[сентиментальный триллер}

 

У него было на удивление простое лицо. До комизма. Плоское переносье, широко расставленные глаза с косинкой. Близорукий сызмальства, очков, однако, не носил, дабы не выглядеть ещё более несуразно, чем и без того был.

 

Всегда много читал, но книги, как считали все, в прок ему не шли. Он всегда знал и понимал много более своих приятелей, сокурсников, сослуживцев, но речь его была столь скучна и монотонна, что он сам уставал от неё и чаще всего недоговаривал до конца, отчего и прослыл тугодумом с изрядной кашею в голове.

 

Характер имел мягкий, незлобивый, однако у него никак не выходило ладить с людьми, ибо чаще всего он не мог верно уяснить, чего от него хотят. Оттого и прослыл мрачноватым нелюдимом.

 

В детские годы родители подозревали в нем всякого рода таланты, водили то в художественную школу, то к музыкальному репетитору, то в шахматный кружок, то в спортивные секции. И везде он был на неплохом счету. Однако голос преподавателя звучал для него, как гонг, он тотчас терял к предмету всяческий интерес и превращался в послушного и исполнительного солдата на плацу. «Знаете, мне иногда кажется, — сказал как-то руководитель шахматного кружка его родителям, — что сынок ваш смог бы уделать самого Бобби Фишера. Вот ей богу! Если б захотел. Беда в том что — не хочет. Ну не хочет он, понимаете вы?!»

 

Женщины, что ему нравились, относились к нему в лучшем случае с дружеским участием. Те же из них, что были готовы явить благосклонность, не интересовали его, посему надолго не задерживались. Так складывалось.

 

Исключение случилось лишь на сороковом году жизни. Она была преподавательницей в танцевальной студии «Фламенко». Была моложе его на двенадцать лет, и звали её Диана. Он два раза в неделю водил туда десятилетнюю племянницу Как-то он подзадержался на работе почти на час, прибежал взопревший от спешки и смущения, бормотал извинения, был улыбчиво прощён, даже неожиданно получил согласие встретиться на другой день в кафе. Кафе показалось ему крикливо дороговатым, посидели, однако же, славно. Он, после двух рюмок сырого полуконьячного напитка вдруг почувствовал себя легко, свободно, словно скинул с себя некую давнюю ношу. Она же просто-таки не сводила с него сияющих светло-голубых глаз, громко смеялась по поводу и без повода, а он говорил, говорил, и при этом чертовски нравился самому себе.

 

Она оказалась поклонницей Бродского, коего, однако, почти не читала. Он это понял сразу, хоть сам Бродского и не любил. Виду однако ж не подал, да и к чему, скажите, его подавать, коли у неё были очаровательно круглые коленки, большие, чуть на выкате глаза и завораживающий, гортанный смешок. Даже пару раз процитировал кумира, чем привёл её в ещё больший восторг.

 

На третий день она пригласила его к себе на ужин, а на восьмой дала согласие стать его женой. И он был счастлив, как только может быть счастлив человек, который сумел себя убедить, что он счастлив.

 

КОПЕЙКА

 

...Она начала приходить в себя ещё до того, как чьи-то холодные, осьминожьи пальцы бесцеремонно откинули на ней капюшон, встряхнули за плечо, шлёпнули по щеке, а перед глазами заплясал кошачий глазок фонарика. «Жива вроде?» — «Живей всех живых. Пьяная только в хлам. Водкой-то как разит, господи…»

 

Какая ещё водка? Сроду её не пила. Она хотела об этом сказать, но поняла, что у неё сильно болит челюсть и подбородок, поранен язык. Зуб передний шатается. Да и вообще невыносимо болит вся левая половина лица и затылок. Она наконец открыла глаза. Левый отрылся с трудом. Ух, заплыл-то как …

 

«У-у, вот открыла синеглазка ясны глазоньки свои!» — запел кто-то гаденьким фальцетом. — Слива-то какая под глазом!» — «Надо б вызвать кого следует?» — «Я вызвала уже. Ментовку. Сейчас подъедут». — «Зачем ментовку-то? Скорую, может? Похоже, неладно у неё». — «А вот менты пусть и вызовут, коли неладно. А мне, мущина, торговать надо, а не бл-дей подмывать».

