Дама треф, или Сказка для взрослой Золушки. Часть II. Шаг в неизвестность. Глава 1

Предыдущая глава:

_______________________________________________________________________________

Полностью потеряв силы после своей продолжительной истерики, я провалилась в тяжёлое забытьё, но совсем ненадолго: ещё и три часа ночи не сравнялось, когда Стас разбудил меня. Удивляться у меня уже не получалось, тем более, что кружка горячего непроглядно-чёрного чая уже ждала меня на табуреточке возле кровати, источая такой знакомый, успокаивающий аромат…

 

А вообще, в привычном мне мире с наступлением этого раннего утра словно что-то словно поменялось и ощущалось теперь как-то неуловимо иначе, словно я впервые попала сюда. Сама не знаю, почему, и как это было объяснить, но я словно была не я. Или я, способная на такое, чего раньше ни за что бы не смогла.

 

Конечно, по давно сложившейся привычке я сперва осушила кружку до дна и попыталась снова вернуться к вечернему разговору, но меня остановили: не вовремя, мол, надо решать, что делать и собираться в путь.

 

В путь… Куда?!

 

— Ну ты же уже решила это, так просто озвучь, — велел Стас, и я наконец произнесла то, что завертелось у меня в голове почти сразу, как только меня посетила первая мысль о бегстве прочь… Интересно вот только, я об этом подумала до того, как явилась вчера домой с той долбаной ориентировкой или уже после? Ну и утро! Ну и чертовщина.

 

— Да не хочу я никуда ехать… — рухнув обратно на кровать, завела я было снова, но меня мгновенно окоротили.

 

— Чего ты хочешь, а чего нет, сейчас неважно, и я, кажется, всё обрисовал, — напомнил мой мужчина. — Вставай, давай! День предстоит не из лёгких.

 

Я прямо аж напряглась: от моего красавчика, коего я за последние дни успела раскрасить этакими ванильными тонами, что-то совсем перестало веять романтикой и любовью, а наоборот, нарисовалось нечто тяжёлое и тёмное, страшноватое, хотя и манящее… Как-то вот так.

 

Опешив, я замерла в пока ещё ничем не нарушаемой темноте.

 

— Ну, ты чего? — услышала я снова его голос, уже совсем не страшный и не странный, а какой-то печальный, усталый — едва ли не жалостливый. — Пойми: если не ты, то мне никто не поможет, — упало в тишину.

 

И я, как это бывало в моей жизни не раз, хотя на этот раз всё равно как-то по-новому, собрала в кучу оставляющие меня силы, скрепила слабеющей верой в ставшее вдруг ещё более далёким и призрачным прекрасное будущее, приправила своей неубиваемой надеждой на лучшее, не смотря ни на какие доводы исходящего воплем здравого смысла, привела себя в вертикальное положение и… ступила на этот путь.

 

Что он там говорил, до утра подумать? А смысл? Я весь вчерашний вечер думала, думала и думать уморилась, только и делала, что думала между двумя истерическими приступами, всхлипывала — и думала, рыдала — и снова думала. А Стас… да конечно, он всё это слышал! Так что, какого ляду мне сейчас кочевряжиться: я решила всё ещё вчера, и он об этом прекрасно знает.

 

А вот о том, чем я поплачусь за то, что связалась с ним, понятия при этом не имея, куда лезу, никто в этом мире не ведал, а я просто не желала этого знать. Я просто встала и пошла.

 

***

 

 

 

На работу я пожаловала с большим опозданием, почти в половине десятого, выжатая как лимон, зарёванная и несчастная. Хотела я привести себя в порядок при помощи огуречных кружков на глаза и большого количества холоднющей воды, но Стас не позволил: так, по его словам, история, которую я должна была теперь выложить коллегам и начальству, должна была выглядеть даже правдоподобнее. А история заключалась в следующем.

