Предзимнее барре

В вашем облике всё обольщает и дарит надежду,

позволяя необщее видеть сквозь лаковость фраз —

и есенинский чуб, и прикид элегантно-небрежный,

и чуть пьяный прищур голубых с поволокою глаз.

 

Этот древний рояль в уголке полутёмного бара

разбужу от мечтательной дрёмы. Под медленный блюз —

пусть немного неловко в ветровке промокшей и старой —

из-под чёлки растрёпанной дерзко взглянув, улыбнусь.

 

За окном — в свистопляс — галопирует ветер бессонный,

маракасит не в такт аритмичным стаккато дождя.

Оторвавшись от клавиш, бокалом «Шато Совиньона»

салютую — пусть с завистью курицы в платьях глядят.

 

Ваш ответный салют, и глоток, и текила — до капли.

Огонёк интереса фонариком светит в очах.

Брудершафт? А давай! Завершеньем спектакля внезапным

мы не станем сейчас сценариста-судьбу огорчать.

* * * * *

Не терзайтесь — идёт вам корсет и спортивная форма.

И рояль вам к лицу — отзеркалил точёный анфас.

Не скажу про него — на обоях написана прорва

посвящений в стихах, ту же участь дождётся палас.

 

Разыграть бы в четыре руки облака. Поэтюдно.

Чтоб, ступени из них на растворе из ночи сложив,

у разлитого моря из бейлиза, в пене, под утро

слушать песню дорог, пятизвёздный ковчег накатив.

 

Напевать первоцвет, тот, что зайцы ночами косили.

Многоноткать шалаш из проростков прозрачной луны.

Потолок разнотравья свивать в подражательном стиле

гнёздам звёзд, где подкидышей «шёпота» зреют желтки.

 

А вторые «по сто» — чтоб не билось — не клеить стекляшку.

Ну, а если уж вдрызг — то на счастье — в осколки, не зря.

Растопырит лучом тёмной ночи окно-промокашку,

и рассвет запузырит, и лопнет — родится заря.

 

Чикирнём «стописят» посошков, вех, дорог и аллеек.

натекилим мурав, соли пудом всплеснув тишину,

и наловим, грудь-в-грудь, поутру поцелуев-уклеек.

Губ капкан, и — щелчок — в ствол патроном загоним судьбу.