ОТ ЧЕГО ОТКАЗАЛСЯ ЕСЕНИН

 

(Переработанное)

 

ПИСЬМО МАТЕРИ

 

Ты жива ещё, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет!

Пусть струится над твоей избушкой

Тот вечерний несказанный свет.

 

Пишут мне, что ты, тая тревогу,

Загрустила шибко обо мне,

Что ты часто ходишь на дорогу

В старомодном ветхом шушуне.

 

И тебе в вечернем синем мраке

Часто видится одно и то ж:

Будто кто-то мне в кабацкой драке

Саданул под сердце финский нож.

 

Ничего, родная! Успокойся.

Это только тягостная бредь.

Не такой уж горький я пропойца,

Чтоб, тебя не видя, умереть.

 

Я по-прежнему такой же нежный

И мечтаю только лишь о том,

Чтоб скорее от тоски мятежной

Воротиться в низенький наш дом.

 

Я вернусь, когда раскинет ветви

По-весеннему наш белый сад.

Только ты меня уж на рассвете

Не буди, как восемь лет назад.

 

Не буди того, что отмечталось,

Не волнуй того, что не сбылось, —

Слишком раннюю утрату и усталость

Испытать мне в жизни привелось.

 

И молиться не учи меня. Не надо!

К старому возврата больше нет.

Ты одна мне помощь и отрада,

Ты одна мне несказанный свет.

 

Так забудь же про свою тревогу,

Не грусти так шибко обо мне.

Не ходи так часто на дорогу

В старомодном ветхом шушуне.

 

Хочу обратиться к другу моему, страстному почитателю крутой образной поэзии, с одним вопросом, правда, предельно расширенным и углублённым. Ну, и где тут, в этих проникновеннейших стихах, сногсшибающие метафоры и метонимии, подобные устрашающему образу: «изба-старуха челюстью порога жуёт пахучий мякиш тишины»?

 

Где метафоры и метонимии, предельно драматизируще-трагизирующие поэтический материал: «ржёт дорога в жуткое пространство» или «голова моя машет ушами, как крыльями птица»?

 

Где метонимии и метафоры, предназначенные для того, чтобы поставить стихотворение в разряд совершенно необычных, архиоригинальных, новых до головокружения и озноба — «и целует на рябиновом кусту язвы красные незримому Христу» или «время моё приспело, не страшен мне лязг гнута, тело, Христово тело выплёвываю изо рта»?

 

Где образы, с помощью которых поэт старался модернистско-яркими красками, отличными от привычных, показать великолепие любимой девушки: «со снопом волос твоих овсяных», «с алым соком ягоды на коже» и «на закат ты розовых похожа»?

 

Или образы, посвящённые Божественной красоте природы: «выткался на озере алый свет зари, на бору со звонами плачут глухари»…

 

Ничего этого здесь нет… Но представь, мой любезный друг, мой горячий незадачливый оппонент, если бы всё это БЫЛО… Во что бы превратилось одно из лучших есенинских стихотворений… Дрожь по телу!.. И слава Тебе, Господи, что ничего здесь такого нет. Нет ЭТОГО. Зато есть ДРУГОЕ, которое полностью заменило имажинистские красоты. Безболезненно. Закономерно. По законам Божественной правды. Оказывается, когда эта правда, эта истина есть — ничего иного не нужно. И без иного всего в достатке.

 

А в чём этот достаток, эта предельная наполненность, когда, как говорят, не прибавить и не убавить? Сам Есенин дал этому поэтическому явлению точнейшую формулировку — «всю душу выплещу в слова». Живая, горячая, сочувствующая окружающему миру душа — она одна самодостаточна. Она одна прикасается к любой теме настолько нравственно, бережно и добросовестно, что тема становится святой. А святость не нуждается в украшательствах. Святости нужна только правда, только истина Христова, только настоящий Богом данный талант, который через негаснущую, беспокойную совесть осознанно или неосознанно ведёт литератора к небесной сфере вечных Божественных идей. (Настойчиво отсылаю читателей к статье Александра Блока «О назначении поэта». Обязательно найдите и приобщитесь к великой тайне поэзии!).

 

 

Однако — к разбору «Письма…» Обратите внимание, как бережно, с каким тонким чутьём раскрывает великий лирик тему духовных связей между матерью и сыном. «Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет. Пусть струится над твоей избушкой Тот вечерний несказанный свет». — Совершенно простые, разговорные слова, но идущие от чистого, благодарного сердца. Идущие от сердца, еще раз отметим, поэта талантливого, постигшего не только образную красоту русского языка, но и великий секрет эпического повествования, когда уже само сочетания слов в предложениях наполнено благодатью небесной поэзии («Пусть струится над твоей избушкой тот вечерний несказанный свет»).

 

Но Есенин не был бы Есениным, если бы не внёс в щемящий лирический поток отрезвляющую леденящую струю житейского драматизма, своей поэтической кровоточащей трагедии, в которой и беззащитность чистой души, и глубочайший протест против торжествующей на Руси несправедливости. «…И тебе в вечернем синем мраке Часто видится одно и то ж: Будто кто-то мне в кабацкой драке Саданул под сердце финский нож. Ничего, родная! Успокойся. Это только тягостная бредь. Не такой уж горький я пропойца, Чтоб, тебя не видя, умереть».

 

И тут же, в страшной, жестокой революционной заварухе, он находит силы переломить депрессию, вырваться из неё: «Я по-прежнему такой же нежный И мечтаю только лишь о том, Чтоб скорее от тоски мятежной

Воротиться в низенький наш дом. Я вернусь, когда раскинет ветви По-весеннему наш белый сад…» Как жгучие зимние холода ни торжествуют, а весенняя теплынь нагрянет-таки в нестерпимую нежиль!

 

Напечатал эти строчки и вдруг подумал. А ведь корни-то этого стихотворения в наброске Пушкина, явившиеся на свет Божий в 1826 году.

 

НЯНЕ

 

Подруга дней моих суровых,

Голубка дряхлая моя!

Одна в глуши лесов сосновых

Давно, давно ты ждешь меня.

Ты под окном своей светлицы

Горюешь, будто на часах,

И медлят поминутно спицы

В твоих наморщенных руках.

Глядишь в забытые вороты

На чёрный отдалённый путь:

Тоска, предчувствия, заботы

Теснят твою всечасно грудь.

То чудится тебе...

 

Впрочем, тяга к нашему гению появилась у гения начинающего несколько раньше, отразилась во многих стихах и закрепилась в классическом бронзовом памятнике:

 

А я стою, как пред причастьем,

И говорю в ответ тебе:

Я умер бы сейчас от счастья,

Сподобленный такой судьбе.

 

Но, обречённый на гоненье,

Ещё я долго буду петь...

Чтоб и мое степное пенье

Сумело бронзой прозвенеть.

 

Есенинское пенье прозвенит бронзой, да ещё какой звонкой — «звяньше» золота! Вот к этому классическому наследию поэта мы сейчас и обратимся.

 

(Продолжение следует)