 

Якобы мне, не далее, как вчера вечером позвонила соседка одной родственницы, скажем так, моей тётки и сообщила, что с той беда, инсульт и полный паралич, — ну да, Ирка же, заслуживающий доверия человек, собственными глазами видела, как мне тогда поплохело, потому и домой она меня тогда отпустила. Тётушка моя, разумеется, находится теперь в больнице, и не где-нибудь, а за тысячу с гаком километров от Воронежа и родственников, кроме меня, несчастной, у последней нет как нет, и, разумеется, кому, как ни мне, любящей племяннице, полагается наисрочнейшим образом брать ноги в руки и отправляться в сей дальний край. Когда? Ну, разумеется, вчера! Или хоть сегодня на крайняк, хотя, может и не получиться — билеты-то в те дальние края как зря не достанешь, путь при этом неблизкий, так что, хоть стреляйте меня, а надо мне срочно уйти, прямо вот сию секундочку, только вещи соберу.

 

Пока я вдохновенно-трепетно разливалась соловьём, Ольга Владимировна, с какого-то перепугу явившаяся в магазин уже к семи утра с проверкой, не дождавшаяся меня и потому крайне недружелюбно настроенная, стояла напротив, скрестив руки на необъятной груди, и раз за разом недовольно-скептически поджимала и без того тонкие губы.

 

— Как-то место называется, куда ты поедешь? — задала она этакий внезапный и заставивший захлебнуться словесным потоком вопрос.

 

— А… э… Посёлок Прядун… или Падёж*, что ли… не помню. Я там была всего раз, но у меня записано… — от неожиданности сбилась я, поскорее отводя взгляд от пытливых тёмно-карих глаз начальства.

 

Вот не умею же врать, не умею, не надо было и браться! Я ведь не просто говорила сейчас, а практически вдолбленную Стасом легенду наизусть и с выражением рассказывала, краснея и бледнея от волнения, что вот-вот буду уличена во лжи, и по сему, как теперь обратно в ту же колею заскочить, понятия не имела.

 

— Хм… Пряду-ун, — протянула Ольга Владимировна, машинально подбочениваясь. — И где же это у нас такое?

 

— В Карелии, — произнеслось как-то уж слишком уж быстро, заставив женщину едва заметно, но надменно и победно ухмыльнуться. — Остановка Медвежья Гора, а там ещё… ещё… — жалко лепетала я. — Там ещё на автобусе и пешком, и будет посёлок… — Проклятые уши мои, судя по ощущениям, по цвету уже были почти как безвкусная заколка в волосах начальственной особы.

 

— А не Лоо**, случайно, тот посёлок называется? — вдруг гаркнула Ольга Владимировна, и я аж голову в плечи непроизвольно втянула.

 

Женщина сделала шаг в мою сторону, а затем, не мигая и сжав губы в нитку, уставилась на меня в упор, пару минут молча попялилась, словно читая по глазам — она такой фокус со всеми проворачивала, и вынесла приговор:

 

— Значит так, Телегина, — произнесла Ольга Владимировна, рубанув по воздуху пухлой ладонью, — от твоего рассказ явно веет полуправдой — что-то ты определённо темнишь, и посему вот как мы поступим: ехать собралась — езжай, но ни копейки ты у меня за отработанное не получишь, пока не вернёшься. Тебе ясно? А как вернёшься, через десять дней или там через месяц, так и поглядим…

 

— На что? — пролепетала я.

 

— На цвет твоей кожи, — язвительно скривила она губы. — Карелия — не юг, там не позагораешь, и если вернёшься такая, как была, уставшая и измождённая, отдам зарплату, если нет, не обессудь.

 

Изначально не подумав, как может выглядеть этакий внезапный отъезд посреди лета, не сразу уловив, на что намекает Оля и теперь, наконец, сообразив, о чём речь, я начала закипать. Вообще, в юности я была очень вспыльчивой девушкой и рубила правду-мать на каждом шагу всем и каждому, но годы, разочарования и тотальное безденежье поневоле заставили меня присмиреть. И потому в таких вот ситуациях, когда меня начинали подозревать в том, чего не совершала и не собиралась, я давно уже молчала, предпочитая добиться того, что необходимо и уж только потом подавиться праведным гневом наедине с самой собой. В частности, Ольге Владимировне перечить я никогда не смела: её высокомерно-подозрительный вид всегда внушал мне жуть, и я, не смеля спорить, буквально кланялась в пояс и торопилась исчезнуть с глаз. Однако, в тот день… уж не знаю, что со мной случилось: наверное, пережитый стресс сказался. Так или иначе, мгновенно утратив всю свою униженную уважительность, я вскинулась и подбоченилась, не хуже самой доморощенной директрисы.

