Память

Старый писатель жил в доме на берегу

У самой черты морской набегающей пены.

Любил он встречать пожилую певицу одну,

Делился с нею мечтами, что сокровенны.

 

Они пили чайные сборы из Тегерана,

Но чаще вино – по южному колориту.

И он ей читал куски своего романа,

Она ему вкрадчиво пела «Кармен-сюиту».

 

Бывало, заспорят чайки, подует ветер,

Бегут вдоль причала послушные волн барашки.

Он ей стихи декламирует на рассвете,

Она пришивает петельку к его рубашке.

 

Погашено солнце в закате, как сигарета,

Под песню цикад доверить кому мечту бы?

Он дарит билеты на оперу «Риголетто»,

Она «тру-ля-ля» напевает и красит губы.

 

Восходит луна, и звёзды – её сестрицы,

Над морем клубится послушная дымка тумана.

Он пишет восторженно в день по 4 страницы

Под голос её – очень нежное меццо-сопрано.

 

Когда же она попадает в больницу с инфарктом,

То шторм в 10 балов шумит у него внутри.

Он мчится в аптеку с таким молодецким азартом,

Как будто ему 37, а не 73.

 

Таскает таблетки, инъекции, спирт и вату.

«Ты что, Моя Радость? Я рядом! Не вешай нос!»

В день выписки он приходит в её палату

С огромным букетом любимых её белых роз.

 

И снова театры, проза, стихи и песни,

Морские пейзажи, прогулки вдвоём по пляжу.

Бегущие с бешеной скоростью месяцы вместе.

Жаль, время – пожар, что жизнь превращает в сажу.

 

Предчувствие неизбежной тревоги странной.

Себя успокоив, что с каждым ведь так бывает,

Она проверяет конфорки и краны в ванной,-

В последнее время он часто всё забывает.

 

Сначала писал в неделю с трудом лишь строчку,

То суффикс упустит, то префиксы потеряет.

Теперь же глядит всё время в одну он точку.

Врачи говорят, ничего уже не понимает.

 

Вывозит его в коляске в часы прилива,

Из сумки берёт бумажную вереницу,

Читает вслух эту рукопись бережливо,

А там про писателя, что полюбил певицу.

 

А там оживают чайки, закаты, лето,

И пахнет вино, между строчками разливаясь.

Он слушает, щурясь от яркого-яркого света,

И смотрит куда-то в прошлое, улыбаясь.