чай для двух поэтов

Вот стынет чай для двух поэтов,

вот крылья -- двух велосипедов,

вот пара нижнего белья,

как манифест, на двух прищепках.

Вот книги с предисловьем крепким --

не разберешь, где ты, где я...

 

Все создано для киноленты.

Но, зная ремесло свое,

придумал обновить белье,

продюсер -- и не дал ни цента.

 

***

Станция Дебальцево с башенками

и сиренью годится, как фон для встречи.

Для прощанья тоже: сирень отцветет.

Каждого,

кто обречен перрону, узнать легче,

чем соседа этажом выше: пролет, еще пролет

(двадцать лет помножить на два пролета --

можно стать настоящим народом,

если приходу предшествует исход).

 

Чтоб услышать, как мы привязаны друг к другу,

надо идти на вокзал, а не в ЗАГС.

С тех пор, как родился Мендельсон,

трогает, если:

пальцы встречающих бьют по бедру буги-вуги,

руки провожающих держат спины, как сакс --

Мендельсона заездили.

Но глаза прикрыты, чтобы не слезы

в летнюю ночь, а сон.

В зимнюю -- грезы.

 

***

Мы так прощаемся: расплывчато

земля уходит под кровать.

Вставай, цыган! -- цыган на цыпочки

встает, не зная, что сказать.

Спасает радио на станции:

по неразборчивому "цыц"

поклажи двинут и потянутся --

ни спин не выхватишь, ни лиц.

 

Спешат громоздкие и длинные

тюки, авоськи, рюкзаки.

И вдруг окажешься за линией:

ни чемодана, ни руки...

Возьмут невидимо за горло и

молчать оставят за стеклом.

Два тела держатся и горбятся,

и два -- без двух минут одно.

 

Потом бежишь в такую сторону,

куда к себе самим бегут.

Околица села и города

давно задумана как жгут.

Бери, накладывай и натуго

вяжи крапивным стебельком.

Мы так прощаемся, что на тебе:

кроваво каждое вдвоем.

 

***

Ты говоришь: живу не в стране,

не в городе --

на пятачке земли.

Мы бы вместе могли

жить среди трех его сосен,

душных до поздней осени.

Ждать новостей извне.

Но не живем, а бродим.

 

2012