 

— Полуправдой, значит, веет?.. — начала я пока что тихо, но уже распрямляя плечи. — На цвет кожи и измождённость, значит, посмотрите? — Я подняла голову и прямо посмотрела Ольге Владимировне в глаза. — Да идите вы знаете куда, раз достоверность моего рассказа не устраивает! — Голос мой звучал теперь совсем по-другому — буквально звенел от гнева.

 

— Что-о?! — задохнувшись от такой наглости, выдохнула хозяйка магазина.

 

— Что слышали! У человека горе, а вам, господам, как обычно, срать на это хотелось. Да подавитесь моими несчастными грошами — пусть на них ваша доча глаза опять зальёт, а то ей всё мало! А на моё место поищите другую идиотку, которая станет здесь ломаться за ваше подаяние, никогда не роптать, не опаздывать, не воровать, ничего не просить и за всех всегда отдуваться! — на одном дыхании выпалила я, делая шаг в сторону начальницы и прожигая её взглядом. Постояла так немного, посмотрела презрительно и прошла в подсобку прямо мимо противной бабы: халат рабочий надо было забрать, расчёску свою и шлёпки — не невесть что, но я за всё это деньги платила. А с этой… жирной самодурой мне больше не о чем беседовать!

 

— Ах ты, дрянь! Вот пригрела я змею на груди! А ну, проваливай отсюда, зараза, и чтоб не видела тебя больше! — понеслось мне вслед, но я и слушать не желала, как и отвечать: заберу своё — и провалю с удовольствием. — Ирка! Ирка! — орала тем временем Оля на весь магазин, — погляди в записях, брала она там чего или нет! Да и вообще, мож её и отпускать уже нельзя, надо сначала посчитать всё, и потом…

 

— Да делать мне больше нечего, как тут с вами сутки торчать, сами считайте, если приспичило, — отозвалась я, осматривая подсобку: вроде, всё взяла. Ну, прощай, магазинчик, было приятно сотрудничать!

 

— А ну, стой!

 

Я вышла из подсобки, снова остановилась напротив Оли.

 

— Вы уж определитесь тогда, стоять или проваливать, — я смело бросила на «начальство» насмешливый взгляд.

 

— Ты никуда не пойдёшь! — топая ногами и махая руками, дотронуться до меня она всё-таки не смела.

 

— Ещё как пойду. А вы… пыл свой поумерьте, орите пореже и к людям по-человечески относитесь, а то так все разбегутся, да и сам магазин просрёте, — спокойно произнесла я и двинулась на выход.

 

Что ж, как говорится, баба с возу — кобыле легче. Нет у меня теперь работы — ну, и чёрт с ней! Да и не до того мне сейчас: что впереди предстоит, даже не представляю, с кем и куда уезжаю, не пойму, так что мне за польза была бы с того, что меня здесь будут ждать да постоянно названивать, интересуясь, когда я соизволю появиться. Ну, а теперь — с глаза долой, из сердца вон, и слава тебе, Господи.

 

Конечно, и ужас на миг посетил сознание: ё-моё, я ж БЕЗ РАБОТЫ! — но видать, не до того было, и переваривать произошедшее мне не захотелось совершенно. В итоге, выкинув своё экстренное увольнение из головы, я позвонила сестре, и стараясь быть краткой, поведала историю, подобную той, что пришлось выслушать до этого досточтимой Ольге Владимировне. В конце повествования я попросила оставить у себя до моего приезда Сашку и хоть немного присмотреть за Серёгой и отцом да поспешила отсоединиться.

 

Сказать, что Катя осталась разговором недовольна — это ничего не сказать, и вовсе не возложенные на неё обязательства сыграли в этом решающую роль — нет! Всё дело было в том, что сестра не одобряла озвученной причины моей поездки, но нарушить нетактичным высказыванием не так давно заключённый мир не решалась. Что ж, я всё ей расскажу, всё, как есть, от начала до конца, но это произойдёт позже, когда инцидент, в коем я теперь замешана, можно будет считать исчерпанным. А пока… ну, пусть сестра немного позлится, другого выхода всё равно нет.