 

Ей до судорог захотелось проснуться, дабы отвязаться наконец от этого настырного кошмара. Однако для этого надо встать и пойти. Для начала. Остальное — потом. Итак... Ух ты! Бок-то как болит, сволочь! Как же так, ведь никакой водки вообще с роду не пила! И тем не менее, этот запах...

 

«Эй, гражданка! Ты куда это намылилась по холодку? Сейчас карету подадут, а вы пешочком изволите...»

 

Да нет, идти ещё можно, оказывается. Неважно, куда, важно — отсюда. Голос ещё этот поросячий.

 

Кто-то идёт за спиной. Никак опять эта ряженая обезьяна из магазина. Ей-то, что от меня надо?...

 

«Эй, гражданка в белом! Ты что, по-хорошему не понимаешь? Я ведь могу...» — «Поди прочь, я сказала. Руки убери!» — «Ага, щас! А за ущерб кто заплатит? И вообще, менты приедут скоро. Что я им скажу? Нет уж ты погоди...»

 

ТРЕТИЙ ГЛАЗ

 

Какое-то время он ощущал свою жизнь, как книгу с выдранным началом. Он все так же считал своё прошлое чем-то от него отделившимся и существовавшим отдельно от него в ином временно́м поле.

 

Мироощущение его стало похожим на разбившееся в паутинку ветровое стекло. Мир он воспринимал мелкими частицами, и сцепить их в единое целое удавалось не сразу. Но иногда, порой случайно, а порой ценой немалых и болезненных усилий, ему на короткое время все же удавалось сфокусировать сеточную стрекозью панораму, но тогда подступала пронзительная, ослепляющая, кратковременная ясность. Он мог увидеть сокрытое зрению, и разуму. Словно дремавший третий глаз распахивался, сбрасывая чешую сна, выхватывал из закулисного мрака незримые прежде отблески и блики. Казалось, в эти моменты он мог с беззаботной лёгкостью совершить то, чего было ему отродясь не дано.

 

Однако кратковременность таких озарений делала это невозможным, ибо по их прошествии он либо забывал увиденное, либо терял к нему интерес.

 

Порой, чаще всего, он сам впоследствии не мог понять, что вызвало этот всплеск, и что именно увидел он смутном чреве подсознания, отупевший мозг его бился о него, как медуза о камень. Порой же, наоборот, увиденное оставалось в памяти со стерильной, рельефной чёткостью и чистотой.

 

А однажды он помог найти потерявшегося пятилетнего мальчика...

 

О, счастливчик!

 

Это случилось в начале октября. Хрупкое и ясное равновесие бабьего лета было в одночасье взломано пронзительными ветрами, хлынули, словно навёрстывая упущенное, тяжёлые, ознобные дожди, со злорадной поспешностью оголяя деревья и перемалывая крупицы запоздалого тепла.

 

Он возвращался из командировки в переполненном, несмотря на поздний час, автобусе. Автобус шёл медленно, зависал подолгу на каждой остановке, дожидаясь, пока водитель вдоволь наговорится по телефону. А на заправочной станции автобус застрял уж вовсе надолго, народ начал шуметь, таращиться в окна. Он вышел покурить в моросящий сумрак. Народ роился вокруг, что-то горячо обсуждая. «Пацана какого-то ищут, — сообщил ему водитель, шумно допивая чай из пластикового стаканчика. — Играли, говорят в прятки, утром ещё. Вот один и спрятался: ночь на дворе, а сыскать не могут...»

 

«Каков из себя», — перебил он водителя неожиданно для самого себя.

 

«Кто, пацан? А я знаю? Спроси у ментов. Они тебе и фотку покажут».

