Призвание Часть V Глава 1
Рисует нам зима картину:
Река уже наполовину
Закована в сребро, и льдинки
Блестят на солнце, и снежинки
Белеющий кладут ковер,
А ветер – северный танцор,
Кружит пушинки в ритме вальса;
Оконны стекла, словно пяльцы,
Овеяны рукой мороза,
В них нарисованная роза,
Любовь зимы оповещает;
И театрально представляет
Пора синичек щебетанье;
Деревьев пышно одеянье,
Порадует любому взор –
Красив и чист зимы убор.
Снуя в предновогодней неге,
Град утопал в пушистом снеге,
Звездою алою мерцая,
Постановленья ожидая,
Он, убеленный оживал –
Кремль что-то важное писал.
Тесня под куполом соборы,
Небес раздвинув в буднях шторы,
От дня моленья, от молвы,
С постановления Главы,
Ревнитель веры выступал –
Чад Божьих в храмах просвещал,
Вскрывая тайны лжеученья,
Бородачей оспорив мненья,
Друг по писанию учил,
Народ к единству приводил…
Сумел люд Божий правде внять,
Вдруг стал расправу учинять
Над теми, кто веками врал;
Пророк в тех днях толпу унял,
Взывая к ним: «Друзья, уймитесь,
С прощеньем в сердце относитесь –
Как к детям малым, мы ж – семья,
Бог всем нам праведный Судья!»
Ох, полыхал тогда Карежин!
Глас патриарха безнадежен –
Люд не желал речам внимать,
Пришлось тому поздней созвать
Епископат на совещанье,
Им разъясняя поруганье,
Сумел монахов он склонить –
На нет учение изжить,
Сказав к тому: «Грядут волненья!
Чтоб подавить очаг горенья –
Народ под танки не бросать,
Один лишь должен пострадать!»
На том тогда и порешили –
Обиду в сердце затаили
И никому не открывались,
Но лицемерно улыбались,
С порядком новым соглашаясь…
В их тайно общество внедряясь,
Попробуем и мы понять,
На что они взялись роптать,
До зла по Господу ревнуя,
Христа ученье критикуя.
В последних числах декабря,
Под серенаду звонаря,
Карежин «верных» ожидал –
Картеж из джипов подъезжал
К его усадьбе, на молебен:
Гуляев, Швыльский, Гойхман, Жребин –
Те, кто в возмездии поклялись,
По душу Митину съезжались.
На трех гектарах возвышалась,
В три этажа располагалась
Усадьба, схожая на терем.
Ржал на конюшне старый мерин,
Заслышав въехавший картеж,
В подворье, прямо на манеж.
Храм во владеньях сторонился,
Оттуда – медный расходился,
Душе навязывая тон –
Так и хотелось бить поклон…
Поодаль – парковая зона:
Пруд, летом цвета халцедона,
Давно заснежен и во льдах,
Скульптуры кутались в снегах,
А с ними рослые березы,
В ветвях заброшенные гнезды…
Мерцали тускло фонари.
Вид подмосковный от зари –
Все патриаршее пространство,
Стен изразцовое убранство
Мне б кистью лучше описать,
Тонов спокойность передать
Вам на холсте изображая…
О днях нависших рассуждая,
В одной из вычурных палат
Вновь заседал епископат.
Отцы вальяжно речь держали,
В креслах злаченых утопали
Средь итальянской обстановки –
Ручной, элитной меблировки.
От входа сделав реверанс,
Дом погружал нас в ренессанс,
Бродить не станем в галерее,
А то свернем от вздохов шеи,
Главы с тобой не дочитав…
Вид благочестия приняв,
И морщась важно, как шарпей,
Бася под нос, архиерей –
Претолстый Гойхман возвещал:
– Да, братцы, я не ожидал,
Что этот неуч, бывший мот
Посеет смуту... Час не ждет,
Пора нам сани запрягать!..
– Погодь! Погодь! Дай мне сказать, –
Лоб почесав, воскликнул Жребин. –
Хоть Ветрин строг, но не враждебен,
Он не желает управлять!
– Кто ж будет балом заправлять,
Не Павел ли, кажись Погожин? –
Со смехом вопросил Карежин. –
А тот по градам гарцевать,
Благою вестью одурять
Умы людские засоряя?!
О царстве неземном вещая,
Идейный этот сумасброд,
Себя загубит и народ!
– Так дай, владыка, нам приказ,
И в забытье ненужный сказ! –
Гуляев, щурясь, глас подал. –
Я вас давно предупреждал,
Строча о нем вам донесенья,
Но вы были иного мненья!..
