ПАСИФАЯ
П А С И Ф А Я
Поэма мистическая, сатирическая, эпическая
9х12
1
То ль по прихоти, то ль по завету
Бесподобно светла и чиста,
Вот является муза поэту
И поэт отверзает уста.
Он поёт и благие напевы
Изумлённому миру дарит.
Муза в облике призрачной девы
Над его головою парит.
У меня этим вечером тоже
Вдохновение зреет в груди.
Чую приступ лирической дрожи
И взываю я к музе: приди!
Снизойди и вручи ты мне лиру,
Разожги во мне творческий дух,
Чтоб и я зачерствелому миру
Услаждал песнопением слух.
Мне мерещатся чудные звуки
И, стремясь к божеству своему,
В небеса простираю я руки:
Где ты, муза моя! Где ты, му…
Заходи и воссядь на диване.
Я тебя поджидаю давно.
Для тебя отворил я заране
Дверь входную и даже окно.
Тень мелькнула в вечернем окошке,
Вот она предо мной в полный рост:
Ножки тонкие, светлые рожки
И такой восхитительный хвост.
Как такой красотой не упиться?
Меня ж в чёрствости всяк обвинит.
У неё золотые копытца
И бубенчик на шее звенит.
Я затылок чешу: дело тонко.
Заклинаю её: не молчи ж!
Моя муза, степная бурёнка,
Так о чём же ты мне промычишь?
2
У ручья на откосе пологом
Муравы проросла чешуя.
Я брожу по лугам и по логам,
Молодые побеги жуя.
Солнце всходит. С немою отрадой
Я купаюсь в потоке лучей.
Ветерок меня нежит прохладой
И журчанием тешит ручей.
То на юг поверну, то на север,
Сам себе я хозяин и бог.
Увлечённо люцерну и клевер
Подбираю губой из-под ног.
Вслед за солнцем, росою умытый,
Обхожу по-хозяйски я луг,
Окружённый вальяжною свитой
Своих верных пеструшек-подруг.
Неизменно в здоровье коровье
Я вношу положительный вклад,
Потому и растёт поголовье
Молодых и игривых телят.
Нос щекочут душистые злаки
И сверкает росинка-слеза,
Но преследуют нас вурдалаки,
Кровожадные пучат глаза.
Наказали уродством их боги:
Что жена без шерстинки, что муж.
И двуноги они, и безроги,
И мычать не умеют к тому ж.
Они, петлей завивши верёвку,
Беспощадной нагрянут толпой,
Заарканят за шею коровку
И, глумясь, поведут на убой.
Мысль одна въелась в головы вражьи:
Для того мы живём на земле,
Чтоб однажды котлетой говяжьей
Перед ними предстать на столе.
3
Пусть в сознании вашем убогом,
Позабытый мелькнёт огонёк.
Ведь когда-то я слыл у вас богом,
Диктовать свою волю я мог.
Созерцая жестокие драмы,
Ритуальные танцы, костры,
Я входил в величавые храмы,
И топтал золотые дары.
Нимфы с песнями бегали роем
И плели мне веночки из роз.
Было честью великим героям
Убирать в моём стойле навоз.
И цари, и царицы, случалось,
Предо мною склонялися ниц.
В моей памяти много осталось
Былей праведных и небылиц.
Помню, волны журчали напевно,
Что-то ветер мурлыкал с тоской.
Из дворца молодая царевна
Тихо вышла на берег морской.
Волны к ней подбегали игриво
И послушно стелились у ног.
От неё, как от дивного дива,
Влажных глаз отвести я не мог.
Вдруг себя я почувствовал богом,
С поднебесья спустившимся вниз.
Подошёл, поклонился ей рогом
И подставил ей спину: садись.
Она села и радости полный
Я во весь необузданный пыл
Устремился в прохладные волны
И, подхваченный страстью, поплыл.
Почитатели все эскалопа!
Свою память встряхните чуть-чуть:
Не с того ли мгновенья Европа
Обрела и названье и путь?
4
Я не знаю: скорбеть иль гордиться
Неподсудным решеньем богов.
