Пушок (чуть жуть, тонкодушевным не рекомендовано) 3ч
— Вставай, я вижу тебя, — голос оказался неожиданно не старым и вполне приятным, но главное, он, хоть и был низким, принадлежал женщине.
Пашка опешил, а оттого и не подумал выполнять команду. Он еще сильней вжался в землю и почти перестал дышать.
— Подойди, я, как-никак, к тебе пришла, — в голосе женщины появилась язвительность. — Мне что, камнем швырнуть, чтоб очухался?
Фигура согнулась, и Пашка решил — пора линять, не дожидаясь удара в морду. Но вместо того, чтоб поддать восвояси, он шагнул навстречу незнакомке, пытаясь заглянуть ей в глаза. Вот только полы шляпы надежно укрывали лицо женщины тенью.
— Иди сюда, — она направилась к садовой скамейке, что стояла как раз посредине придомового участка, — иди, не бойся, без меня заблудишься, дурак.
Даже с учетом нелепости происходящего, небрежно брошенный в его адрес «дурак» Пашку возмутил.
— Вы вообще кто, чтоб дураком меня называть? — нервно сказал вдруг и понял, что вместо нормальных звуков из его горла вырвалось хриплое «Мйяу-у»
— Да ладно тебе, не злись, — добродушно прозвучало в ответ, — я любя.
Женщина уселась на скамью. Пашка решил пуститься по течению: прыгнул и настороже уселся рядом. Странное дело, впервые в жизни он как будто ощутил родство буквально телом. Ему хотелось, чтоб чужой, вообще-то, человек погладил его, загреб в объятья, прижал к душе. Но что дальше? Говорить по-человечески, как выяснилось, он не мог. Сентиментально лезть на колени, распушив еще не освоенный хвост представлялось неприличным. Оставалось ждать. Раздражало, что женщина его не гладила. Похоже, ей даже мысль эта в голову не пришла. Вместо этого она достала из-за пазухи сигарету, зажигалку и вонюче задымила. За здоровьем она не следила, судя по смраду, источаемому дешевым куревом.
— Ну что? Ты лучше молчи. Я-то пойму, но вряд ли у тебя получится внятно выражаться, привыкни сначала, потренируйся. Короче: я — говорю, ты — слышишь. Всё. Вообще-то, встречаться не принято, но я решила, что лучше предупредить. Сентиментальная стала, ужас. По морде… извини, — по лицу вижу, что пока доволен. Новый внутренний мир, как-никак, но не расслабляйся. Скоро поймешь. Не всё так просто, долги нужно возвращать, а этого никто не любит. Времени у тебя осталось маловато, так что оставь крыши на потом, найди нужный ветер. А после не оглядывайся, пожалеешь.
Закончив речь, женщина затушила окурок о торец скамьи, убедительно харкнула под ноги и устало поднялась. Движения её были медленны, но удалялась она стремительно. Вслед растворяющемуся силуэту он успел выдать раскатистое «рммяяяуу», мол — ты куда, но женщины уже и след простыл. Да и был ли след? Но точно осталась обида за недосказанность произнесенного и за то, что она так и не удосужилась провести ладонью по его мягкой спине.
На крышу лезть расхотелось, уж очень убедительно его просили искать что-то другое. Пашка спрыгнул со скамьи, почесал загривок. Очень хотелось помочиться на дерево, по которому совсем недавно он собирался забраться на крышу, и еще на ножку скамейки, и еще… Он решил перетерпеть, максимально сохраняя человека внутри. Насущные мысли перебил новый запах. Недвижный до сих пор воздух колыхнулся, и на этой слабой волне ветра прилетел аромат мужского парфюма, насколько он понимал — дорогого. Это был запах сандала и морской соли — чуть сладкая свежесть. Но! Но с каким-то кислым душком, от которого мурашило.
Запах взывал к разуму, заставив желудок тошнотно сжаться, но, вопреки чувству самосохранения, нужно было идти именно по этому ветру. Не разбирая дороги, Пашка побежал, боясь потерять эфемерную путеводную нить. Кружились дома, деревья. Мешались краски огней центральных улиц с чернилами подворотен. Он будто болтался в водовороте стихийно смешавшихся пространства и времени, и скоро эта воронка выплюнула его на улочке старой застройки. Судя по крепости сандального запаха, искомый был близко — во дворе утлого дома красного кирпича, рядом с которым он остановился.
Пашка, крадучись, пробежал во двор, образованный четырьмя неухоженными строениями. Пространство разрывал чахлый свет фонарей, висящих над дверьми подъездов. Вдоль стен тянулись ряды кустов. Посреди двора торчало два кривых тополя, под чьими ветвями притулился дощатый домик для детских игр. Но вряд ли кто-то гулял на этой площадке. Даже при слабом освещении было видно, что живущие здесь люди нимало не заботятся о чистоте. Песочница, которую когда-то заботливые папаши соорудили из крепких досок, больше походила на помойку: ее заполняли бутылки разных калибров и прочая оберточная шелуха. Да и вся площадь двора была усыпана мусором. Неподалеку от домика кривились качели, верней то, что от них осталось: ржавые железные столбы перекошены, сиденья нет. Верно, когда-то на нем испробовал силу не в меру выросший детский организм.
Человек сидел на лавке у одного из подъездов, попивая что-то из цветастой алюминиевой банки. Красивый, ухоженный, он был чуждым этому месту. Пашка определил, что светловолосый парень в брендовом шмотье, пахнущий свежестью и кислотой, постарше его самого лет на пять, может, чуть больше. Что говорить — хорош, девкам такие нравятся. Ну вот он, что дальше? Зачем он здесь? Пашка решил подойти поближе. Когда он появился в поле зрения типа на скамейке, тот оживился, вышел из былого раздумья.
— Ксс-кс-кс, — на лице парня светилась улыбка. — Иди ко мне, Мурзик. Ты ведь Мурзик? Или нет, будешь Шип.
