Ганимед
Тропа моя, судьба моя и глянец.
Расшивка переплета и креста.
Идущий по Фавору францисканец
приветствует явление кота.
Отпетого,
овитого, иного.
И ново поклонение маслин --
машине, заведенной с полуслова,
мужчине, разводящему кармин.
По яблоку от яблони,
по стуку
решая далеко не далеко,
явление облизывает руку
шершавым неизвестным языком.
И думаешь
от щедрой позолоты
и теплой наготы известняка,
совсем не Ланселот из Камелота,
в неношеных пуститься башмаках.
Тропа моя,
идущий по Фавору
и топчет, и приветствует песок.
Поскольку предвкушая эту гору,
плоды себе купил и выжал сок.
Размешивая сладкое с горчащим,
качнулся в упоении
и вот...
обрызнуло из пластиковой чашки
карминовым и крест,
и переплет.
***
Жду кота как несчастный Эгей у моря,
и мерещится черный и белый парус.
Минотавр минотавром,
а горе горем:
не съедобна покуда, но жарюсь,
жарюсь.
Будет блюдо ужасней его предтечи,
но на пару копеек за газ -- дороже.
Молчаливый погонщик,
ведущий вечность,
не хлыстом, а хвостом
почесал по коже.
И пошел в направлении «рано -- поздно»
по тропе
и надземным ее изгибам.
Посмотри, Ганимед,
олимпийский воздух
не вкуснее дешевой вареной рыбы.
***
Уже сворачиваюсь в куколку
не каждый час, но каждый день.
Такое кошка намяукала,
кукушкой думая взлететь.
И любопытен мрак за окнами,
и свет в раскидистом плюще.
Но речь огуглилась и лопнула,
произносимая вотще.
Ее последняя окалина
окно приветствует и дом,
ветхозаветную развалину,
неопалимую плющом.
