Теперь о любви...
Аудиозапись
1.
– Завтракать будешь? – спрашивает она, пробегая глазами плиту-сковородки-кастрюли – словно журнал перелистывает.
Вместо ответа я обнимаю её. Постояв с минуту, она выбирается из объятий и толкает меня в сторону ванной: сходи, умойся – эх, ты, лягух-путешественник... Всю предыдущую ночь я провёл на ногах.
Как звали эту женщину? Не скажу.
Имя любимой – очень и очень многое.
2.
Смена кадров рапидом.
...продолжается утро, она растирает меня после душа банным полотенцем... мы опускаемся на пушистые простыни, не расцепляя рук... размеренно ласкаем друг друга и вдруг – взрываемся изнутри! Мы дышим, как рабы на галерах, угнетённо-прерывисто.
Изредка она стонет, даже вскрикивает, будто от затаённой боли... а я без устали сминаю, накрываю, переворачиваю её, будто заново творю себе Еву. Мы радостно неуклюжи и похожи на двух рептилий, рехнувшихся после спячки. Странные ассоциации, но это во мне резвится бессонница.
Наступает минутная передышка. Я закуриваю, замотавшись в простыню, и сажусь на пол возле раскрытой балконной двери. Женщина накидывает на плечи ярко-жёлтый халатик. Присев на корточки, она листает – имейте в виду, это я её попросил! – альбомы с детскими фотографиями. Я слушаю сбивчивый рассказ о родословной огромной семьи, и с каждой фотки сияют огромные глазищи, суженные по краям татарским разрезом. Да, букет кровей фантастический. Она – всего понемножку.
Полька-татарка-хохлушка, даже еврейка.
Но в совокупности – русская.
3.
...едва докурив, провожу рукой по вздрагивающей, узкой спине – и женщина вспыхивает предсказуемо, как фосфорная спичка... она загорается и тут же никнет, умоляя о снисхождении... и я отвергаю эту мольбу. Ни дать, ни взять – индейский бог Маниту, самодовольно думаю я.
Минут десять я, божество задрипанное, извергаю огненную лаву, пока под слоем вулканического пепла вновь не нарастают конвульсии... и тогда знойный поток энергетики сменяется томной негой... а чего вы, собственно, ждали от юного спектрометриста, кроме повышенной сексуальной активности? Материальной поддержки? Я не хожу по Данаям дождём из золотых монет.
К любому спонсору – за дверь, налево по коридору.
Я даже не стреляю у своих Данай стольники до получки. Но всё это разом вылетает из головы.
Что со мной? Стоило ей притронуться, и снова всё началось. Ни кофе с коньяком, ни фенамин не открыли бы во мне эту бездну жеребячьих способностей! Так что же здесь такое творится?
Женщина склоняется ко мне, слегка покачивая гроздьями тяжёлой, нежно-невесомой груди.
Взмокшие от пота локоны на висках кажутся смятыми кружевами.
– Ещё хочешь? – спрашивает она заговорщическим полушёпотом.
– Нет, – отвечаю, пытаясь выглядеть безразличным.
– А будешь?
– Конечно, буду!
4.
...мы вновь лежим в полном изнеможении.
Наконец подруга встаёт и, пошатываясь, бредёт в душ.
Выглядит она, правду сказать, не ахти – что уж про меня говорить!
Затем происходит... Сейчас объясню: представьте, что вас по ошибке засунули вместе с бельем в стиральную машину и включили мотор. Пробарахтались вы пару рабочих циклов, пока не выбрались на волю.
Имея антураж соответственно ситуации.
Так вот, через две-три минуты вместо ушедшей в растрёпанных чувствах подруги появляется изящно одетая, тщательно прибранная незнакомка. Красоты неописуемой.
Настоящая королева! Вот ужас...
Стоило завоевать женщину, тут же попал к ней в рабство.
– Чего разлёгся-то? – кротко молвит царственная особа. – Ты как, живой ещё? Давай в кафе, что ли, сходим... Или просто так прогуляемся.
Я благодарно киваю ей, не сразу очнувшись.
Может, она всё-таки не заметила моего смятения?
5.
...оборону взглядов в кафе мы выдерживаем недолго.
Слишком уж разителен контраст между нами и соседями по приторно-нарядному полуподвалу.
Мы почему-то всех раздражаем. Может, потому, что откровенно счастливы?
Мужчины открыто пялятся то на мою спутницу, то на меня. Зависть на их лицах сменяется недоумением и злостью. Я потихоньку закипаю, моя спутница тоже.
Да что вам тут, каз-злы – музей восковых фигур?!
Соседки нервозно тормошат своих кавалеров, трепеща остатками выщипанных бровей.
Мнителен я, или мужикам и в самом деле не пьётся? Дурдом какой-то, выездная кунсткамера.
Кухня, кстати, тоже далеко не ахти.
Обстановка начинает накаляться. Теперь и подруга нервно косится по сторонам.
Ужинаем в полнейшем молчании. Затем моя королева указывает глазами на дверь.
