Степь

Так ли бел белый свет, как кажется.

Мы говорим – белый, а видим – один днем, другой ночью,

Ещё другой – на холсте или листе бумаги.

Вот сейчас: ни облачка на небе, просто яркий, ярче золота,

Слепящий диск над головой.

Я думаю, что ковыль не растет на голове Энди Уорхола.

Он растет в холмистых степях Оренбуржья.

Предрассветный ветер расчесывает его на левый пробор.

 

Я с самого начала подумал о Энди с его головой,

Потому что, собственно, видел только его голову,

Ну, знаете, с этим пучком волос на макушке,

Похожим на ковыльную кисть. Кисть. Холст...

Кроме того, конечно, помню, что Энди, он из Словении,

То есть его родители из Австро-Венгрии.

Великая европейско-азиатская степь

Начинается именно оттуда.

 

А ковыль…

Выцветая под солнцем, он впитывает цвета,

Красный, багровый, чёрный и голубой.

Они наполняют стебель

И прорастают оружием нового начала.

Семена – копья и пики,

Они впиваются в нёбо, язык, в гортань

Так и ходи теперь немо не закрывая рта.

 

Я думаю, вот зачем ему, Аарону и священникам

Что-то говорить (а они говорят постоянно).

Лучше б молчали. Ели мацу из принесенных злаков,

Посыпали солью и молчали бы.

Когда слишком много говорят обычные люди,

Это просто площадь или базар.

Когда священники, одни – одно, другие – другое, –

Две тысячи двадцать войн, прокатившихся по степи.

 

Где-то далеко, на севере, за степью растет

лимонное дерево Ораниенбаум.

Оно так прекрасно и под ним

лежит неродная Матушка

В красных черевичках.

И пока Юлай спасает ягненка,

осторожно вынимая из глаз и шкуры

Тысяч копий,

 

Матушка из Ораниенбаума в Оренбург

отправляет войска.

А Юлай всего лишь пел.

Он был так молод, любил петь, играть на домбре

Любил лошадей и смотреть,

как восходит туман над цветущей степью.

Потом всё закрасили.

Всё-всё закрасили пыльной ковыльной кистью.