Переезд в полтысячи слов

Утро встретило тёплым апрельским ветерком, который ласково поглаживал по щеке. Непоседа отворил створки деревянной рамы, не запертые на шпингалет, и, колыхнув простенькие ситцевые шторы, промчался по палате, наполняя небольшое помещение ароматом цветущих абрикосов и вишен.

 

Я резко открыл глаза и шумно вдохнул. Как же мне не хватало свежести всё это время. Запахи лизола вперемешку с другими антисептиками, наверное, просто въелись в кожу, в обонятельные рецепторы, не желая выветриваться. Но даже они оказались бессильными перед весенней экспансией.

 

Присев на кровати, я предпринял попытку встать, но швы в районе солнечного сплетения всё ещё не пускали, садня и отзываясь неприятными ощущениями при каждом движении. От резкого рывка замутило и к горлу подступил ком. Пока я безуспешно пытался справиться с дурнотой, дверь в палату резко отворилась и небольшое помещение заполнилось галдящим народом.

 

Не думал, что на выписку соберется такая толпа. Первой в комнату вошла мама, которая смотрела янтарными, как и заглянувшее в окно солнце, глазами, вокруг которых образовались мелкие морщинки-лучики, потому что она прищурилась. За ней зашли сестра и брат, Лада и пара ребят из отряда.

 

Мама держала в руках букет из семи белых роз. Да, всех моих знакомых всегда удивляло, что я люблю, когда мне дарят цветы. Но тягу к ним привила бабушка, которой часто помогал, будучи ещё совсем мелким. Помню, самые первые цветы, которые вырастил, — куст белых роз. Бабушка тогда назвала меня "маленький принц". И с тех пор я питал страсть к этим цветам. А число семь, просто моё счастливое число.

 

Интересно, как маме разрешили притащить в палату цветы? Тут ведь строгий завотделением. Но сегодня можно. Ведь наступил день выписки. Самый желанный день в этом году. А после меня ожидает переезд.

 

Долгожданный окончательный переезд после больше чем полугодового хождения по мукам, точнее по палатам госпитального городка. От палаты в интенсивной терапии с подключением аппарата жизнеобеспечения до обычной палаты в хирургическом отделении.

 

— Привет, роднуля! — мама начала первой, а потом её подхватили остальные, но приветствие слилось для меня в один шумный поток.

 

— Ну что, выписываться будем? — спросила сестра.

 

Я, не в силах вымолвить и слова, пытаясь сдержать что-то щекочущее в горле и наворачивающиеся слёзы, только молча кивнул.

 

— Давай, сейчас мы соберем твои вещи, — предложил брат, кивнув ребятам из отряда.

 

— А я помогу тебе подняться и дойти до машины! — откуда-то из коридора послышался бас командира Михалыча.

 

— Я сам! — неожиданно для себя отчеканил я, пытаясь плавно встать и присматриваясь к костылю. — Пусть медленно, пусть на костыле, но зато сам... — попытался хохотнуть, но жалкая попытка отдалась тянущей болью в швах.

 

С минуту я привыкал к вертикальному положению, держась за костыль, как за соломинку, а потом кивнул к тому времени уже подоспевшему Михалычу:

 

— Ну что, идём, где машина?

 

— Пошли, самостоятельный ты наш, — командир хитро прищурился, так и оставшись стоять с приподнятой рукой, которой, видимо, хотел похлопать меня по плечу.

 

Он вышел из палаты, а я медленно, но уверенно, пытаясь справиться с дурнотой при каждом шаге двигался за ним. Вперёд, только вперёд, где меня ждала новая жизнь в новом теле...