– Покажи-ка мне вечерний Донецк! – громко говорю я и кладу прямо в объедки половину наличных денег. Гусарю на последние, да и чёрт с ними. Не деньги и были.
Мы долго бродим по каким-то улицам, и я ничего не вижу, кроме неё.
6.
Я открыл эту женщину, словно элементарную частицу, на школе по масс-спектрометрии в Тбилиси.
Шатенка лет тридцати дышала удивительной красотой и грацией, настолько удивительной, что пузатые московские академики и лысеющие киевские доценты, едва выбравшись в кулуары между докладами, сразу же пускались вокруг неё в хоровод, возбуждая злость и зависть в прочих учёных девах.
Красотка любым мастерам высшего кобеляжа улыбалась и хладнокровно поддакивала, никого особенно не выделяя. Я наблюдал за ней и молча грыз ногти – фигурально, разумеется.
Что я мог им всем противопоставить, питерский мониак... э-э, мэнээс…
7.
...мой час пробил, когда ленинградская секция устроила в холле гостиницы импровизированный концерт.
В общей сложности в лаборатории пели плюс лабали на гитаре человек семь или восемь.
Такая вот «поющая эскадрилья». В то время, как и многие питерцы, я увлекался одесскими балладами Розенбаума – подобно тому, как нынче развлекаюсь стилизацией подобной прозы.
Мою избранницу, я видел, окончательно пробило на «Утиной охоте» и «Заходите к нам на огонёк».
Лицо её окаменело: она слушала меня, замерев от восторга.
Неважно я пою, да и на гитаре получается так себе.
«Так себе» и другое-прочее... Но это выступление удалось – всё-таки я пел для неё!
Что многое объясняет.
– Концерт окончен! – объявил конферансье-завлаб, и в холле грянули танцы.
Теперь к интересующей меня даме вообще было не пробиться: повезло только с третьего раза.
Я протянул ей руку. Пары теснились, музыка грохотала и выла. Она оттолкнула чересчур напористого кавалера.
Шагнула ко мне, доверчивым жестом положив на плечи обе руки – и вдруг взглянула прямо в глаза.
Всё разом смолкло.
На мгновение я ощутил лёгкий ужас, словно от падения в бездну.
8.
...кто-то из наших заметил, что мы почти не двигались в танце.
Я говорил с ней весь вечер... она иногда кивала, а может, задавала вопросы.
Через три дня, поощряемый питерской кодлой, я переехал со всем барахлом в её гостиничный номер.
Её соседку без особых хлопот переманил к себе мой сосед, нестарый доцент-органик.
Вряд ли кто-то из нас четверых сильно сожалел о переменах в быту.
Негодовала только администрация гостиницы. Наша молоденькая администраторша очень горячилась по нашему поводу, однако неважно говорила по-русски. Для поправки южного акцента трое питерцев втянули несчастную жертву служебного рвения в дегустацию ящика киндзмараули...
И нас оставили в покое. Остававшуюся до отъезда неделю мы практически не расставались.
Я завидовал самому себе. Потрясающей красоты женщина, столь близкая по темпераменту, научным и личностным интересам, образу жизни, взяла да и ответила на моё чувство!
Всё внутри плясало и пело, словно в индийском кино. Хачапури мы запивали красным вином, потом шли болтаться по старому Тбилиси, а ужинать забредали в «Воды Лагидзе».
Школа явно стушевалась, уйдя на второй план...
9.
...спустя три месяца после Тбилиси меня самолётом отправили в Киев.
Нужно было пробежаться по служебным делам, а также доставить с оказией свой автореферат на отзыв официальному оппоненту. На носу была защита кандидатской.
Командировка на три дня, а дел, как водится – часа на полтора.
Куда крестьянину податься? Фланировать по Крещатику, пока не встретится переговорный пункт?
Звоню подруге:
– А я сейчас в Киеве! Не знаю вот, чем бы заняться.
– Ко мне лети! – отвечает она, заливаясь хохотом.
Типичная хохлушка: ржёт вовсю, и никакого сочувствия!
Я вспоминаю плавное колыхание её груди, сияющие глаза... и говорю:
– А что, это мысль!
Если денег на дорогу хватит, ехидничает внутренний голос.
Побеседовав ещё минуту-другую (с ней, конечно, а не с внутренним голосом), я нехотя вешаю трубку.
Но идея проросла и активно плодоносит.
10.
...через час я стою в киевском аэропорту и разглядываю огромную карту Украины.
Вот он, Донецк. Практически, рукой подать.
Жаль только, рейсов из Киева нет... а что там у нас поблизости?
Харьков и Ворошиловград, нынешний Луганск, этот, кажется, поближе будет...
Я покупаю билет и снова звоню ей:
– Жди, через три часа лечу в Ворошиловград!
– Дурень мой глупенький! – говорит она с мягким "хэканьем" и тёплой укоризной. – Летел бы ты лучше в Харьков. Проще было бы добраться на перекладных...
Но где там! Пассажира, взлетевшего к небу еще до посадки, пулей не остановишь.
