Призвание Часть V Глава 1

Рисует нам зима картину:

Река уже наполовину

Закована в сребро, и льдинки

Блестят на солнце, и снежинки

Белеющий кладут ковер,

А ветер – северный танцор,

Кружит пушинки в ритме вальса;

Оконны стекла, словно пяльцы,

Овеяны рукой мороза,

В них нарисованная роза,

Любовь зимы оповещает;

И театрально представляет

Пора синичек щебетанье;

Деревьев пышно одеянье,

Порадует любому взор –

Красив и чист зимы убор.

 

Снуя в предновогодней неге,

Град утопал в пушистом снеге,

Звездою алою мерцая,

Постановленья ожидая,

Он, убеленный оживал –

Кремль что-то важное писал.

Тесня под куполом соборы,

Небес раздвинув в буднях шторы,

От дня моленья, от молвы,

С постановления Главы,

Ревнитель веры выступал –

Чад Божьих в храмах просвещал,

Вскрывая тайны лжеученья,

Бородачей оспорив мненья,

Друг по писанию учил,

Народ к единству приводил…

Сумел люд Божий правде внять,

Вдруг стал расправу учинять

Над теми, кто веками врал;

Пророк в тех днях толпу унял,

Взывая к ним: «Друзья, уймитесь,

С прощеньем в сердце относитесь –

Как к детям малым, мы ж – семья,

Бог всем нам праведный Судья!»

Ох, полыхал тогда Карежин!

Глас патриарха безнадежен –

Люд не желал речам внимать,

Пришлось тому поздней созвать

Епископат на совещанье,

Им разъясняя поруганье,

Сумел монахов он склонить –

На нет учение изжить,

Сказав к тому: «Грядут волненья!

Чтоб подавить очаг горенья –

Народ под танки не бросать,

Один лишь должен пострадать!»

На том тогда и порешили –

Обиду в сердце затаили

И никому не открывались,

Но лицемерно улыбались,

С порядком новым соглашаясь…

В их тайно общество внедряясь,

Попробуем и мы понять,

На что они взялись роптать,

До зла по Господу ревнуя,

Христа ученье критикуя.

 

В последних числах декабря,

Под серенаду звонаря,

Карежин «верных» ожидал –

Картеж из джипов подъезжал

К его усадьбе, на молебен:

Гуляев, Швыльский, Гойхман, Жребин –

Те, кто в возмездии поклялись,

По душу Митину съезжались.

 

На трех гектарах возвышалась,

В три этажа располагалась

Усадьба, схожая на терем.

Ржал на конюшне старый мерин,

Заслышав въехавший картеж,

В подворье, прямо на манеж.

Храм во владеньях сторонился,

Оттуда – медный расходился,

Душе навязывая тон –

Так и хотелось бить поклон…

Поодаль – парковая зона:

Пруд, летом цвета халцедона,

Давно заснежен и во льдах,

Скульптуры кутались в снегах,

А с ними рослые березы,

В ветвях заброшенные гнезды…

Мерцали тускло фонари.

Вид подмосковный от зари –

Все патриаршее пространство,

Стен изразцовое убранство

Мне б кистью лучше описать,

Тонов спокойность передать

Вам на холсте изображая…

 

О днях нависших рассуждая,

В одной из вычурных палат

Вновь заседал епископат.

Отцы вальяжно речь держали,

В креслах злаченых утопали

Средь итальянской обстановки –

Ручной, элитной меблировки.

От входа сделав реверанс,

Дом погружал нас в ренессанс,

Бродить не станем в галерее,

А то свернем от вздохов шеи,

Главы с тобой не дочитав…

Вид благочестия приняв,

И морщась важно, как шарпей,

Бася под нос, архиерей –

Претолстый Гойхман возвещал:

– Да, братцы, я не ожидал,

Что этот неуч, бывший мот

Посеет смуту... Час не ждет,

Пора нам сани запрягать!..

– Погодь! Погодь! Дай мне сказать, –

Лоб почесав, воскликнул Жребин. –

Хоть Ветрин строг, но не враждебен,

Он не желает управлять!

– Кто ж будет балом заправлять,

Не Павел ли, кажись Погожин? –

Со смехом вопросил Карежин. –

А тот по градам гарцевать,

Благою вестью одурять

Умы людские засоряя?!

О царстве неземном вещая,

Идейный этот сумасброд,

Себя загубит и народ!

– Так дай, владыка, нам приказ,

И в забытье ненужный сказ! –

Гуляев, щурясь, глас подал. –

Я вас давно предупреждал,

Строча о нем вам донесенья,

Но вы были иного мненья!..