 

Милиционер, недоуменно пожав плечами, сунул ему наспех размноженную фотографию. Белобрысый мальчишка с длинными, волнистыми, прихотливо зачёсанными волосами, и даже подкрашенной чёлкой. «Посмотрел? — милиционер ехидно усмехнулся. — Ну так давай фотку да и садись себе в автобус, Штирлиц, блин. Вот слетаются на чужую беду, как мухи на говно...»

 

«Тут его родители есть? — перебил он его. — Ну или близкие. Кто угодно».

 

«Да вон мамаша его ходит, сопли жуёт. Отец тоже самое. Как с утра зенки залил, так и не сохнет. Так ты что ж, видал его что ли?..»

 

Не ответив, он подошёл к отцу, то был низкорослый лысоватый человечек в брезентовой робе, шортах и резиновых шлёпанцах на босу ногу.

 

«Пойдёмте со мной, — сказал он ему вполголоса. — Только не толпой. Так ничего не получится. Вы и я. И постарайтесь внимание не привлекать».

 

«Куда?» — отец посмотрел на него с размазанным пьяным недоумением.

 

«Сыночка искать вашего. И не говорите больше ничего. Возьмите с собой что-нибудь тёплое что ли. Свитер, что там ещё... И за мной. Без разговоров!»

 

Не оборачиваясь, он зашагал вглубь осклизлой гнили пригородного осеннего леса. Шёл уверенно, словно хаживал этим путём много раз. Лишь на мгновение цепкая дуга наития разжалась, он встревоженно затоптался в нахлынувшем мраке, однако незримый клубок вновь полыхнул искристым рикошетом в зарослях порыжевшей травы и колченогого...

 

***

 

«Слушайте! Я вам сотый раз говорю, — голос папаши за спиной пузырился негодованием. — Куда мы идём? Я вам что, идиот?! Отвечайте! Идиот?»

 

«Тихо. Вот теперь — очень тихо. Лучше шёпотом. Как зовут вашего сына?»

 

«А?! Моего?! — папаша послушно перешёл на сипловатый шепоток. — Положим, Валера его зовут. А почему это вам...»

 

«Тихо, я вам говорю. Сейчас — спокойно так, без надрыва, по-домашнему, позовите его. Ну вот просто позовите его. Как будто ничего такого не случилось, просто поужинать зовёте, чайку попить. Ну?»

 

«Я... Ну хорошо... Э-э... Валера! Валерочка, — заблеял папаша. — Пойдём уже поужинаем. А? Мама нам приготовила блинчики с укропчиком, как ты любишь. Ты уж, пожалуйста..»

 

«Все! Там он. Видите? Вон, около поваленной берёзы что-то вроде шалашика. Вот он там и есть».

 

Папаша ухнул, косолапо, враскорячку, ломая кустарник, бросился к ветхому, покосившемуся сооружению из жухлых веток и после долгой возни и причитаний извлёк оттуда дрожащее от холода и ужаса маленькое человеческое существо. Мальчик силился что-то сказать, но его горло словно свела судорога. На нем была шапочка с козырьком, шорты и отсыревшая цыплячьего цвета футболка с фиолетовой надписью на спине «O Lucky Man!»

 

— О, Счастливчик!

 

— Что? Что вы сказали?

 

— Я говорю, «О, Счастливчик». Так на майке написано. Фильм ещё был такой когда-то. Однако давайте-ка без разговоров. Ребёнок продрог, сейчас градусов семь, не больше. Вы свитер взяли?

 

— Я... Нет. Как-то не подумал. И что теперь делать?

 

— Робу хотя бы с себя с ними, дурак! — вдруг вышел он из себя. Почувствовал вдруг непонятное раздражение к этому рыхлому человеку с отёкшим, бессмысленно насупленным лицом. — И за мной быстро.

 

— Я бы попросил с выражениями... Вы вообще-то как узнали, где он? Это даже как-то подозрительно. Документы у вас какие при себе?

 

— Иди быстро за мной! — он потерял терпение. — Штирлиц, ёпт!