Откуда ж трепет слышу в вас?
– Ух, язва, ты! – Горазд! Горазд! –
Тот патриарху отвечал.
– Ну, полно, полно! – Швыльский встрял,
Раздор меж братьев осуждая. –
Не ровен час, беда лихая
Начнет над нами бушевать…
Ей Богу, время изловлять,
Хватать негодника за жабры!
– Вы на словах, поэты, храбры,
А как паленым – так бежать! –
Стал Гойхман масла подливать
В душещипательный пожар,
Его вчерашний перегар
Кофейный запах отбивал. –
Не ты ль его подогревал,
Писав о Мите эпиграммы?
Теперь в глазу от этой драмы
Ты, драматург, бельмом унят!
– Так неужели парень свят? –
Никиту Жребин вопросил.
– Колдун! – Михайло прогнусил,
Окаменелость вспоминая,
Тот за Никиту отвечая,
Со злобой в бороду дышал. –
Он – злыдня, порчу насылал,
Отняв кровоточащей лик!
Все святотатствует срамник:
Иконы, свечи отменяет
И о спасенье научает,
Не так как в старину отцы;
А неученые глупцы
Ему с «верхушки» потакают…
– Страны историю меняют! –
Никита Швыльский подсказал,
Он нежно – правый натирал,
Здоровым – злобу источая,
Остроту Гойхмана вмещая,
Он мировую предложил.
Испив бокал, старик остыл –
Похмелье стало отступать.
И святый грешен, что скрывать!
Святой – он тоже человек,
И в нем имеется дефект,
Влачится страсть под одеяньем.
Свой аскетизм назвав призваньем –
Великим подвигом души,
Замкнувшись в келье от «парши»,
Монах не часто побеждал –
Взгляд сладострастием гулял
И на монашек, на вино;
Вериги, тут не мудрено,
Едом Савельич одевал,
Но крест отнюдь не помогал.
Тогда ему на ум пришло,
Толь в добродетель, аль назло,
Себя подолгу бичевать,
Кровь молодую усмирять:
Плоть трепетала от битья –
Порол себя до забытья;
Так годы юны отцвели,
Не все пристрастия ушли,
Зато открылось ремесло –
Ему на сердце прилегло,
Как в храмах дурость обуздать,
Младых монахов воспитать;
С тем и прозвали «палачом»,
Но он желал прослыть «врачом»,
«Наставником слепой души»!
«Методы всяки хороши!» –
Едом несчастным повторял,
Скривив насмешливый оскал;
Кнута «слепым» предпочитая,
И моченым прутом лаская,
Старик повинных вразумлял,
Из притчи строчкой поучал:
«Кого Он любит, тех сечет…
От розги мудрость возрастет,
И глупость сердца отвратится!»
Не мог он лаской обходиться –
Подходом тонким наших дней
Считал – услугой для чертей!
Кто знает, может он и прав?
Ведь послабленье портит нрав!
– Что ты прознал об откровенье?
– Готовят власти повеленье, –
Поэт Едому отвечал, –
Как я намедни вам писал:
Поворотить решили вспять –
Строй монархический принять,
Вот и корпят над сим решеньем,
В кремлевских стенах заточеньем,
Все дни и ночи напролет,
Страны готовя переход;
А нас принудят зиждить мост
В духовный – новый Княжпогост,
На единенье потакая,
Преданья с Библией сверяя,
Начнут их вскоре упразднять.
– Кто взялся оным помогать?
Теперь владыка вопрошал.
– Вестимо!.. Пёс! – не удержал
И с гневом выпалил Гуляев. –
Я б к стенке этих негодяев,
Подобных Лютеру – карал!
– Пороть! Изжить! – Палач кричал,
Как разъярённый в клетке лев,
Неудержимый старца гнев,
Всех подмывал одно рычать,
Как по наитию: «Распять!»…
Рык нелюдимый полнил дом –
Уста, исполненные злом,
Молебен тут же вознесли;
Единым мнением сочли
Помеху быстро устранить…
Свою империю дарить –
В веках нажитый капитал,
Никто из них не пожелал…
В хуленьях удержался Жребин. –
«Гнев правде Божьей непотребен!» –
Отец под сердцем полагал,
Их убоявшись, в том смолчал,
Не брался таковых гневить,
Что б под анафемой не сгнить!
Молитву к полу низложив,
И толсты свечи затушив,
Отцы, унявшись, поспешили,
На черных джипах укатили
В град по известным нам делам…
Мы ж устремимся к Мите в храм,
Где он Тамару повстречал;
В тот час апостол их венчал!
