Вильям Шекспир. Гамлет. Акт 3. Сцена 1
Так быть, или не быть? Вопрос лишь в этом:
Что благороднее — безропотно сносить
Пращи и стрелы яростной фортуны,
Иль противостоять пучине бедствий —
И, восстав, им положеть конец? И умереть: уснуть —
Не более... Сказать: «Мы сном кладём конец
сердечной боли, тысяче естественных ударов —
наследству плоти...» Вот итог, который
достоин быть желанным... Да, умереть, уснуть...
Уснуть, возможно, видеть сны... Эй, тут подвох:
Ибо какие в этой смертной спячке являться могут сны,
Когда мы сбросили с себя всю бренную обмотку?
И это нас должно остановить: и вот резон,
В сплошные бедствия ввергающий всю жизнь...
Зане, кто стал сносить бы плети и презренье века,
Несправедливость угнетателя и гордости бесчестье,
Уколы презираемой любви, судов нерасторопность,
Чиновной братьи наглость, отверженье —
Как терпеливую заслугу недостойных... —
Когда он может сам желанный принести покой
Одним клинка ударом? Кто стал тащить бы эту ношу,
Стенать, потеть под грузом тяжкой жизни?
Когда б не страх чего-то после смерти —
Доселе неизвестной нам страны, из чьей юдоли
Еще никто не возвратился... Вот, что ломает волю
И заставляет нас переносить те беды, что имеем,
Вместо того, чтобы стремиться в неизвестность...
Так совесть превращает всех нас в трусов!
И так вот яркий цвет решимости начальной
От бледных мыслей начинает чахнуть.
И предприятье грандиозных планов все потоки
Свои вновь поворачивает вспять —
И действие утрачивает имя...
Рамат-Ган — Лод. 8-11 Февраля 2020 года. Teт-Be-Shavat 5780
(с) Copyright Michael Mostavkanski. Israel.
______
Да, я знаю, — переводы Бориса Пастернака и Михаила Лозинского великолепны. Наверняка найдутся и сотни других переводов. Но я никогда не простил бы себе, если бы за свою долгую жизнь не создал СВОЕГО Гамлета, пусть несовершенного, нескладного, неказистого — но близкого мне по духу...
* * *
To be, or not to be: that is the question:
Whether 'tis nobler in the mind to suffer
The slings and arrows of outrageous fortune,
Or to take arms against a sea of troubles,
And by opposing end them? To die: to sleep;
No more; and by a sleep to say we end
The heart-ache and the thousand natural shocks
That flesh is heir to, 'tis a consummation
Devoutly to be wish'd. To die, to sleep;
To sleep: perchance to dream: ay, there's the rub;
For in that sleep of death what dreams may come
When we have shuffled off this mortal coil,
Must give us pause: there's the respect
That makes calamity of so long life;
For who would bear the whips and scorns of time,
The oppressor's wrong, the proud man's contumely,
The pangs of despised love, the law's delay,
The insolence of office and the spurns
That patient merit of the unworthy takes,
When he himself might his quietus make
With a bare bodkin? who would fardels bear,
To grunt and sweat under a weary life,
But that the dread of something after death,
The undiscover'd country from whose bourn
No traveller returns, puzzles the will
And makes us rather bear those ills we have
Than fly to others that we know not of?
Thus conscience does make cowards of us all;
And thus the native hue of resolution
Is sicklied o'er with the pale cast of thought,
And enterprises of great pith and moment
With this regard their currents turn awry,
And lose the name of action. -Soft you now!
The fair Ophelia! Nymph, in thy orisons
Be all my sins remember'd.
Дословный перевод монолога, сделанный крупнейшим российским шекспироведом М. Морозовым, выглядит следующим образом: «Быть или не быть, вот в чем вопрос. Благороднее ли молча терпеть пращи и стрелы яростной судьбы, или поднять оружие против моря бедствий и в борьбе покончить с ними? Умереть — уснуть — не более того. И подумать только, что этим сном закончится боль сердца и тысяча жизненных ударов, являющихся уделом плоти, — ведь это конец, которого можно от всей души пожелать! Умереть. Уснуть. Уснуть, может быть, видеть сны; да, вот в чем препятствие. Ибо в этом смертном сне какие нам могут присниться сны, когда мы сбросим мертвый узел суеты земной? Мысль об этом заставляет нас остановиться. Вот причина, которая вынуждает нас переносить бедствия столь долгой жизни, несправедливости угнетателя, презрение гордеца, боль отвергнутой любви, проволочку в судах, наглость чиновников и удары, которые терпеливое достоинство получает от недостойных, если бы можно было самому произвести расчет простым кинжалом? Кто бы стал тащить на себе бремя, кряхтя и потея под тяжестью изнурительной жизни, если бы не страх чего-то после смерти — неоткрытая страна, из пределов которой не возвращается ни один путешественник, не смущал бы нашу волю и не заставлял бы скорее соглашаться переносить те бедствия, которые мы испытываем, чем спешить к другим, о которых мы ничего не знаем? Так сознание делает нас всех трусами; и так врожденный цвет решимости покрывается болезненно-бледным оттенком мысли, и предприятия большого размаха и значительности в силу этого поворачивают в сторону свое течение и теряют имя действия. .
Далее представим два перевода, наиболее часто встречающихся в российских изданиях Шекспира[5].
М. Лозинский:
Быть или не быть, — таков вопрос;
Что благородней духом — покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством? Умереть, уснуть, —
И только; и сказать, что сном кончаешь
Тоску и тысячу природных мук,
Наследье плоти, — как такой развязки
Не жаждать? Умереть, уснуть. — Уснуть!
И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность;
Какие сны приснятся в смертном сне,
Когда мы сбросим этот бренный шум,
Вот что сбивает нас; вот где причина
Того, что бедствия так долговечны;
Кто снес бы плети и глумленье века,
Гнет сильного, насмешку гордеца,
Боль презренной любви, судей неправду,
Заносчивость властей и оскорбленья,
Чинимые безропотной заслуге,
Когда б он сам мог дать себе расчет
Простым кинжалом? Кто бы плелся с ношей,
Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,
Когда бы страх чего-то после смерти, —
Безвестный край, откуда нет возврата
Земным скитальцам, — волю не смущал,
Внушая нам терпеть невзгоды наши
И не спешить к другим, от нас сокрытым?
Так трусами нас делает раздумье,
И так решимости природный цвет
Хиреет под налетом мысли бледным,
И начинанья, взнесшиеся мощно,
Сворачивая в сторону свой ход,
Теряют имя действия. Но тише!
Офелия? — В твоих молитвах, нимфа,
Да вспомнятся мои грехи.
Б. Пастернак:
Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть... и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снес бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств.