 

***

 

 

 

Итак, уладив два первостепенных вопроса уже к одиннадцати часам утра, я поспешила обратно домой, поспешила так, как делала это сотни раз до этого: доехала на автобусе до Шуберки и отправилась домой пешком. Другого способа сообщения быть теперь не могло: согласно им самим выдуманному плану, со Стасом мы договорились встретиться только поздно вечером в лесу за посёлком, и не стоило раньше времени появляться вместе в людных местах.

 

Если честно, сердце моё трепетало, стараясь пробить грудную клетку и вырваться прочь, не хуже, чем в тот недавний памятный вечер, когда я ждала своего ненаглядного домой, но всё же немного по-другому: в этот раз вероятность того, что он оставит меня и просто уедет неизвестно куда один, была даже логически намного большей. Однако на этот раз, осознавая важность происходящего, я держала себя в руках куда как крепче, направив все свои помыслы на подготовку в дальний путь.

 

Сначала я тщательно, наверное, как никогда в жизни, прибралась в доме, разложив всё по положенным местам. В ту половину, где поселила Стаса, я решила даже не заходить: пусть всё остаётся, как было, это будет лишь в пользу, создаст впечатление, что никого тут давно нет, что мой постоялец всё бросил и спешно исчез… Впрочем, лучше бы до проверки, кто там жил и когда уехал, всё же не дошло. Память моих домашних о светловолосом квартиранте, прожившем у меня больше месяца, конечно, не уничтожишь, но Стас был прав: ни отец, ни Серёга ничего не знали о нас, Сашка же о таких вещах говорить постесняется, при этом, я надеюсь, что до моего возвращения его здесь и не будет.

 

Ну, а вообще, если что, о чём тут речь-то? Ну жил мужик на квартире, и что дальше? Не первый такой был, за годы этих жильцов сменилось — не счесть. И по одному жили, и семьями, и даже целая бригада лесорубов два лета подряд на дворе кантовалась — после пожаров лесные земли под посадку расчищали. Всё это ничего не значит, потому что при таком большом дворе и доме неудивительно пускать квартирантов, личностями которых обычно никто не интересовался.

 

И вроде бы, все взятки были гладки, ровная выходила история, да вот неспокойно что-то мне было, неспокойно и всё. Не иначе как, мучаясь неизвестностью и предстоящей явно нехорошей историей, а также в глубине души замирая от ужаса, что Стас не дождётся, уедет, и больше не увижу его, я места себе найти не могла, а оттого кружилась как заводная почти до темна.

 

***

 

 

 

Как только время перевалило за десять часов вечера, я погасила в доме свет, подхватила две собранные сумки — свою дамскую и дорожную, и, перекрестившись, шагнула в вечерние сумерки: нечего было больше ждать. Я уже и в порядок себя привела, и на дорожку посидела, так что… пора.

 

Но не успела я и шагу ступить, как откуда ни возьмись появились все мои котики: Рыжик, белоснежный Мелок и сиамская Маруська. И вроде, накормила я их не далее, как час назад, а вот чувствуют они, видать, что ухожу, боятся остаться одни, вот и пришли все сразу, забыв про свои мелкие междоусобные конфликты, заступили дорогу и трутся о ноги. Отшвырнув сумки куда ни попадя, я подхватила всех троих и со слезами прижала к себе этот урчащий пушистый живой клубок, постояла с полминуты, обняв всех сразу и отпустила… Надеюсь, всё тут будет хорошо, а я вернусь и ещё не раз обниму и их, и… всех остальных.

