Громиха

Татьяна была рослой и крупной. Её большие руки заключали в себе невиданную для женщины силу, раскатистый голос легко достигал отдалённых уголков фермы. Гром - баба, иначе и не скажешь. Собственно, так её и прозвали –Громиха.

Мы были с ней напарницами. Не сказать, чтобы нас связывала дружба –излишне резкая пятидесятилетняя женщина не особенно мне нравилась, но работать с ней было удобно. Ей ничего не стоило принести мешок кормов, да и повитухой она была отличной, многих коров спасла, помогая вытянуть плод.

Муж её работал слесарем на соседней ферме, но в выходные и на обеденном перерыве был обязан находиться подле жены. Николай старательно таскал сено и чистил навоз.

Смотрелись они потешно, лысоватый тщедушный мужичок (хорошо, видать, Громиха плешь проела) едва достигал её плеча. Николай всегда старался услужить могучей супруге, но, видать, не совсем успешно, синяк под глазом регулярно радовал работников фермы своим великолепием. Жалко мужика, конечно, но, как говориться, «бачили очи шо брали».

Детей у пары не было, и весь нерастраченный материнский резерв Громиха тратила на мужа. Воспитывала больше «методом кнута», но и пряники Николаю, бывало, прилетали. В такие дни он сиял, как медный пятак, особенно усердно обхаживая свою Громушку.

Но, помимо крутого нрава, за Громихой водился ещё грешок –любила она выпить. Бутылка водки для неё была пустяком, и Громиха не скупилась, посылала Николая за очередной добавкой, пока не чувствовала полное удовлетворение. Николай тихонько ставил бутылку и норовил ускользнуть, зная по опыту, что желанное удовлетворение жены выльется в огромную порцию упрёков. Ну что делать, по молодости, бывало, бегал на сторону, в чужих тёплых объятиях отдыхая от излишне темпераментной супруги.

Уж если подвыпившая Громиха начинала вспоминать былое, оставалось лишь шустро носиться по хате и двору, уворачиваясь от звонких пощёчин. Сбежать к односельчанам – дело гнилое. После того, как, сжалившись, его пустили к себе соседи и остались с побитыми разъярённой женщиной окнами, больше на подобный подвиг никто не решался.

Сегодня, встретившись рано утром на работе с Громихой, я её не узнала. Бледная, трясущаяся, она отвечала невпопад, из обычно ловких рук всё валилось. Опасаясь, что она наделает делов, я усадила её в подсобке, подхватив и её телят. Перегар от неё разил немилосердно, видать, похмелье бабу мучает.

Через пару часов Громиха высунула голову, подзывая меня.

-Марусь, слушай, я, может, своего сильно гоняю? – неуверенно спросила она.

-Ну ты даёшь, - опешила я, -с чего вдруг запереживала? Он привыкший!

-Да вчера, после третей, я искать Николая начала, а его нет! Ну пропал мужик! Утром увидела его в собачьей конуре. Спит, бедолага, ноги на земле, скрючился.

Скорбная складка залегла на лбу Громихи, а я, не сдержавшись, расхохоталась.

-А собака-то где была?

Но она уже не обращала на меня внимания – неслась в корпус, на дрожащий зов ненаглядного.

Что поделаешь – любовь!