Утоли мои печали...

Провожать пришли оба мужа, вернее, помогать загрузить контейнер. Она радушно их приняла, приставила к делу, но сыновья, не избалованные контактами каждый со своим отцом, были потрясены и просто впали в ступор. Поначалу. Потом, вслед за матерью (они всегда как-то неуловимо повторяли ее), и поздоровались, и хватались за узлы и коробки каждый со своим отцом, и что-то подсказывали, показывали смущенным мужикам.

С родного завода неожиданно прислали еще троих помощников, и дело, которое ей казалось неподъемным, страшным, пошло вовсе весело.

- Нет, нет, сначала эти ящики, что там у тебя, посуда? Давайте в уголок! – Хлопотал в глубине контейнера распорядитель, толковый мужик, которого Марина видела впервые. – А узлы промеж этих… Чтобы в дороге все в гармошку не съехалось. Не боись, хозяйка, я не впервой на таких переездах, всё доедет в целости!

Она улыбнулась, крикнула ему что-то ободряющее и пошла в квартиру, готовить закусь помощникам. Здесь, как принято говорить на пепелище, оставалась мама с половиной скарба, так что принять и поблагодарить грузчиков, возможность была. Интересно, как бы она со своими пацанами справилась без них? Вопрос не праздный. Городок, в который она переезжала, был для нее пока…пуст, ни родных, ни знакомых, с кем этот контейнер разгружать придется - большой вопрос. И опять сосущая тревога поселилась внутри. Только непрерывная забота, непонятно откуда выпрыгивающие вопросы, требующие разрешения, и не давали Марине расслабиться.

Со стороны всем казалось, что она довольна новым назначением, ну, немного волнуется, что естественно, но ведь повышение! Все знали ее независимый азартный характер, способность противостоять любым испытаниям по принципу «Держи удар!»

Гордячка, не била ее жизнь по настоящему, хотя… Куда уж, казалось, больнее, чем один за другим два развода, чем остаться с двумя малышами на руках. И вот они уже школьники, помощники, всего-то десять лет минуло в этой битве!

Когда Марина сказала мальчишкам, что они поедут в другой город, пацаны воодушевились, помогали упаковывать книги; младший, как истовый бюрократ, все пронумеровал и в блокнот записал, старший… А старший, когда первый ажиотаж прошел, вдруг озадачил маму робкой просьбой: «Мам, можно я здесь с бабушкой останусь? А вы с Лешкой поедете. Так будет справедливо, и ты не одна, и бабушка».

Марина потрясенно прислонилась к косяку, нащупывая ослабевшими руками опору, и внезапно севшим голосом спросила Женьку: «Ты мог подумать, что я тебя могу оставить? Что смогу без тебя жить?» И он, моментально всё поняв, кинулся к ней, уткнулся в плечо, сжал своими уже такими крепкими руками. Больше они к этому не возвращались.

Послышались шаги на лестнице, говор, Марина распахнула дверь. Контейнер отправлен, мужики помыли руки, выпили, с удовольствием похлебали горячего, поблагодарили, выслушали ответное «ой, да как бы мы без вас… просто так выручили…возьмите вот пирожков… вы же сейчас на завод?»

Наконец, все ушли, дольше прочих топтался на пороге отец старшего сына, незлобивый бесхарактерный человек, всё силился что-то сказать. Но Марина решительно взяла его за плечи, даже приобняла, и ласково поставила точку: «Всё, дорогой, назад пути нет. Адрес твой я знаю, если что - напишу. Привет маме».

Прилипшие к окну мальчишки донесли: «Оба вместе пошли, дружат они, что ли?» Переглянулись и прыснули. Ну, а что уж теперь, после десяти лет отчуждения?

Прибрались, сыновья убежали к бабушке, в старый дом, запастись на дорогу огурцами-помидорами, рассказать, как прошла погрузка. Столько переживаний!

Марина осталась одна, походила по опустевшей квартире, усмехнулась, как это удалось бедный скарб еще и поделить, вот и стол под абажуром…самодельным, и пара табуреток. Невольно вспомнила, как уходил второй муж, громко делил домашнюю утварь, выносил холодильник со своими помощниками, а она держала маленького сынишку на руках, с трудом сдерживая слезы. Как через неделю он стучал в дверь и кричал: «Дура! Да не надо мне ничего! Я только напугать тебя хотел!» А она жестко ответила: «Напугал! На всю оставшуюся жизнь. Уходи, я такого не прощаю». И он в отчаянии кинул в ответ фразу, которую совершенно точно не надо было произносить вслух: "Опомнишься, да поздно будет, кому ты нужна с двумя короедами!" - Вот уж такое точно не прощают, это он позже понял.

Марина оглядела кухню: «Ага, вот есть эмалированная кружка, сейчас кофе заварю, посижу, погляжу на березу под окном. Здесь уже со всеми попрощалась».

Зажгла газ, сварила крепкий кофе, из почти пустой бутылки слила капли коньяка. Задумалась. Да, со всеми попрощалась. Любимый приходил неделю назад, в еще не перевернутую квартиру, как всегда - когда мальчишки уже спали.

Был он нежен и ласков, но и как-то уже отрешен. Марина никак не хотела верить внутренним ощущениям, пыталась между поцелуями разговорить Стаса. Хотя принятого решения уже было не изменить, она никак не могла поверить, что после стольких лет безумной страсти, боли и радости, всех этих тайных встреч здесь и ошалелой свободы во время совместных отпусков на море, после всего-всего-всего, вдруг - конец. Конец всему. Как можно снести такой удар, уж он-то, чуткий, знающий все извивы ее нежной, ранимой души, наверняка понимает, что ей не выдержать!

А он, кажется, и сам хотел выговориться, только не знал, как начать. И начал ... с благодарности, такой нелепой в их отношениях.

- Знаешь, я тебе так благодарен за всё, за все эти годы, я словно еще одну молодость пережил. Так безоглядно окунулся во всё это… Веришь, никогда не забуду! Ты себе просто цены не знаешь, золото моё!

- Твоё?..

- Нет, конечно, нет, я знаю, ты сама по себе, сильная. А Веру я оставить не могу, я тебе уже говорил, она одна не сможет. Да и сын, не смотри, что взрослый, никогда мне не простит этого предательства. Ты моё солнышко, моя радость, но, пойми, всё когда-то кончается. Может, так оно и лучше, что ты уезжаешь, и я успокоюсь, и у тебя новая жизнь начнется.

- Предательства, - словно эхо, откликнулась она. – Молодость пережил. Пережил?

Он как будто не расслышал ни слов, ни смысла, вложенного в них Мариной, видимо, очень был захвачен благородством своих объяснений. Правда, его несколько смутило то, как Марина легонько высвободилась из его объятий, отошла к окну, не оборачиваясь, сказала ему:

- Стас, ты сейчас иди, мне надо опомниться, да и неделя предстоит сумасшедшая, буду завтра в главк звонить… Иди, пожалуйста, все потом, потом.

Он смущенно побрел к двери, недоумевая, какое еще такое «потом» ?

Марина, допивая кофе, стояла, как тогда, ночью, у окна. Внутри еще все болело, от чувства появившейся горечи, бог знает откуда взявшегося унижения, одиночества и слабости. Она знала, что болеть будет долго, и никто ей не поможет. Можно, конечно, сказать себе, что надо безжалостно, острым ножом, отсекать все прошлые, отжившие связи. Но на самом деле от них никуда, даже в самые дальние палестины, не сбежать. Живут и болят. Болят и долго-долго живут.