Джонс

Сотню лет я плавал в чужих морях, слушал песни ветра и грота скрип.

Съела ржа заклепки и якоря, экипаж давно превратился в рыб,

виден фок сквозь дыры на парусах, и водой соленой заполнен трюм,

опалило синью мои глаза, потому что век на нее смотрю,

но летит Голландец, штормам назло, и предсмертный ужас – ему компас,

даже сотня буйных сорвиголов кличет мам и Бога, завидев нас,

не имеет смысла грозить ножом: не помогут мамы, а Бога – нет.

Ходят слухи: сердце оставил Джонс в сундуке, что вечность лежит на дне,

продал душу Дьяволу – говорят, не болит за ребрами пустота.

Сотню лет я плавал в чужих морях, но никто не знает, как я устал.

Не согреет тело ямайский ром, не сойти на берег, нельзя назад.

Ночь тиха, и лунное серебро как дорога прямо на небеса.

Не мечтай о доме и о земле. Мы хотели рая, попали - в ад.

Быть бессмертным – кара, ведь сотню лет

только волны слышат мои слова.