Хлынули потоки небывалого в суровые девяностые… Не только разгулом преступности, новыми русскими в малиновых пиджаках, мешковатых кожаных куртках запомнилось это время. В закрытые города и зажатые сердца без стука врывались перемены. Кто с опаской и недоверием, кто с восторгом и замиранием – встречали мы невиданное, незнамое…

И учились улыбаться незнакомцам. Старушки за семьдесят надевали шорты. Доступное масло Rama «с натуральным вкусом и цветом» (после стометровых очередей за нашим крестьянским) устремилось на столы переставших как-то совершенно неожиданно быть товарищами и гражданами россиян.

За год до развала Союза сестра моя, третьекурсница, побывала в Штатах. Не в социалистических Болгарии-Польше-Чехии, а в Штатах! По программе вузовского обмена. Сначала их семнадцати студентам и трем преподавателям показали красоты и вузы края, потом наши поехали туда: трое будущих педагогов и семнадцать взрослых – два преподавателя и группа бизнесменов, предпринимателей, спонсирующих многое здесь и налаживающих связи, просящих гуманитарную помощь там...

Ну, да ладно, не суть. Радости сестры не было предела, когда, угощая нас марсами и сникерсами, взахлёб рассказывала о том, как "говорила" она с новыми друзьями. Как вообще здорово это – общаться, не зная языка, и видеть, что все мы, люди, очень близки, похожи и легко способны понимать друг друга с полу… жеста, тона, взгляда.

Событие это не забывалось, часто обсуждалось. И фотографии, на которых яркость и сочность цвета зашкаливала, остались, и догоняло нас не один год многое из того, что узнала и увидела она в той поездке… Приходили оттуда письма, где адрес на конверте был написан ее рукой. А я, хоть убей, не могла понять, как это возможно. И что такое ксерокс: копирка – да, ксерокс, сканер – нет. Шмотки, привезенные оттуда, лишь спустя несколько лет стали появляться у нас в магазинах и на рынках. Реклама в телевизоре поселилась и вела себя всё назойливее, а она некоторые ролики узнавала и говорила, что там её ещё больше. Иногда употребляла в речи английские слова и выражения, что нам, учившим в школе немецкий, нравилось, и мы тоже начинали говорить «сорри», «экскьюзми»…

Покупая однажды билеты на железнодорожном вокзале областного центра, она обратила внимание на двух японцев или китайцев – тоже еще какая редкость в то время в закрытом при Союзе городе! Они не могли не то с расписанием, не то с кассами разобраться. Помогла, а то! И опять – нет границ, все люди братья…

Прошло лет пять-шесть. Мне так и не довелось побывать за границей – ни в кап-, ни в соцстране… Но однажды я сполна ощутила «радость общения с иностранцем», почувствовала эти восторги сестры.

Как-то, будучи у нее в гостях, решила сходить до ближайшего киоска за йогуртом для сыновей. Они обожали «Фруктегут». В своем детстве мы ни слова, ни продукта такого не знали, а тут опять же – хлынуло.

Немецкие йогурты Mertinger fruchtegut были, наверное, самыми вкусными, пользовались спросом. На слуху был рекламный ролик: «Mertinger fruchtegut - самое хорошее из Баварии». Этот слоган, как и многие другие, благодаря вездесущей рекламе, дети знали наизусть, как, впрочем, и взрослые.

Было утро. Не было народу. И хорошо! Я подошла к киоску, осмотрела выставленные за стеклом товары, нашла нужный мне продукт и… забыла, что это такое! Почти навсегда. Силюсь вспомнить – безуспешно!

А средних лет продавец уже смотрит на меня и готова обслужить. Делаю вид, что не замечаю, выбираю, мол, пока.

В голове напрочь стерто, как оно называется, и только сынкин голос звенит игриво: «Mertinger fruchtegut - самое хорошее из Баварии»…

А она следит! За глазами моими, движениями… Немного ещё потопталась я, поприглядывалась. Хоть бы подошел покупатель какой, думаю… Может, тоже купил бы что. Никого. Слово нужное, как мозги за границу, безвозвратно утекло.

И тут мы встретились взглядами.

Приветливо и вопросительно пронзая мою нерешительность, она спросила:

- Что для вас?

Я отвела глаза. Хоть тресни, не знаю, что для нас! Женщина широко улыбнулась, чем сподвигла меня к действию. Пальчиком постучала я по стеклу и произнесла то, что крутилось в голове:

- Mertinger…

- Что? Что вам?

- Mertinger, – неуверенно повторила я.

Она не поняла, конечно же, стала смотреть, куда я показываю, прислоняясь головой к заставленным полкам, стараясь взглянуть на вывески и ценники с моей стороны.

Тщетно пытаясь вспомнить злополучное слово "йогурт", снова показала я на витрину… И тут почти безнадежно сорвалось у меня:

- Fruchtegut!

В ответ последовала тишина, на лице продавщицы мелькнуло некоторое недоумение. Становилось немного стыдно… Она смотрела то на меня, то на витрину и, казалось, тоже начала расстраиваться.

- Fruchtegut, – тихо повторила я.

И как-то, боже ж мой, удержалась и не произнесла дальнейшее, почти срывающееся с языка из рекламного текста, звучавшее в голове «самое хорошее из Баварии»…

После этого хозяйка киоска на мгновение как-то странно глянула на меня, потом на заморские вкусности, и в глазах ее засияла радость! Та самая, галкина радость от общения с американцами-японцами-китайцами, от преодоления языкового барьера при помощи улыбок, жестов и интуиции…

- Йогурт! Вам йогурт! Какой? – она поспешно доставала мне разные упаковки, словно успокаивала.

Молча, указывая рукой на нужные, нелепо улыбалась я в ответ на ее доброжелательность…

- А сколько вам?

Снова отвечала я жестами, теперь уже боясь произнести любое русское слово. Её искренний восторг помогал сохранить глупую улыбку и расплатиться без лишних слов и ненужных вопросов. Готовая провалиться от стыда, иностранкой с йогуртами в пакете уходила я в сторону дома…

Зайдя в подъезд, уже не могла сдержаться от смеха. А через минуту мы с сестрой хохотали вместе. Хлынуло.