 

Тяжело подняв поклажу, я хотела, наконец, идти к воротам, но снова остановилась, вернулась назад и зашла на птичий двор. Высыпав на землю половину мешка зерна и налив из шланга в корыто воды побольше, широко открыла дверь в курятник, подпёрла её чурбачком и вздохнула…

 

Стас сказал, чтоб я всё предусмотрела на случай, если мои родственники задержатся. Я постаралась предусмотреть, и теперь куры, проснувшись утром, и поедят, и попьют. Зерна им хватит здесь дня на три, и, надеюсь, в нашей глухой деревне никто их не съест и не разворует, а кошки… эти сами о себе заботятся и до приезда отца и Серёги с голоду точно не умрут.

 

Эх, как же горько оказалось покидать родной дом и уезжать в неизвестность! Но выбора не было, как сказал Стас, а значит, либо я пожертвую, скажем, курами или кошками, либо… Нет, о таком даже подумать страшно.

 

Итак, я, кажется, сделала правильно всё. Теперь — в дорогу. Пора.

 

У ворот я ещё раз обернулась на тёмные окна дома. Вернусь ли я сюда? Увижу ли своих? Куда, вообще, еду? Одни вопросы. И самый главный из всех — это почему я верю человеку, с которым знакома всего месяц? Потому, что всё сказанное им всегда оказывалось правдой Нет… Только потому, что люблю его. Потому, что хочу помочь, и не миллионы меня интересуют. Потому, что мысль о расставании с ним для меня страшнее, чем смерть. Потому, что я глупая баба… Да какая разница? Я не оставлю его, чем бы мне это ни грозило, и всё.

 

***

 

 

 

Оставалось сделать ещё кое-что, чтобы окончательно укрепить свою легенду, и едва дойдя до лесного пригорка, где начинала появляться телефонная связь, я набрала номер отца. Разговор предстоял самый непростой из всех, что были сегодня, но утешало то, что как только эта беседа закончится, можно будет хоть бегом бежать туда, где ждёт меня Стас… Надеюсь, что таки же ждёт.

 

Уже сходя с ума от нетерпения, с третьего раза, я, наконец, дождалась, когда длинные гудки сменит хрипло-недовольное отцовское:

 

— Да?

 

Ну что ж, ничего другого и быть не могло: разбудила его. Сейчас, конечно, будет гундеть, но хорошо уже то, что вообще дозвонилась. Я до последнего боялась, что отец отключил телефон, учитывая место, в котором он находится, но, видимо, и в обители Всевышнего трудно отказываться от того, к чему уже как-то привык, тем более, если этому ничего не препятствует.

 

— Добрый вечер, папа, — поздоровалась я осторожно.

 

— Вечер? — недовольно буркнул мой отец, — уже половина одиннадцатого! Сама не спишь и другим не даёшь? — пошёл он в атаку.

 

— Извини, пожалуйста, — произнесла я кротко. — Я просто хотела узнать: вы когда домой собираетесь?

 

На том конце вздохнули и далеко не сразу ответили.

 

— Не зна-аю, — зевая, протянул отец, — может быть, через пару дней, а может, и ещё недельку-другую поживём, хорошо здесь… — он снова зевнул. — А что?

 

Я набрала побольше воздуха в грудь.

 

— Мне надо уехать, — выпалила я, — срочно, прямо сегодня, я уже такси вызвала и на вокзал скоро еду. Поэтому прошу: возвращайтесь завтра.

 

В трубке аж забулькало.

 

— Как это — завтра?! У нас ещё масса дел! Куда ты собралась? Как мы без тебя? Что произошло? — забросали меня вопросами.

 

Я пережила все эти вопросы молча, одновременно подбираясь, как для прыжка.

 

— Мне нужно к тёте Вале, — наконец, объявила я и добавила: — срочно.

 

Отец что-то прошипел, и мне захотелось съязвить по поводу того, что он находится в доме божьем и ругаться ему не следует. Однако я точно знала, что тогда будет, и разумеется смолчала.

 

— Зачем тебе туда так срочно понадобилось? — сердито буркнул отец. — Неужели нельзя нас дождаться, а потом ехать?

 

— Нельзя, — возразила я, — Тётя очень больна. Мне срочно нужно к ней попасть. Мне её соседка позвонила, попросила приехать. Родственников-то у неё нет…

 

— А тебе больше всех надо? — рявкнул папенька.