 

***

 

На остановке с мужчине с ребёнком опрометью кинулась дородная женщина в дождевике и в резиновых сапогах. «Валерынька-а!!!» — зычно закричала она. — Нашёлся, солнышко моё! Как ты его нашёл, а? Где, а? Это ж какое чудо! Это ж как такое получилось-то!»

 

Папаша что-то бубнил, бессвязно жестикулируя и то и дело поглядывая на него недоверчиво и недобро. Да и весь окрестный люд словно притих, подобрался. Вокруг него тяжело и маслянисто заколыхалось поле угрюмой подозрительности.

 

— Скажите, а автобусы ещё будут? — спросил он у милиционера.

 

Однако тот вместо ответа увесисто подбросил на ладони пару наручников.

 

— Автобус-то, может, и будет, уважаемый. Да только кой-кому, может этого и знать не надо? Может, кой-кому надо бы документы предъявить для начала?

 

— А что случилось?

 

— Пацан пропал, с утра ищем, сыскать не можем. А тут приехал фраер городской. Фюить — за десять минут сыскал. Странно. А народ нервничает...

 

— Это кто ж нервничает, гражданин Кутин, — ехидно влезла в разговор высокая худощавая женщина в плаще мужского покроя. — Я вот, к примеру и не нервничаю. А радуюсь себе. С того света, считай, мальчишку вынули. И всем бы радоваться. Так нет ведь! Виноватого ищут. А пуще всех папаша. Ему-то вообще надо б в ножки гражданину приезжему кинутся, а он, засранец, народ мутит!. А что искали без толку целый день, так это оттого что цена вам всем грош да маленько.

 

— Ты — язык-то прореди, тётя Люба, — участковый насупился. — А то все разговорчивые тут, от великого ума…

 

***

 

«Печально могла закончиться невинная детская игра в прятки в пригородном посёлке Осиново. Заигравшись, пятилетний Валера Артемьев забрался в такую глушь, что отыскался лишь к одиннадцати часам ночи! К счастью, ребёнок отделался лишь испугом и простудой. Родители малыша сердечно благодарят сотрудников милиции, МЧС и соседей, которые оказали большую помощь в спасении малыша...»

 

СЕЗАМ

 

Он никогда не имел тяги к игре. Хотя в молодости, бывало, игрывал и в преферанс, и в покер. Выручали хладнокровие и моментальная, чеканная память.

 

А в казино его затащила Вика, сослуживица. «Ну пожа-а-алуйсста! Ну мы не будем играть. Мы только поглядим. Я никогда не видела, как играют. Ну честное слово! Ну сла-а-аденький…», — повторяла она, не сводя с него часто моргающих глазурных глазок.

 

В казино, оно именовалось «Сезам», он, однако, решил сыграть. Причём поставить все что у него было разом. Где-то шесть тысяч. Сам не знал, почему. Да к тому же — была ещё потаённая надежда: сбросить с себя давний, опостылевший долг. «Сумасшедший безу-умец», — с сочным придыханием ворковала Вика, вцепившись ему в локоть и потно прижавшись грудью. Он-то знал, что проиграет.

 

«Что ж теперь будет? — потрясённо ахнула Вика. — Что вот совсем всё проиграли, да?» Он хотел ответить нечто фальшиво бодряческое, вроде, не в деньгах счастье, но тут… тут что-то произошло. Какой-то мимолётный промельк тьмы. Это, как в детстве ему казалось, что кто-то с улицы прильнул к их окошку и сквозь изморозь внимательно и холодно глядит на него… Когда подсознание из аморфного клубящегося облака выстраивалось в дымный луч. Однако здесь, в густо настоянной духоте, он был каким-то особенным, жёстко направленным.

 

Он без труда определил, откуда это. Вот он, человек в дымчатых очках стоит, прислонившись затылком к колонне фальшивого мрамора. Блеклое изжёванное морщинами лицо, рыжеватые кудри почти до плеч. Встретившись взглядом, едва заметно кивнул и, осклабившись, сделал некое веерообразное движение пальцами, которое должно было означать: поди-ка сюда, любезный. Тогда он по-простецки развёл руками, дескать, вам надобно, вы и подходите. Территория тьмы придвинулась в паре с ним, сгустилась и стала осязаемой.

