мне вид отечества не сладок, но приятен,
мне вид отечества не сладок, но приятен,
когда в него, бывает, приезжаю
из е б е н е й тропических своих:
вот девушка в писчебумажном платье,
троллейбус престарелый украшая,
сидит, журнал читает, а могла бы
в смартфон уткнуться, или там в планшет,
но ведь читает, люди, посмотрите!
и правду говорят, что больше нет
отечества такого, где читают
запойно, в перерывах меж запоев,
в трамваях, парках, метрополитенах,
в аэропланах, гужевых повозках
(последнее, конечно, перебор)
и тут я вспомнил про свои стихи
в толстенном умирающем журнале…
а вдруг сейчас она меня читает!
конечно, вряд ли, ну а если, так?
меня читает, встретиться мечтает
со мной, одним единственным таким.
я к ней стал наглым крабом пробираться,
бочком, бочком меж недовольных граждан –
шипящих соотечественников.
и вот она – в сиянии оконном,
в каком-то неземном уже свеченье,
и затаив дыханье, так скосил
глаза я, что поплыли пред глазами
цветастые, расплывчатые пятна.
богиня не смотрела на меня –
она запястьем тонкокостным терла
журнальную страницу. орифлейм.
но сколько в жизни разочарований!
троллейбус скрежетал на поворотах,
ползли вдоль окон серые дома,
воняло синтетическим парфюмом,
и, чтоб немного сгладить напряженье,
опустошенье дикое свое,
я думал так: взять на вооруженье
толстенным умирающим журналам
ни флейм в сети, а что там в орифлейм?
вот вам стихи – прочтите, ой, потрите.
не нравится? они идут со скидкой.
в них черный кофе на похмельной ноте,
прогорклый запах женщины чужой,
смердящие редакторские правки,
венозная отдушка суицида,
и дым отечества, и вой его, и вопль.
вы сходите? и вместе мы выходим
на Лермонтова. вы, поди, не в курсе
кто он такой. давайте, расскажу.
