Суд
святой отец!
великий старец
с блестящим сребром над губой,
скажи!
я, как неандерталец,
не вправе суд вести с собой,
не вправе быть арбитром чести
наедине со злом фитины,
туманный ум покрыт хитином.
кому же хватит полномочий на поединок с мукой лести?
кто мне дикастом, как в афинах,
поможет отличать благое
от искушений и пороков?
ведь страшный суд, как меч дамоклов
висит вблизи, а я ногою
и сам в гробу! ей-богу, сам в гробу!
я вижу смерть во сне и наяву,
и виду не могу подать, что так боюсь;
и то ли смерть мне снится ежечасно,
то ль я ей снюсь.
так помоги,
святой отец!
скажи мне, что из мира
нам свыше послано, а что порочной лирой
искривлено, уродством перебито?
и чьим отцом был велиар со свитой
своей безбожеской? и как мне отличить
прямых лучей священную картину
от инфернально-огненных личин?
где грань меж чернобельем – то нарос
большой вопрос.
"о сын,
о божий сын,
твои метанья скоры и понятны,
но далеко не новы в этот век.
я сам порой не вижу разниц, где есть пятна
анафемские, где не нужен человек,
а где песнь херувимов громче эха,
где белое на белом не помеха,
а только лишь стремленье к ощущенью,
и результат с небес твово паденья.
открой глаза! готов, коли нет бед,
держать ответ.
всё свято то,
что ты;
всё чисто то,
что глубже.
всё, данное тебе, граничит с телом внутренне, снаружи,
и чтоб господне имя обнаружить
в своих глазах – глядись в зеркальный омут,
и, обращаясь в слух, всё чувствуй по-другому,
найди себя в чернильных строк
своём хитросплетеньи органичном,
интроспектива – то, что сам господь
придумал лично;
коль хочешь отыскать решенье бед –
ищи в себе."
я, вдохновлённый,
весь в порыве мыслей:
ищу себя – в ведре да в коромысле,
ищу себя в лесах, в просторах прерий,
ищу в обломках падших да воссозданных империй,
ищу в полях ромашковых,
ищу в краях бессонницы,
не в силах быть помедленней,
не в силах успокоиться.
не в силах и замедлиться перед святою троицей,
искавший сотню лет смысл под большим ковшом
я всё нашёл.
одной зарёй вечернею в обычном отражении
я стал искать похожее на плод воображения,
но вместо света праведных и искр благоразумия
я видел тьму чернеющую признаков безумия;
им имя – легионами, им имя – километрами,
фитина беспощадная, как молох с его ве́трами,
я видел вместо ангелов чернеющего пуделя,
за рамами бульвары, что давно уж обезлюдели;
добрался и до злобного, до правды скарабеевой,
в моих глазах тягучее срослось с молчаньем глеевым,
как речь шла о бессмертии – теперь вопросы времени;
нигде не видел тьмы теперь морозней этой темени;
срывается анафема лишь с уст
и ад стал пуст.
