5-я японская центурия

Жалеешь о нём...

Но сожалений не стоит

наш суетный мир.

Себя самого отринув,

быть может, себя спасёшь.

Сайгё

 

Светло, Сайгё, но ветрено в Киото.

(Слонялся там без малого неделю).

Хоть вырос в этом граде - не надеюсь

на старость переброситься обратно.

Я слышал что-то страшное: кого-то

из наших однокашников - он ранен! -

служилые кромсали, как селёдку.

Две раны - глубиною в два колодца,

но жив пока. Как всё-таки силён он!

 

Не верю, что воюющие кланы

не могут контролировать поборы

с крестьянского сословия. По морю

идёт доставка риса европейцам!

Свободу мы всегда считали -главной,

но нет её. "Сиди, не ерепенься!" -

талдычит мой приятель. Он - политик.

И в младости противно жить под лапой,

а мне, как ни крути, уже полтинник.

 

Ты правильно сказал: "Кому мы нахер

нужны с противоречиями? Рвань - мы!"

Крестьянство не считало нас за равных,

но время поменялось, как и свита.

Я тоже, может быть, пойду в монахи -

в таком-то бардаке - не долго спиться,

что вредно для ума и организма.

Властям смешно понятие морали,

а мне смешно, что кучка онанистов

 

кричит о новых подвигах на поле,

что наскоро отбили самураи.

Правители прилично замарались,

не справившись с восстанием служилых.

Прислуга их покормит и напоит,

но нет средь них поистине стожильных,

которые не гнутся под тисками.

Правители твердят - дерьма по пояс,

в то время, как мы по уши в том самом.

 

Но время, как-никак, - любитель смертных,

а наши рулевые - тоже дохнут.

Бессмертие в столетьях - тощий довод

для жаждущего власти и богатства.

Нам выпало на жизнь немало света,

но в нём-то и противился бог гадства

желанию быть светлым до осадка.

Все песни про отчизну были спеты -

пока благополучно дорастали

 

умом и существом до самой сути:

политика - на службе у обмана.

Кричащие в побоищах "о, мама!",

конечно, забывают об отчизне.

Сторонники большого самосуда

отъели подбородки, опочили.

Как близко разжигание сыр-бора!

Солдаты никогда не варят супа,

им близко поедание сырого.

 

Я бросил всё важнейшее, что многим,

наверно, показалось несусветным.

Я ел, не запивая, ряд суспензий,

но все они - минутное лекарство

(не носят, как когда-то - мои ноги).

Здоровье в прошлом месяце лягалось,

как старая кобыла перед боем.

Всё тело по утрам ужасно ноет,

трясутся горевые перепонки.

 

Ты был у императора в почёте,

но бросил всё, завидев - сколько бедствий

прославлено горюющими. Бес с ним -

с грошовым императорством без правды!

Быть может, это всё и прочтёшь ты,

но я согласен с мыслью, что бесправных

не стоит причислять к числу барашков.

В обед, перебирая чьи-то чётки,

я думаю: ох, было б всё, как раньше!

 

Жена твоя и дочь - не голодают.

Хоть - скромное пособие, но всё же -

неведомы им затхлости ночлежек

и привкус переваренного риса.

В Киото заправляют горлопаны -

любители сомнительного риска:

все жрут, как очумелые из бочек

и сёрбают спиртное из лоханей.

Сегодня самураи много бойче,

 

чем пару лет назад и даже пару

часов назад - наглее и проворней.

Недавно перечитывал (про войны!)

трактаты неизвестного китайца.

Так скольких же ещё не дожевала

война, что голосила нам: кидайтесь

на братьев и сестёр с великой силой?

Мне очень часто снится дождевая

погода, без которой так тоскливо.

 

Как хочется спокойствия и хмари.

Дожди омоют грязь, и станет легче.

Ничто меня теперича не лечит,

но всё же без надежды ты - никто здесь,

а император с жёнушкой - две хари,

которые плодят ряды ничтожеств.

Я зол и одновре′менно - бессилен,

когда, не голосуя за торговлю,

стою в родном Киото и вдыхаю

знакомый до озноба запах горя.