Живой

Из цикла "Военная рапсодия"

 

 

Дымное солнце застыло в зените,

тянутся тонкие ломкие нити

с грязного неба, а жгучие – страсть!

Держится наша пехота, бранясь.

- Чёрт, нет патронов, а битва в разгаре…

- Слева по флангу фашистские твари…

- «Чайка», у нас два десятка потерь,

«Чайка», не слы… Громов, кабель проверь!

 

- Есть, командир! – я рванул из окопа.

Эх, для отваги б сейчас пару стопок.

Быстро ползу. Замираю. Ползу.

Пули, как оводы, из амбразур

носятся в поле, безжалостно жалясь.

Богу давлю безответно на жалость:

смилуйся, я ж не связист, а сапёр…

Вдруг за спиной раздаётся:

- Егор!

Сердце достало до глотки до самой.

Я обернулся. Не верится:

- Мама?!

Тело как будто проткнули ножи.

Крикнуть пытаюсь:

- Стреляют! Ложись!

 

Замерли время, и битва, и мысли.

В воздухе вязком снаряды повисли.

Вскинулся на ноги – к маме бегом.

Пахнет топлёным она молоком,

сдобой и солодом. Платье в цветочек

с детства знакомое…

- Здравствуй, сыночек.

И забываю на миг о войне.

Рядом стоим в гробовой тишине.

 

- Ты похудела. И косы… где косы?

Волос был русый, а нынче белёсый.

Та же в янтарных глазах глубина.

Как там сестрёнка, здорова она?

Мать улыбается, голос печален:

- Ох, и пострел ты, всё так же отчаян…

Вывезли немцы сестру из села

вроде как в Шлибен. Её не нашла.

День ото дня распухали могилы –

голодно было, так голодно было.

Страшно и горько. То оспа, то тиф…

С батей твоим снова вместе, он жив,

снова, как в юности, треплет мне нервы.

- Мам, да ты что? Он погиб в сорок первом,

нам же пришла похоронка о том!

- Жив. За тобою отправил, пойдём.

 

- Нет, не могу, мне приказано ротным.…

Взрывов не слышно. Молчат пулемёты.

Что-то не так. Что-то явно не так.

Глянул я наземь и словно обмяк.

Нет, невозможно, чтоб нас было двое:

кто он, свинцом искорёженный? Кто я?

- Слушай, Егорушка…

- Мама, постой! Мама, я… умер?

– Живой ты, живой…

 

04.2019