Хлеб
Предпенсионного возраста, сморщенный мужичок, не обращая никакого внимания на любопытных прохожих, спокойно копался в столовских отходах. Застиранная рубаха болталась на его худых плечах, штаны пестрели заплатами, а кирзовые сапоги морщились у лодыжек, презирая, видимо, дорожную грязь. Доставая из алюминиевого бака очередной кусочек хлеба, он, прищурившись, улыбался, сдувал с него невидимые пылинки и убирал, как драгоценность, в холщовый мешок. По всему было видно, что занятие это доставляет человеку удовольствие. Звали мужика Яковом Петровичем, но для нас, десятилетних бандитов, он был просто Яшка-дурачок...
Обычно, на двадцать копеек я покупал в столовой порцию лапши с подливой, стакан компота и два кусочка хлеба. Иногда обеденные деньги бывали проиграны в «трясучку», и приходилось идти к добрым тётенькам в пищеблок просить хлебушка... Случалось, что проигравших было несколько. Зная, что всем хлеба точно не дадут, и у второго просящего шансов тоже мало, первым посылали пацана с самой жалобной мордой. Поварихи, завидев в дверях этого «херувима» с протянутой рукой, тут же начинали причитать о его худобе и немедленно вручали посланцу половину свежей хрустящей буханки. Хлеб, конечно, делился на всех «страждущих». Те, кто с виду были явные бандиты, могли рассчитывать только на четвертинку! На площади вода из колонки лилась бесплатно, из коробов зазевавшихся торговок можно было незаметно зачерпнуть горсть семечек и, таким образом, дотерпеть до дома.
У заднего входа в столовую, проигравшие в этот раз, заметили Яшку и стали дразнить. Скакать вокруг него, как макаки, и смеяться. Каждый старался придумать обзывалку пообиднее и, скорчив рожу, пропеть её непременно самым противным голосом. «Яшка-какашка» и «Яшка- дурашка» были самыми безобидными эпитетами в хулиганском лексиконе. Старик, по-началу, улыбался детям и, качая головой, приговаривал: «Ай-я-яй... Как не стыдно..?». Постояв немного, он закрыл крышкой бак и, тесёмкой завязав свой мешок, хотел, было, уйти. Тогда кто-то из ребят выхватил у него из рук эту суму и, увлекая за собой прихрамывавшего, растерянного деда, затеял игру в «собачки». Перекидывая друг другу мешок, вся банда оказалась на берегу речки, протекающей рядом в низинке.
Яшка быстро запыхался и уже не бежал, а брёл тихонько вслед мальчишкам с печалью на лице, умоляя вернуть отобранное. Тогда, потеряв к «собачке» всяческий интерес, пацаны взяли и закинули в реку собранный старичком хлеб. Река, продолжая, видимо, баловаться, «приняла эстафету» и понесла игрушку прочь, мимо камышей, за поворот, не оставив догоняющему шанса...
Как он тогда плакал... Нет, Яшка не голосил по-бабьи, не было каких-то рыданий взахлёб... Он присел на бережку, вытянув костлявые ноги, обнял голову руками и тоненько заскулил, как осиротевший щенок, горько-горько... Пацаны от такого зрелища смутились и примолкли... Кто-то сказал ему успокаивающим тоном: « Да ладно, Яш, чего там... Подумаешь - какие-то сухари! Хочешь, мы сейчас принесём тебе целую буханку?»
Яшка в ответ мотал головой и, роняя на песок слёзы, протягивал руку вслед уплывающему мешку. Губы его дрожали. В плохо выбритых ввалившихся щеках выразилась вся трагедия случившегося, будто бы не объедки он потерял, а нечто особенное, очень дорогое ему, бесценное...
Вечером того же дня вся наша компания была порота за то, что издевалась над больным! Кто заложил - осталось тайной, но на Яшку мы зла не держали и впредь обходили его стороной! Укоряя нас - балбесов, родители говорили, что раньше Яков Петрович был нормальный! Приехал откуда-то в наш колхоз и работал на МТС слесарем. Вроде семья у него была когда-то, да куда подевалась - никто не ведает. Со временем история с выброшенным хлебом забылась, и подростковая жизнь понеслась дальше...
Лет через пять, в своём маленьком домике на краю села тихо помер Яшка- дурачок. Родственников у него не было, и соседские мужики, выкопав на краю кладбища могилу, похоронили его в простеньком гробу, наскоро сколоченном прямо во дворе. На мебель в доме никто не позарился, но в сарае были обнаружены двадцать мешков с сухарями! Отец, участвовавший в похоронах, на следующий день велел мне притащить для корма скотине пять, положенных нам мешков. Проходя в сарай мимо притворённой Яшкиной двери, я решил зайти и посмотреть, как он жил... Нехитрый скарб был частично затянут паутиной, потолки, засиженные мухами, роняли на пол известковые снежинки, и те хрустели под ногами, как настоящие. Давно не мытые окна цедили тусклый свет на дальнюю стену с приколотой фотографией, и, чтобы рассмотреть её, я подошёл ближе...
На выцветшем чёрно-белом снимке с трудом можно было разглядеть сидящую в кресле женщину с ребёнком на руках и молодого паренька, стоящего рядом. Лиц было не разобрать. Внизу изображения аккуратным почерком было написано: «Яша, Марина и Наденька. Ленинград. 1940 год.»