 

— Я маме обещала, что буду заботиться о ней, — произнесла я жёстче, — и поеду в любом случае. И денег у тебя возьму. Вернусь — отдам!

 

— Ещё и денег! — взвизгнул отец. — Чего там с ней случилось?

 

— Слегла! — рявкнула я в ответ, — Парализованная она! Инсульт. Так что мне тут… без вариантов!

 

Отец долго сопел в трубку, а потом сказал:

 

— Ладно… Надеюсь, хоть квартира её тебе достанется. Езжай спокойно, мы вернёмся завтра, в крайнем случае — послезавтра, и за всем приглядим. — он вздохнул. — Дура ты у меня, вся в Ритку, — добавил он тише и печальнее.

 

Мне, конечно, много чего хотелось бы ему ответить на тему родственных и причинно-следственных связей, но я смолчала. Не тот был момент. Да и складывалось всё удачно, а потому повода спорить у меня не было, оставалось лишь смирить привычную гордыню и не сцепиться с ним. А реагировал папа правильно и предсказуемо.

 

— А… постоялец твой? — вдруг как-то словно бы стесняясь, не в своей манере спросил отец, — с ним мне что делать?

 

— А с ним тебе ничего делать не придётся, — стараясь казаться как можно более равнодушной, проговорила я.

 

— В смысле? — не понял отец.

 

— А он уехал, — беззаботно пояснила я.

 

— Куда?! — удивился папа очень искренне.

 

— Понятия не имею. Думала, ты мне скажешь, — продолжала я разыгрывать комедию.

 

Мой старик немного подумал.

 

— Так ты что, его больше с тех пор не видела? — сообразил он. — Нас отвёз и не вернулся?

 

— Ну да! — тоном «наконец-то дошло», ответила я.

 

— Стра-анно, — протянул отец, — а я-то грешным делом подумал… Впрочем, ладно, дело твоё. Денег он тебе, естественно, не заплатил? — произнёс он полуутвердительно.

 

— Ну-у… не заплатил… Да Бог с ним!

 

— Не поминай Всевышнего всуе! — переключился он на любимую тему, и я про себя вздохнула: наживка окончательно заглочена.

 

Выслушав папины нравоучения, о том, как не надо себя вести и что доверять посторонним, да и людям в целом — неблагодарное дело, я пожелала ему спокойной ночи и отсоединилась. Я сделала всё так, как мне посоветовал Стас. И, кажется, это сработало. По крайней мере, на данном этапе.

 

Со вздохом облегчения, я убрала телефон в сумку, подхватила свою поклажу и привычно зашагала по заблестевшей в свете восходящей полной луны ленте асфальта. Метров через триста я осмотрелась, убеждаясь, что поблизости нет ни людей, ни машин, и свернула в поле. Сейчас пересеку свежую, нераспаханную ещё вырубку, а там и старая, полузаросшая дорога покажется. Пройду по ней с километр, а там… там будет то самое место, где мы со Стасом впервые ночевали вместе. И я очень надеюсь, что он там. Что ничего за день не случилось, что он не забыл, куда ехать и…не бросил меня.

 

И ещё… ещё надеюсь, что в мою историю о том, куда это я так неожиданно собралась, все поверили. А история эта сочинилась буквально на ходу, хотя и по неоспоримым мотивам того, что имело когда-то место, но давно отжило…

 

Суеверным людям наверное интересно, не побоялась ли я сглазить свою тётушку таким рассказом — ведь явно же это реальный персонаж, раз мои родственники поняли, о ком я? Нет, не побоялась. Нечего уже было бояться… Да и не тётя она мне вовсе, не родня, по крайней мере — просто крёстная, Валентина Николаевна, мамина подруга и сокурсница. И уже два года как была она на тот момент мертва, и ничего уже не могло с ней случиться.

 

Почему мой отец, да и сестра с братом этого не знали? Да всё потому, что терпеть её не могли. Каждый раз, когда она приезжала к нам в гости, в моём детстве, она совестила отца за жадность и занудство, Катьку и Серёгу — за леность и праздность, и вообще, во всеуслышание говорила, что только я люблю маму и забочусь о ней. Естественно, тётю Валю мои родственники не жаловали и радовались, когда она уезжала.