 

«Неприятности?» - рыжеволосый приподнял очки.

 

«Хоть бы и так?» — он улыбнулся с обезоруживающей глупостью.

 

«Хочется отыграться?»

 

«Хоть бы и так? Вам какая с того печаль?»

 

«Долго будет объяснять. Так будете играть?»

 

И тут в разных концах зала туманно высветились ещё три фигурки. Один молча и бессмысленно прижимает к уху телефон, другой цедит какой-то жёлто-зелёный напиток, третий неумело пытается обрезать сигару. Созвездие Псов.

 

«Короче. Я вам сейчас даю пятьдесят тысяч. Так? Вы их ставите на кон. Все фишки разом. Я вам назову число. Ставите на него. И — выигрываете. Выигрыш солидный. Больше, чем один к десяти. А? После чего возвращаете мне мои деньги, ну и — четвертину выигрыша».

 

«Ежели знаете число то счастливое, чего ж сами-то не сыграете?» — спросил помолчав. — Как-то это…не вяжется.

 

«А мне играть нельзя. И не спрашивайте, почему. Так берёте?»

 

«А ежели проиграю? Ну вдруг…»

 

«У меня «Вдруг» не бывает»

 

«Что-то …неубедительно».

 

«Ну хорошо. Если проиграете, я вам прощаю проигрыш. Судьба».

 

«Тем более, неубедительно».

 

«Вот как? А… просто рискнуть не желаете?»

 

«Это уже убедительнее».

 

Распахнувшаяся ясность и острое ощущение опасности будоражили. Он уже с, дактилоскопической точностью во всех вариантах видел все возможные извивы событий. Как удобно, когда тебя считают идиотом! Этаким тупым, трусоватым скупердяем, у которого потеют промежности при виде пачки тысячерублёвых купюр. Ему вдруг захотелось расхохотаться во все горло.

 

«Так берёте или нет? Ей богу, вы слишком капризны».

 

«А беру. Давайте, называйте ваше число».

 

Рыжеволосый снисходительно усмехнулся и качнул головой.

 

«Деньги возьмёте вон у того господина, — он кивнул на одного из тех трёх по линиям пунктира. — В конверте вместе с деньгами будет бумажка с числом. Все дальнейшее вам известно. Удачи!»

 

***

 

В конверте помимо денег впрямь был прямоугольничек плотной бумаги с каллиграфически выведенной цифрой «22».

 

Крупье приподнял на него тяжёлые черепашьи глаза и качнул головой.

 

«Вы ставите на…»

 

«Моя ставка, — он изобразил тяжкие раздумья, — Двадцать… шесть».

 

«Уверены?» — негромко спросил крупье и скинул брови.

 

«А куда деваться», — глуповато хохотнул он.

 

***

 

Выигрыш был огромный, почти семьсот тысяч.

 

Рыжеволосый стаял за ним, будто тень, отделившаяся от тела

 

«Ваша доля, — небрежно сказал он рыжеволосому, обернувшись. — Тут двести двадцать тысяч: ваши пятьдесят и плюс четверть выигрыша. Как договаривались. Соблаговолите пересчитать?»

 

«Слушайте, — с лица рыжеволосого начисто сползла маска равнодушия. — Как вы это сделали?»

 

«А никак. Сами же как сказали? Рискнуть. Я и рискнул. А число ваше мне сразу на душу не легло. Ну не люблю я такие цифры. Я вообще люблю цифры кратные тринадцати. Уж не пойму, с чего. Может, оттого, что родился тринадцатого числа? Позвольте, однако откланяться что ли?»

 

Боль стянула обручем темя и виски. Он понимал, что воля его разжижается, и чтоб этого не случилось окончательно, ему необходимо выйти из этого разбойничьего Сезама. Но ещё ясней понимал, что это-то и есть самое сложное.

 

***

 

— Простите, — вздрогнув, услышал он совсем рядом шершавый шепоток крупье, — нам надо бы уладить небольшую формальность.