Подумаешь, аэродром подскока не тот выбрал! Менять билеты – деньги терять, а их и так в обрез.
Рейс мелькнул незаметно, как и поездка к луганскому автовокзалу.
Что тут сказать? Смеркалось... Автовокзал встретил меня известием, что последний автобус в Донецк ушёл полтора часа назад. Следующий рейс в семь тридцать утра.
На часах – половина одиннадцатого. Хреново. Но ждать до утра немыслимо.
В сгустившихся сумерках выхожу на разбитое асфальтовое шоссе Ворошиловград-Донецк. Мысленно осеняю себя крестным знамением и топаю, как Ломоносов за наукой. Чепуха, всего-то вёрст двести.
Ночная степь величественна. Рядом с трассой египетскими пирамидами высятся терриконы – гигантские холмы породы, вынутой из угольных шахт. Пару раз меня догоняет автобус, везущий шахтёров в ночную смену. Это, конечно, здорово! В итоге остаётся топать километров семь или восемь.
11.
...донецкий анабасис заканчивается перед рассветом.
В половине седьмого утра, со стороны деревни Чмаровки... нет-нет, возле платформы донецкого автовокзала я замираю в гордом одиночестве, словно деревенский памятник Ильичу. В ладонях греется ручка импортного «дипломата» с парой белья, элементарным набором средств гигиены, угнетаемых бутылкой шампанского и коробочкой ленинградских конфет, привезённых в качестве сувенира для киевского оппонента...
Да ладно, профессура перетопчется! Остатки разума сообщают, что неплохо бы привести одежду в порядок.
Отряхиваюсь ладонью, снимаю пиджак, развязываю галстук. Расстегнув половину пуговиц, кое-как сдёргиваю через голову пропотевшую сорочку и достаю из «дипломата» сорочку свежую (едешь на два дня – бери три чистых сорочки, учили нас с братом в розовом детстве).
Носки неплохо бы постирать, да где же тут...
12.
...соглядатай застигает меня нежданно-негаданно, словно пляжный алкаш нагую купальщицу.
На платформе появляется отрок лет четырех-пяти. Глаза его сияют, как у римского триумфатора. Налюбовавшись вдоволь моей нескладной фигурой, визитёр сообщает писклявым басом:
– А меня Ситлана Иосьна отругала, когда я маечку на прогулке снял! Ты, дядя, больной?
Преодолевая оторопь от постановки вопроса, я отвечаю:
– Ничего-ничего. Мне уже лучше. Не надо сообщать Светлане Иосифовне.
К счастью, отпрыска быстро уводят, избавляя меня от рискованной дискуссии.
Еле дождавшись семи утра, накручиваю диск единственного на вокзале телефона-автомата, и после пары гудков в трубке раздаётся сонный, родной, полу-охрипший голос:
– Ты где? Так… стой, где стоишь. Никуда больше не шевелись!
Мне не хочется поправлять эту несравненную речь.
Любимая спешит ко мне.
Ещё через двадцать минут, со всей своей микро-Вселенной, я наконец-то погружаюсь в неё.
Так проходит почти трое суток.
13.
Смена декораций, съёмка окончена.
Через год с небольшим, в день её рождения, я отошлю авиарейсом охапку лиловых роз.
Снизу на букет надену ручные часики в изящном серебряном браслете. Сверху, в самую гущу цветов, вложу аудиокассету со студийной записью понравившихся ей песен в моём исполнении. Вся композиция трепетно завёрнута в полотенце из ватмана, исписанное пылкими поэтическими откровениями...
Я готовил свой наивный дар почти три недели.
Подарок она получит и будет в полном восторге, но больше мы не увидимся.
В очередную коллективную командировку я не поеду: лаборатории выпадет срочный заказ. По возвращении коллеги расскажут, что она бродила в поисках меня, как потерянная.
Будут месяцы переписки, тысячи звонков и километры поэтики... и всё закончится в одночасье.
Мы распрощаемся ровно за месяц до моего развода. Ей не захочется больше ждать.
Ей очень нужен ребёнок – и она долго, слишком долго надеялась, что выйдет за меня замуж.
14.
Вместо эпилога.
– Что за маршрут такой странный, из Киева в Питер... через Донецк и Ворошиловград? – спрашивает бухгалтерша, сверяясь с отчетом по командировке.
– Другого выхода не было! – отвечаю чистую правду.
Бухгалтерша косится недоверчиво, но я киваю с самым серьёзным видом.
И она, вздохнув, ставит лёгкий росчерк. Бухгалтерша молода, симпатична и чрезмерно наивна.
К тому же пару раз... э-э, выказывала мне некоторую благосклонность в течение выезда «на картошку».
И оттого перед ней немного неловко. Но, как и всё на Земле, эта неловкость быстро проходит.
Горька и мимолетна любовь, но, будь я один сегодня, позови она снова – рванул бы в Донецк, ни секунды не задумываясь. Чего бы это ни стоило – мне или государственному бюджету.
.
Аудио-файл: Вячеслав Быков, "Любимая моя".
