Гипноз

Шипели джунгли в бешеном расцвете

У вздутой крокодилами реки,

Где обезьянки прыгают, как дети,

А смотрят — как больные старички.

Одна из них так быстро проскакала —

Лишь рыжий росчерк в воздухе мелькнул;

Как будто кто-то скрытый горсть какао

Сухою струйкой с ветки сыпанул.

Змея с четырехгранной головою

Взглянула на нее из-под очков

И двинулась под сводчатой травою,

Как длинная процессия значков

И крапинок… Сведенные предельно,

Казалось, эти крапинки сперва

Ходили где-то — каждая отдельно,

Но их свела полковник-голова.

Змеиный взгляд, заряженный гипнозом,

Среди сорокаградусной жары

Дышал сорокаградусным морозом…

От ужаса вращались, как миры,

Плоды граната… Перезрелый манго,

Разболтанный и вязкий, точно магма,

С дрожащей ветки шлепнулся без чувств

При виде длинной судорожной твари,

Чей трепет, инкрустации и хруст

Всё оковали, всех околдовали.

Но рыжая мартышка не проста:

Она умчалась вдаль, тревожно пискнув,

И чаща, листья вычурные стиснув,

Как руки, веки, зубы и уста,

За ней слилась… Но что с мартышкой сталось?!

С пронзительными взвизгами назад,

Назад, назад запрыгала: казалось,

Ее, как пальцем, тронул чей-то взгляд.

Ничьи глаза, казалось бы, со взглядом

Надолго разминуться не могли,

Но странный взгляд висел с мартышкой рядом,

А вот глаза — покоились вдали.

 

Глаза лежали на головке плоской,

Как на тахте. Из них тянулся взгляд,

Как дым из трубки, призрачный, но плотный,

И звал: «Наза-ад, отступница, наза-ад!»

Сквозь легионы сутолочных веток

В слепом непроницаемом цвету,

Сквозь хрупкий хруст растительных розеток,

Сквозь плотную, как пепел, духоту,

Сквозь малярийно-желтые накрапы

Брызгучих трав, сквозь хищные цветы

Он плыл и плел веревочные трапы,

Незримые воздушные пути

Из нитей сна; арканил без аркана,

Капканил без капкана, без силков

Осиливал; дурманил без дурмана,

Оковывал заочно, без оков…

Сквозь обморочные благоуханья

Болот, где самый воздух, сам туман

В цвету; сквозь переплеты и петлянье

Качельно-перекидистых лиан

Он проникал с каким-то древним, давним,

Безбольным, безглагольным, безударным

И беспощадным выраженьем (Жест

Неумолимых глиняных божеств).

 

И вдруг… В листве забил воздушный ключ.

И попугай, чей клюв был ярко вдавлен

В цветную грудь, как пламенный сургуч,

А крылья глянцевитые осклизли

Зеленым блеском бронзовых зеркал, —

Вокруг сучка перевернулся трижды

И так забился, так заскрежетал,

Как будто брал недавно в общей кухне

Уроки лязга у семи котлов;

Зашаркал горлом, как ночною туфлей,

Раскашлялся, как будто нездоров,

А сам спокойно и невозмутимо

Сухим глазком глядел куда-то мимо,

Как симулянт при виде докторов.

И как бы ненароком, невзначай,

Перед мартышкой, скачущей по веткам,

Как десять флагов, пущенных по ветру,

Как пьяный факел, вспыхнул попугай.

Дивясь его цветастому смятенью,

На ветке обезьянка замерла,

И личико, изъеденное тенью

Затейливых растений, поднесла

К лучу, как ложку к супу… Свет закапал

Сквозь листья ей в глаза, проник за капор

Линялой шерсти… Сделалось светло:

Разбилось наважденье, как стекло!

 

Но как неясный крест оконной рамы

Стоит в глазах, уже смеженных сном,

Когда ложишься спать перед окном,

Так взор змеи, упругий и упрямый,

Еще с минуту в воздухе висел,

С минуту терпеливо ждал кого-то,

И наконец, как призрак переплета

Оконной рамы, вылинял, осел,

Сломался по частям, пропал совсем.

И вот, то сокращаясь, то вздуваясь,

Переливаясь, как железный дым,

И все-таки над кем-то издеваясь

Самим существованием своим,

Прохлестывая туловищем травы,

Ушла змея… А попугай вослед

Орал ей что-то вроде: «Твар-ри! Твар-ри!

А крыльев нет! Ур-ра! А крыльев нет!..»