 

Он почувствовал, что он даже рад этой серой мышьей скороговорке, как лёгкому, поверхностному сквознячку в спёртой духоте.

 

— В общем так. Время позднее, деньги при вас немалые. Что ж вам по улицам в поздний час тащиться с деньгами. Дело, ваше, конечно, но у нас на втором этаже — филиал «Россоцбанка», вам там могут быстро, без проблем открыть счёт. Документы при себе? И отлично, — он придвинулся ближе и понизил голос. — Там будет одна девушка, её зовут Инга. Она в курсе. Она вызовет вам такси. Проводит. Однако все равно, постарайтесь быть поосторожнее. И не ищите приключений на свои промежности. Вот так, вкратце… Сам не знаю, зачем я это делаю, право…

 

Крупье вновь опустил свои выпуклые черепашьи веки.

 

— И я тоже не пойму. Зачем это вам. Однако спасибо.

 

— Не за что. Хотя, будет одна просьба, — крупье вновь поднял на него глаза. — Не приходите сюда больше. Пожалуйста. Да и вообще. Не надо вам играть. Ну поначалу разбогатеете. Но долго это не продлится, уверяю. Больше месяца не протянете, там и концов не сыщут. Уж поверьте, знаю, что говорю. Повидал.

 

— Знаю, ответил он.

 

***

 

Добравшись до дома, он рухнул, не раздеваясь поперёк тахты. Утром пришлось вызвать врача, он констатировал сильный гипертонический криз, предлагал даже лечь в больницу. Однако обошлось.

 

***

 

(Свидетельствуемая правильного телосложения удовлетворительного питания. Кожные покровы и видимые слизистые физиологической окраски. На веках обоих глаз выраженная припухлость и кровоподтёки синего цвета. В левой скуловой области на фоне кровоподтёка прерывистая ссадина 4х3см. На слизистой верхней губы слева кровоподтёк и ранка 0,5 см с неровными краями. Имеется поперечный дефект (скол) коронки 2-го зуба на верхней челюсти слева. Кровоподтёки синего цвета на внутренней поверхности правого предплечья в нижней трети и левого предплечья в средней трети. На внутренней поверхности в верхней трети обоих бёдер группы сливающихся кровоподтёков сине-багрового цвета на участках справа 12х4, слева - 8х4см. Наружные половые органы сформированы правильно по женскому типу, телесных повреждений в области вульвы и промежности нет.

 

Выводы: Телесные повреждения у гр-ки Романовой И.А. в виде ушибленной раны верхней губы и перелома коронки 2-го левого зуба на верхней челюсти, гематомы орбитальных областей, кровоподтёков на плечах и внутренних поверхностях бёдер образовались от действия тупых твёрдых предметов и относятся к категории лёгких, не повлёкших кратковременного расстройства здоровья. Давность повреждений соответствует сроку, указанному в постановлении. Кровоподтёки на внутренних поверхностях бёдер могут указывать на борьбу и оборону.

 

Содержание алкоголя в крови О.42 ‰, т.е. незначительное.

 

Следов наркотических средств в крови не выявлено.)

 

Заведующий отделением

бюро судебно-медицинской экспертизы

Сагиров Ш.Р.)

 

Терра Инкогнита

 

Однажды подобное случилось в театре. Местном драматическом. Был концерт какого-то столичного оркестра, обласканного бомондом. Играли две симфонии Шуберта с модной в ту пору попсовой басово-ритмической окантовкой. Народу, однако, нравилось.

 

Непонятно, отчего, внимание его привлекла супружеская пара, что располагалась спереди, через два ряда от него. Красивая пара. Он не видел их лиц, но понимал, что это в самом деле — красивая, ухоженная пара. Он — добротно сложенный господин с крепеньким, седоватым борцовским затылком. Большие и основательные пальцы с обручальным кольцом и дорогим, однако же изящным перстнем, геометрически правильные черты лица с гладким сизовато-мраморным подбородком... В общем, все то, что связуется с понятием «интересный мущина». Он весь походил на галантную дорогую сигару с золотым, околышем и изысканным ароматом. Его уютная, старомодная вальяжность вполне располагала бы к себе, если бы не…Если бы не некая активная болевая точка, которая внезапно обозначилась, и в какой-то момент стала как-то угрожающе расползаться в красно-лиловую кляксу...

