Степь
Так ли бел белый свет, как кажется.
Мы говорим – белый, а видим – один днем, другой ночью,
Ещё другой – на холсте или листе бумаги.
Вот сейчас: ни облачка на небе, просто яркий, ярче золота,
Слепящий диск над головой.
Я думаю, что ковыль не растет на голове Энди Уорхола.
Он растет в холмистых степях Оренбуржья.
Предрассветный ветер расчесывает его на левый пробор.
Я с самого начала подумал о Энди с его головой,
Потому что, собственно, видел только его голову,
Ну, знаете, с этим пучком волос на макушке,
Похожим на ковыльную кисть. Кисть. Холст...
Кроме того, конечно, помню, что Энди, он из Словении,
То есть его родители из Австро-Венгрии.
Великая европейско-азиатская степь
Начинается именно оттуда.
А ковыль…
Выцветая под солнцем, он впитывает цвета,
Красный, багровый, чёрный и голубой.
Они наполняют стебель
И прорастают оружием нового начала.
Семена – копья и пики,
Они впиваются в нёбо, язык, в гортань
Так и ходи теперь немо не закрывая рта.
Я думаю, вот зачем ему, Аарону и священникам
Что-то говорить (а они говорят постоянно).
Лучше б молчали. Ели мацу из принесенных злаков,
Посыпали солью и молчали бы.
Когда слишком много говорят обычные люди,
Это просто площадь или базар.
Когда священники, одни – одно, другие – другое, –
Две тысячи двадцать войн, прокатившихся по степи.
Где-то далеко, на севере, за степью растет
лимонное дерево Ораниенбаум.
Оно так прекрасно и под ним
лежит неродная Матушка
В красных черевичках.
И пока Юлай спасает ягненка,
осторожно вынимая из глаз и шкуры
Тысяч копий,
Матушка из Ораниенбаума в Оренбург
отправляет войска.
А Юлай всего лишь пел.
Он был так молод, любил петь, играть на домбре
Любил лошадей и смотреть,
как восходит туман над цветущей степью.
Потом всё закрасили.
Всё-всё закрасили пыльной ковыльной кистью.