 

Она у мерла в 2009 году, сразу после Нового года. Мне, как по сути единственной родственнице, в самом деле написала тогда её соседка, да вот только письмо затерялось на нашей доблестной почте, и узнала я о смерти крёстной, когда всё было уже давно кончено, и торопиться на похороны было более чем поздно: мне нотариус тогда позвонил, сообщил, что я отныне — наследница дома и участка земли.

 

Я никому тогда этого не рассказала, посчитав, что смерть моей крёстной никого не касается, ибо скорбеть точно не станут, а папаша ещё и неприкрыто порадуется наследству. Сейчас же я просто Бога благодарила за то, что дал мне тогда мудрости молча перегоревать и ни с кем не поделиться: теперь никто не знает, жива тётя Валя или нет, спросить и уточнить не у кого, да и где она жила — никто толком не представляет, а потому мы со Стасом можем в самом деле можем отправляться в Карелию и прятаться там сколько угодно, раз уж он говорит, что спрятаться необходимо.

 

Вот только следовало ли ехать именно туда? Стас сказал, что да, стоит, что именно у крёстной меня никто не подумает искать, а пока моя связь с его персоной не установлена — и вовсе никто искать не будет.

 

Оставалось одно «но»: Маринка, моя коллега, видела нас со Стасом вместе. Но — будем надеяться, всё обойдётся, ибо было темно, а коллега моя слишком уж заморочена своими проблемами, чтобы помнить про такие мелочи.

 

Господи, помоги мне… Ни смотря ни на что, я по сути не знаю, что делаю и зачем, но люблю Стаса, да, люблю. Так сильно я, наверное, никого никогда не любила. При мысли о разлуке с ним мне делается дурно, и уж конечно я во всём буду слушаться его. И может быть, у меня отключился инстинкт самосохранения, а может, ещё почему, но… я не жду от него плохого. И верю: он сможет меня защитить… Не знаю, что там к чему, но, повторяя избитую фразу, скажу: с ним меня разлучит только смерть…

 

Эх, о том, что Стас вполне может меня просто бросить я даже не думала… Как и том, кого и за что он убил.

 

Да я вообще не думала, просто чуть не усралась от радости, когда дошла таки до нужной поляны и увидела его «девятку» именно там, где хотела увидеть: дождался, не уехал… Берёт меня с собой, а значит, шаг в неизвестность был больше не страшен.

 

***

 

 

 

Мы успели отъехать уже на добрый десяток километров от нашего маленького посёлка, петляя по лесным просекам, но всё ещё молчали — и я, и он. Не смея отвлекать Стаса от дороги, я всё никак не начинала такого желанного для себя разговора, а ему, похоже, и так было нормально. Однако, как только под колёсами зазмеилась узкая лента асфальта, я не выдержала.

 

— Рассказывай.

 

Стас бросил в мою сторону взгляд, но продолжал молчать.

 

— Ты обещал, — напомнила я.

 

— Да, — кивнул он, наконец. — Только повторяю: слушай меня внимательно. выводы потом делать будешь.

 

— Да поняла давно!.. — буркнула я раздражённо.

 

Стас вздохнул, пристально (хотя казалось бы — куда ещё пристальнее?) уставился на дорогу и начал:

 

— Начну с того, что ты права: то, из-за чего началась вся эта история, случилось именно тогда, между утром, когда я подвёз тебя до работы и вечером, когда поселился на твоём дворе. — Мужчина помолчал, подбирая слова. — И ведь я сразу понял тогда, почувствовал, что происходящее странно, по крайней мере, события развиваются слишком уж стремительно, но… то, что мне, казалось, предстояло, подействовало как магнит. Впервые в жизни я пренебрёг тем, что советовал дар… И за это жестоко поплатился.

 

 

 

_________________________________________________________________

*Посёлок Прядун, или Падёж — вымышленное название. А там, может быть, и нет: Россия-матушка большая, чего в ней только не найдёшь.

 

**Лоо — ну на югах же это, конечно, кто ж не знает!

_____________________________________________________________________

Следующая глава: https://poembook.ru/poem/2273954