 

Он никогда не знал этого почтенного господина. Но столь же ясно было, и то, что господин этот каким-то непонятным образом связан с той слепой и безоглядно жестокой силой, что мимоходом сдула с лица земли, сдула как спичечный домик, тот пестренький раёк, что рисовался ему счастьем, единственным и незыблемым.

 

А женщина... Она тоже не пересекала его жизни ни коим образом. Но незримые нити связывали эту респектабельную пару в единое, а потому чуждое и враждебное целое. Более того, именно женщина, ни к чему, вроде бы, не причастная, приковывала его более всего, ибо с одной стороны он понимал, что в какой-то мере именно ради неё, ради её выхоленного, изобильного тела свершилось и ещё будет свершаться всё то неправедное и жестокое, что некогда перемолотило всю его жизнь. А с другой — некая невыносимая, тяжкая боль, которой ещё нет, но которая непременно случится, единила его с ней. Вглядевшись, он увидел нечто темное, распластанное и предельно униженное, что безобразно контрастировало с её вызывающей красотой.

 

Он не заметил, как отключился от музыки, от всего вокруг происходящего. В какой-то момент он увидел, что женщина тревожно повела плечами, словно от сквозного холодка, что-то шепнула мужчине, тот кивнул, не глянув на неё. Тогда она осторожно, точно боясь спугнуть повернулась вполоборота. «Кто вы?» — произнёс он беззвучно. Просто первое, что пришло в голову. Женщина вздрогнула и, что-то вновь шепнув на ухо спутнику поднялась, бормоча извинения, прошла вдоль ряда к выходу, низко опустив голову и прижимая к груди сумочку. Мужчина недоуменно глянул ей вслед, однако остался на месте.

 

После перерыва пары на месте уже не было.

 

***

 

(«Я, ваша честь... А, ну да. Филиппова Оксана Анатольевна. Менеджер минимаркета «Копейка». Ага. Так я, ваша честь, что хочу сказать. Помню эту гражданку. Только тогда она была другая, чем сейчас. Это сейчас она тихонька, когда пришло лихонько. А тогда — фу ты, ну ты, ножки гнуты. Повидала я таких. Ага. Двадцать четвёртое сентября. Часов одиннадцать ночи. Вваливается, мля, в магазин... А, ну да, я извиняюсь. Так вот, вваливается в магазин. Водки, говорит, дай. Ага. Я ей спокойно так говорю: из-ви-ни-те, у нас после десяти вечера водка не продаётся. Ну ей и не понравилось. Ага. Давай, говорит, сюда мне чекушку, а то хуже будет. У меня, говорит, муж — большая шишка. Он нужным пацанам скажет, тебя тут заколбасят, нахх... Ой, извините… Это мне стыдно?! Это вам, гражданка должно быть стыдно, да вы, поди, весь свой стыд-то пропили... Ваша честь, а почему ей можно меня обзывать да срамить, а мне нельзя? «Как вам не стыдно!» Ишь, совестливая сыскалась!.. Ага. Ну в общем, стала она меня буквально стращать. А у нас ведь точка круглосуточная. После одиннадцати — хоть волком вой. Я ей говорю: если вам так сильно охота выпить, я, конечно, поищу... Сама, шырк в кладовку и оттуда ментам позвонила. В милицию, в смысле. Ага. После выхожу и говорю, что, типа, извините, но водка у нас тут натурально закончилась, к нашему с вами удивлению, зато всегда большой выбор соков, а сейчас сюда участковый желал наведаться. Кофе выпить. Так что вам, уважаемая, наверное, лучше бы уже выйти на свежий воздух. Она и ушла. Ага. Потом, в самом деле, зашли двое мужиков за пивом и за сигаретами. Одного не знаю, другой — Сафар, строитель. На коттедже тут работал. Он уехал недавно, к себе туда в Азию. В общем они взяли, что хотели, да и ушли. Я уж и думать о ней забыла, а потом слышу — шорох какой-то за дверью, будто собака трётся. Выхожу, а эта... гражданка сидит на ступеньке, вся пьянущая и побитая даже. Мне, не поверите, даже немного жалко стало её. Ага. Ведь вот сейчас, думаю, приедут менты, сложат тебя, шамотру, в кабриолет, привезут в контору и пустят по карусели... Ну это я так выражаюсь иногда. А она-то, как про... милицию-то услыхала, так взбеленилась. Драку затеяла. Меня натурально ударила по голове рукой. Больно так...Так что, ваша честь правильно её судят. Какие там родительские права, мля! Какая она мать, к коням собачьим... Извините, ваша честь. Она ж ребёночка своего на бутылку обменяет! Ну это фигурально выражаясь. её сажать вообще бы надо. И ведь муж-то какой положительный! Ей бы жить да радоваться... «Как вам не стыдно»! Выискалась тоже... »)