Откуда ж трепет слышу в вас?

– Ух, язва, ты! – Горазд! Горазд! –

Тот патриарху отвечал.

– Ну, полно, полно! – Швыльский встрял,

Раздор меж братьев осуждая. –

Не ровен час, беда лихая

Начнет над нами бушевать…

Ей Богу, время изловлять,

Хватать негодника за жабры!

– Вы на словах, поэты, храбры,

А как паленым – так бежать! –

Стал Гойхман масла подливать

В душещипательный пожар,

Его вчерашний перегар

Кофейный запах отбивал. –

Не ты ль его подогревал,

Писав о Мите эпиграммы?

Теперь в глазу от этой драмы

Ты, драматург, бельмом унят!

– Так неужели парень свят? –

Никиту Жребин вопросил.

– Колдун! – Михайло прогнусил,

Окаменелость вспоминая,

Тот за Никиту отвечая,

Со злобой в бороду дышал. –

Он – злыдня, порчу насылал,

Отняв кровоточащей лик!

Все святотатствует срамник:

Иконы, свечи отменяет

И о спасенье научает,

Не так как в старину отцы;

А неученые глупцы

Ему с «верхушки» потакают…

– Страны историю меняют! –

Никита Швыльский подсказал,

Он нежно – правый натирал,

Здоровым – злобу источая,

Остроту Гойхмана вмещая,

Он мировую предложил.

Испив бокал, старик остыл –

Похмелье стало отступать.

И святый грешен, что скрывать!

Святой – он тоже человек,

И в нем имеется дефект,

Влачится страсть под одеяньем.

 

Свой аскетизм назвав призваньем –

Великим подвигом души,

Замкнувшись в келье от «парши»,

Монах не часто побеждал –

Взгляд сладострастием гулял

И на монашек, на вино;

Вериги, тут не мудрено,

Едом Савельич одевал,

Но крест отнюдь не помогал.

Тогда ему на ум пришло,

Толь в добродетель, аль назло,

Себя подолгу бичевать,

Кровь молодую усмирять:

Плоть трепетала от битья –

Порол себя до забытья;

Так годы юны отцвели,

Не все пристрастия ушли,

Зато открылось ремесло –

Ему на сердце прилегло,

Как в храмах дурость обуздать,

Младых монахов воспитать;

С тем и прозвали «палачом»,

Но он желал прослыть «врачом»,

«Наставником слепой души»!

«Методы всяки хороши!» –

Едом несчастным повторял,

Скривив насмешливый оскал;

Кнута «слепым» предпочитая,

И моченым прутом лаская,

Старик повинных вразумлял,

Из притчи строчкой поучал:

«Кого Он любит, тех сечет…

От розги мудрость возрастет,

И глупость сердца отвратится!»

Не мог он лаской обходиться –

Подходом тонким наших дней

Считал – услугой для чертей!

Кто знает, может он и прав?

Ведь послабленье портит нрав!

 

– Что ты прознал об откровенье?

– Готовят власти повеленье, –

Поэт Едому отвечал, –

Как я намедни вам писал:

Поворотить решили вспять –

Строй монархический принять,

Вот и корпят над сим решеньем,

В кремлевских стенах заточеньем,

Все дни и ночи напролет,

Страны готовя переход;

А нас принудят зиждить мост

В духовный – новый Княжпогост,

На единенье потакая,

Преданья с Библией сверяя,

Начнут их вскоре упразднять.

– Кто взялся оным помогать?

Теперь владыка вопрошал.

– Вестимо!.. Пёс! – не удержал

И с гневом выпалил Гуляев. –

Я б к стенке этих негодяев,

Подобных Лютеру – карал!

– Пороть! Изжить! – Палач кричал,

Как разъярённый в клетке лев,

Неудержимый старца гнев,

Всех подмывал одно рычать,

Как по наитию: «Распять!»…

Рык нелюдимый полнил дом –

Уста, исполненные злом,

Молебен тут же вознесли;

Единым мнением сочли

Помеху быстро устранить…

Свою империю дарить –

В веках нажитый капитал,

Никто из них не пожелал…

В хуленьях удержался Жребин. –

«Гнев правде Божьей непотребен!» –

Отец под сердцем полагал,

Их убоявшись, в том смолчал,

Не брался таковых гневить,

Что б под анафемой не сгнить!

 

Молитву к полу низложив,

И толсты свечи затушив,

Отцы, унявшись, поспешили,

На черных джипах укатили

В град по известным нам делам…

Мы ж устремимся к Мите в храм,

Где он Тамару повстречал;

В тот час апостол их венчал!