Это крест или счастье: родиться
С парой крепких и острых рогов?
Захочу и гуляю по полю,
Захочу – по долам и горам.
Кто посмеет сковать мою волю?
Я могуч и красив, и упрям.
Грозным норовом я обладаю.
Сторонись, коли жизнь дорога,
А не то затопчу, забодаю,
Изобью, подыму на рога!
Если кто-то со мною открыто
Вступит в спор – обломаю в момент!
Боевые четыре копыта –
В спорах веский всегда аргумент.
А когда ощетинюсь от люти –
Совладать невозможно со мной.
Это быстро усвоили люди
И обходят меня стороной.
Люди – это не львы и не волки,
А, скорее, гадюки, ужи.
И хитры, и гнусны их уловки,
И не когти у них, а ножи.
Ублажат и накормят досыта,
И хвалебную песнь воспоют,
А потом рассмеются открыто,
Вдруг достанут топор и убьют.
И откуда у вас эта злоба,
Люди, молвите, правдой дыша.
Есть у вас, это видно, утроба,
Но скажите: а есть ли душа?
5
Одинок по унылой округе
Я бродил в незнакомой стране.
И дворцы, и худые лачуги
Плотоядно тянулись ко мне.
Я бродил, а кому-то икалось
В фешенебельном пышном дворце.
Там Хуан проживали и Карлос –
Два амиго в едином лице.
Среди каменных вычурных селищ
Не житьё, а сплошная тоска.
Им хотелось щекочущих зрелищ,
Как кровавого мяса куска.
Чем угодно развеять бы скуку,
От тоски – хоть грызи кочергу!
Вот тогда им попался под руку
Я, жующий траву на лугу.
Со слащавой и льстивой улыбкой
Они вышли ко мне на лужок
И спросили с гримасою липкой:
«А не хочешь ли в гости, дружок?»
- Мы не можем тебя приневолить,
Но ты с нами не будешь тужить.
Мы любить тебя будем и холить,
И сердечно с тобою дружить.
Мне сомнение в душу закралось:
Это правда или же обман?
Слышу: тихо хихикает Карлос,
Ухмыляется молча Хуан.
Но повёлся на их я посулы,
Одинокий доверчивый зверь.
И поплёлся, немой и сутулый,
На подворье в открытую дверь.
Они плотно меня накормили,
Напоили водой из ведра,
Расчесали мне шерсть и умыли,
И оставили спать до утра.
6
А наутро уже без усмешки
Растолкали меня, растрясли,
И куда-то в тревоге и спешке,
Погоняя кнутом, повели.
Привели на большую арену,
Подтолкнули и спрятали кнут.
- За тебя нам хорошую цену, -
Хохоча возвестили, - дают.
Где укрыться от горестной доли?
Я рогами растерянно тряс.
Прожигали меня и кололи
Ненавидящих тысячи глаз.
Было небо совсем голубое,
Но взыграла зловеще труба,
Призывая к смертельному бою.
То моя протрубила судьба.
И тотчас же меня одарили
Люди шумом и блеском огня,
И втыкали в меня бандерильи,
И гоняли по кругу меня.
Когда сил я последних лишился,
Изнемог, измотался и сник,
Перед носом моим появился
Самый главный и храбрый мясник.
Он пылал неуёмной отвагой,
В нём бурлила кипучая страсть
И упорно короткою шпагой
Он хотел в моё сердце попасть.
Чем же, чем же его я обидел,
Почему он так жадно желал,
Чтоб я синего неба не видел,
Чтоб зелёной травы не жевал?
На арене, на чёртовом блюде
Я мычал и копытами бил.
Отчего же смеялись вы люди,
Когда кровью песок я кропил?
7
На скамьях, на ступенях и в ложах
Нетерпенье плескались и ложь.
Упоенье светилось на рожах
Побирушек и сытых вельмож.
Для зевак нет ни страха, ни риска.
Есть для них только зрелищ накал.
Рядом с Пабло вертелся Франсиско,
Карандашиком что-то черкал.
А толпа заходилась от крика
И качалась на бурной волне.
