много лет вместе прожили, когда у них всё общее – два года в разлуке провести можно… и больше можно… А когда вы год, допустим, встречались, а потом надо расстаться на два… Это очень долгий срок… Для большинства во всяком случае…
– И тебе не было бы легче служить, если бы тебя ждала любимая?
– Мне было бы труднее, – улыбнулся Юсуф, – вдруг любовь пройдёт… и зачем ей мучиться… Меня отец ждёт, мать, бабки, дед, сёстры, ещё куча родных и знакомых…
Валяуга смотрел в небо. В мире было тихо и удивительно спокойно.
– Юсуф, а что ты будешь делать, когда вернёшься в свой Ашхабад?
– Ну, сначала соберутся все родные, дня три праздновать будем… Разговаривать, радоваться. Потом поеду к морю… Буду сидеть на берегу и слушать, как оно поёт… Мы с мамой каждый год летом ездили на Каспий… Здесь леса, горы… А у нас пустыня и море… У них совсем другие голоса…
Они ещё помолчали…
– Слушай, Юсуф… Я пойду… А ты, пожалуйста, спой мне вслед свою колыбельную… И… спасибо тебе…
– Не за что, товарищ сержант.
Валяуга двинулся в сторону второго поста, и через несколько секунд за его спиной зазвучала старая колыбельная, так не похожая на те, которые знал Артурас, но в чём-то главном очень близкая им.
Странно, – думал Валяуга, – мы прослужили с ним почти два года, а по-человечески впервые поговорили только сейчас… Действительно, каждый человек загадка… Каждый человек тайна… Вот и снова повеяло бессмертной русской литературой… – Артурас улыбнулся и вошёл в калитку…
Пульт мигал всеми огнями, верещали вызовы со всех постов периметра, за пультом мирно спал сержант Валяуга, а рядом метался комендант караула капитан Марусин:
– Валя-гуа, Валя-гуа, проснитесь, товарищ сержант! У вас вызов с постов, тревога!
Валяуга спал как убитый, положив голову на руки.
– Валя-гуа, Валя-гуа, проснитесь,– не унимался Марусин, начиная тормошить Артураса за плечо. – О! Вызов со всех постов идёт! Да я вас сейчас с караула сниму, товарищ сержант Валягуа! Товарищ старший сержант Камалов! – бросился Марусин к подошедшему замкомвзвода, – почему у вас Валягуа опять за пультом спит? Он всё время спит! А там, может, случилось что! Может, часового на посту убили или он с поста ушёл!
– Если бы часовой с поста ушёл, не шёл бы вызов, – потягиваясь, говорит Камалов, снимая трубку. – Да, старший сержант Камалов, слушаю, докладывай, Гусев… Понял… Хорошо… До связи!
Камалов сбрасывает сигнал тревоги и поворачивается к Марусину:
– Там заяц под забором пролез и носился по КСП, вот «радиан» и срабатывал. Гусев говорит, здоровенный заяц, активный… Но, вроде, побегал и свалил…
Камалов потягивается снова и бредёт к спальне, бормоча: «Раз-два-три-четыре-пять, зайчик-зайчик, твою мать…».
– Товарищ старший сержант Камалов! – кричит ему вслед Марусин. – А как же Валягуа? Его же разбудить надо! Он же спит на посту! Я же его с караула сниму!
– Снимайте, товарищ капитан, – доносится из коридора голос Камалова.
Марусин какое-то время топчется возле Валяуги, потом машет рукой и уходит в свою комендантскую. Валяуга тихо посапывает. Ему снится родная Клайпеда. Он идёт по Триничиу, обнимая смеющуюся Линду, и рассказывает ей, как надо слушать море, потому что голос моря совсем не такой, как у леса или пустыни… Четыре часа ночи. Конец апреля. Два месяца до дембеля…