 

СКРЕЩЕНИЕ ПУТЕЙ

 

«Не делайте этого!»

 

Он узнал эту женщину издалека, хотя видел всего раз, вполоборота, в полутёмном зале, полгода назад. Узнал, потому что искал её все это время, хотя понял это, лишь увидев её. Она стояла под покорёженным навесом на автобусной остановке, вцепившись в перила, будто примериваясь, недвижно глядя в пузырящуюся снегом бесприютную пустоту и что-то бормотала под нос. Она вовсе не походила на ту изысканно, со вкусом ухоженную, красивую женщину, что была в театре полгода назад. Он долго не решался подойти, но тёмное, вихревое поле, которое роилось вокруг этой женщины, как будто само втянуло его в круг.

 

— Не делайте этого.

 

Он хотел сказать что-то иное. Была даже заготовлена витиеватая фраза, но вырвалось именно это.

 

— Что? Что вы сказали? — женщина вскинулась, глянула на него испуганно и раздражённо.

 

— Вы слышали. Я сказал — не делайте этого. Вы задумали что-то... я пока не понял, что именно, но задумали нечто скверное. Ведь так?

 

— Слушайте, оставьте меня в покое в конце концов. Я вас знать не знаю.

 

— А я вас тоже не знаю. Хотя видел вас в мае в театре Качалова. Помните?

 

— Слушайте, я ничего не помню и помнить не хочу. Подите прочь! — Она смотрела на него уже с опаской. — Хватит меня дёргать в конце концов!

 

Она обошла его и хотела уйти.

 

— Мне думается, я смог бы вам помочь, — сказал он ей вслед.

 

— Думается? Так и думайте себе, а меня оставьте в покое! Спаситель сыскался, — сказала она, не обернувшись. Однако остановилась. — Помочь! Спасибо. Мне сегодня уже помогли.

 

— Я знаю. Понимаете, мне кажется, между нами есть что-то...общее что ли. Какое-то общее зло. И это что-то связано... Слушайте ответьте мне на один вопрос. Пожалуйста. Как зовут вашего мужа?

 

— Мужа? — женщина вдруг коротко хохотнула. — Нету у меня мужа. Был да сплыл, да за собой не смыл. И вообще, валите отсюда своим путём...

 

— Ну хорошо. Нет так нет. Как зовут того мужчину, что был с вами тогда в театре. Ну помните — театр Качалова, двенадцатое мая, пятница, оркестр «Терра Инкогнита». Как его звали? Это важно.

 

— Ну... он был моим мужем. Тогда, — говорила женщина, глянув на него удивлённо, но уже почти без страха и раздражения. — Зовут его Романов Олег Евгеньевич. Вы его знали?

 

— Романов. Ну да. Олег Евгеньевич. Риэлтерская фирма «Веста-Форсаж». Ещё бы не знать. Хотя лично — нет. Даже и в глаза не видел...