Ганимед

Тропа моя, судьба моя и глянец.

Расшивка переплета и креста.

Идущий по Фавору францисканец

приветствует явление кота.

Отпетого,

овитого, иного.

И ново поклонение маслин --

машине, заведенной с полуслова,

мужчине, разводящему кармин.

По яблоку от яблони,

по стуку

решая далеко не далеко,

явление облизывает руку

шершавым неизвестным языком.

И думаешь

от щедрой позолоты

и теплой наготы известняка,

совсем не Ланселот из Камелота,

в неношеных пуститься башмаках.

Тропа моя,

идущий по Фавору

и топчет, и приветствует песок.

Поскольку предвкушая эту гору,

плоды себе купил и выжал сок.

Размешивая сладкое с горчащим,

качнулся в упоении

и вот...

обрызнуло из пластиковой чашки

карминовым и крест,

и переплет.

 

***

Жду кота как несчастный Эгей у моря,

и мерещится черный и белый парус.

Минотавр минотавром,

а горе горем:

не съедобна покуда, но жарюсь,

жарюсь.

Будет блюдо ужасней его предтечи,

но на пару копеек за газ -- дороже.

Молчаливый погонщик,

ведущий вечность,

не хлыстом, а хвостом

почесал по коже.

И пошел в направлении «рано -- поздно»

по тропе

и надземным ее изгибам.

Посмотри, Ганимед,

олимпийский воздух

не вкуснее дешевой вареной рыбы.

 

***

Уже сворачиваюсь в куколку

не каждый час, но каждый день.

Такое кошка намяукала,

кукушкой думая взлететь.

 

И любопытен мрак за окнами,

и свет в раскидистом плюще.

Но речь огуглилась и лопнула,

произносимая вотще.

 

Ее последняя окалина

окно приветствует и дом,

ветхозаветную развалину,

неопалимую плющом.