СКАЗКА ПО-ЧЁРНОМУ
Вот бли-и-ин! Так меня не накрывало, наверное, года с два после возвращения. Да уж, «постарался» тот фугас «на славу»; 7 из девяти на тот свет, Славка – безногий и однорукий инвалид, не нужный никому, кроме, может, матери, а меня Бог (или кто там еще?) миловал: остался цел.
Цел, но не невредим. Неясно? Объясняю: получил жесточайшую контузию, которая время от времени бросает меня в черные пучины. Точнее говоря, в какую-то круговерть, из которой я выхожу совершенно разбитым, как тогда; после взрыва фугаса под БТРом.
Первое время я угадывал приближение приступа минут за 10 и даже успевал хлебнуть (для облегчения) пойла, которое слегка сглаживало состояние. До рецепта его я додумался не сам, просто случайно встретил сослуживца и от него узнал, что оно помогает.
Рецепт прост, как все гениальное: из полулитровой бутылки «Кока-колы» отливается (или отпивается) 100 грамм и оставшееся доливается «Настойкой боярышника» на спирту. После чего смесь взбалтывается и выпивается. Одним духом.
Но потом все эти гадости (я имею в виду последствия контузии) стали накатывать без предупреждения, вырубая меня из реальности на все более увеличивающееся время. Предпоследний раз я пропадал в черной круговерти полчаса, пока какой-то прохожий сообразил, что я – не пьяный, и стал приводить меня в чувство.
И вот теперь…
Накрыло меня в тот момент, когда я уже почти перешел через Банковский мостик к Казанскому. Причем, перед самым накрытием я еще ухитрился поскользнуться на скрытой под снежком наледи. В общем, полный комплекс «удовольствий».
- Что с вами, господин хороший? – как ручеек, прожурчало над самым ухом. Правым ухом, ибо лежал я на левом боку. Лежал, совершенно не чувствуя ног, рук и даже шеи.
Глаза мои точно смазали «Суперклеем». Но «человек – царь природы», и я просто-таки заставил их открыться. На два-три миллиметра.
Ничего особенного я не увидел. Подол длинной коричневой юбки и, торчащие из-под него, носы грубых… башмаков. Именно «башмаков» потому, что по-другому эту обувь назвать было нельзя.
Пришлось прикладывать еще одно титаническое усилие и переворачиваться на спину. И все это под аккомпанемент журчащего голоска: «Вам плохо, господин хороший? Может, лекаря кликнуть!»
- У нее что: ноутбук с собой? – мелькнула мысль, пока я совершал этот «подвиг Геракла» (какой-то по счету?), но его совершение открыло мне, точнее щелочкам моих глаз, девушку.
Я не сказал бы, что красавица, но был в ней какой-то шарм, что-то такое неосознанно зовущее. Но это – в лице, а вот насчет остального ничего подумать (или сказать) определенного трудновато; поскольку одежда скрывала ее своим бесформенным покроем надежней, чем броня тяжелый танк.
- Неужели сейчас такое носят? – мелькнула следующая мысль и тут же пропала, словно и не было ее.
Потому, как девушка опустилась на корточки, приподняла мою голову, положила на колени (даже через одежду я почувствовал их тепло) и принялась вытирать мое лицо кружевным платочком, который споро вынула из рукава.
От ее мягких и нежно-гладящих прикосновений глаза мои стали открываться шире, а боль уходить. Наверное, кроме поглаживания платком, сыграли свою роль и исходящие от девушки запахи.
Обычно от девушек пахнет резкими духами, табачным, а то и водочным, перегаром. Свежим пивом тоже бывает, попахивает.
От этой исходил слабый запах парного молока и тонкий аромат какого-то давно забытого парфюма. Именно такое определение пришло мне в голову потому, что это было, как попытка вспомнить человека: лицо – знакомое, а кто такой – не помню.
Короче говоря, минут через пять я оклемался до того, что даже совершил попытку (намбе ван!) присесть. И она мне – удалась!
Правда, тут же появилось неприятное чувство холода под седалищем; джинсы вкупе с плавками – ненадежная защита от холода, особенно, если сидеть на наледи.
Поэтому не оставалось ничего кроме совершения попытки намбе ту, то есть встать. И с помощью девушки она мне удалась также.
Ай да Олег! (ну в смысле – я!) Ай да сукин сын! (почитывали переписку гения, почитывали!)
- Катя! – девушка, не чинясь, протянула мне ладошку в рукавичке, сложенную лодочкой.
- Олег! – ответил я и, по какому-то наитию, чмокнул ее в кусочек голой кожи между рукавичкой и рукавом.
Катя зарделась и смущенно выговорила:
- Госп… Олег! Ни к чему это; я что – барыня какая-то?
Да уж! На «барыню» (уж не знаю, что имелось в виду) она не тянула. Тулупчик ношенный, потертый, хотя со следами былого украшения, юбка (или платье) тоже не новьё, да и башмаки явно не только что приобретенные.
- Я к заутрене шла, а тут вы… ты… – она замялась.
- Катюша, давай на «ты», не надо никаких выканий, ладно? – Она кивнула, и я продолжил. – Я ж тоже-таки не барин…
- А тут ты (было заметно, что это «ты» дается ей с трудом) прямо на дорогу упал. И непонятно откуда. Только что не было, и раз: лежишь. Да еще, как будто и не дышишь.
- Да это так, последствия контузии…
- Такой молоденький, а уже на фронте побывал? – удивилась она. – Наверно, гимназию окончил и пошел в … (она замялась вторично) «вольнопёры».
- В кого? – теперь пришла очередь удивляться мне.
- В вольноопределяющиеся… – еле выговорила Катя сложное слово.
Что-то мелькнуло у меня в голове. Кажется, так в первую мировую называли добровольцев с образованием. Помниться, что и мой любимый Гумилев пошел на войну именно вольноопределяющимся. Стоп! Тогда какой сейчас год?