Гордым взглядом сверкал Федерико,
Он стихи сочинял обо мне.
Тот свистел, от натуги синея,
Тот ревел, как двенадцать сирен.
Тихо слёзы лила Дульсинея,
Хохотала истошно Кармен.
Но тревогу на сердце скрывая
За улыбкой своей колдовской,
Незаметно для всех Пасифая
Мне приветно махнула рукой.
Это было как вздох или шутка,
Жест невольный или баловство.
И не ведали люди, как жутко
И всесильно её колдовство.
От перил кругового барьера
Плыл пьянящий кровавый угар.
Молодой и красивый тореро
Приготовил смертельный удар.
Надо мною взвилась его шпага,
Миг один – и я буду убит.
Но вдруг гром прогремел – и бедняга
На песке неподвижно лежит.
И арена окуталась мглою.
Вновь раздались раскаты – и вдруг
Нет вокруг никого. Предо мною
Лишь огромный и солнечный луг.
8
Небо синее. Ширь луговая.
Снова нежит меня ветерок.
Ходит рядом со мной Пасифая,
Из ромашек плетёт мне венок.
Она хмурит капризные бровки
И уводит меня под навес,
Если вдруг молодые коровки
Проявляют ко мне интерес.
Говорит: «Вот смешные телушки!
Тоже корчат влюблённых принцесс.
Но любовь – это вам не игрушки,
А серьёзный научный процесс.
Дорогой мой! Я эту систему
Изучаю не первый уж год
И на эту научную тему
Написала немало работ.
Ты мне мил и умом и талантом,
А могучею статью – вдвойне.
И научным моим консультантом
Чтобы стать, ты подходишь вполне.
Крепок лоб и копыта упруги,
Ничего, что немного ты дик.
Я уверена, мы без натуги
Обретём с тобой общий язык.
Мы с тобой в современной науке
Совершим ключевой поворот,
Чтобы все, кто двуноги, двуруки
Чтили нашего творчества плод».
Дни и ночи помчались мелькая,
Заплетаясь в траве луговой.
Было всё, как во сне. С Пасифаей
Мы в науку ушли с головой.
Что искали мы, что находили –
Это строгий научный секрет.
Но плод творческих наших усилий,
Наконец, появился на свет.
9
Ликовала душой Пасифая
И была несказанно горда,
Когда ярко лучами играя,
Загорелась на небе звезда.
Что тут сделалось! Приступ, осада!
И на луг ото всех рубежей
Многошумная вторглась армада
Вездесущих учёных мужей.
Они шли тяжело и устало,
Свет звезды им указывал путь.
Им хотелось, во что бы ни стало
На творение наше взглянуть.
- Что за тельце у вашего крошки! –
Удивлялись они без конца.
- Человечьи и ручки, и ножки,
А головка и рожки тельца.
По траве величаво ступая
И младенца держа на руках,
Выходила к толпе Пасифая
С гневом праведным в тёмных очах.
- Все вы, люди, лжецы, пустоплясы!
Но решающий близится час.
Справедливой божественной расы
Зачинатель явился меж вас.
Вот он тот, кто ниспослан богами,
Чтобы семя добра проросло.
Он упорством своим и рогами
Истребит вековечное зло.
Он явился, чтоб род ваш исправить,
Чтобы всем по заслугам воздать.
Вы не будете красть и лукавить
И собратьев своих поедать.
Он вам путь к искупленью укажет
И пороки людские круша,
Образумит вас всех и докажет:
Не утроба важней, а душа.
10
Ни границ, ни сомнений не зная,
Меж людей и зверей двуедин,
Бродит по свету твой, Пасифая,
Несуразно божественный сын.
Бродит он и от бездны греховной
Отвращает беспутных людей,
И к цветению жизни духовной
Обращает их всех, чародей.
Его мысли – весенние звоны,
А слова – очистительный душ –
Умножают и строят колонны
Справедливых возвышенных душ.
По большим и по малым дорогам,
Ходит он, насаждая добро.
Только зло заприметит и рогом
Сразу двинет его под ребро.
Хоть суров воспитательный метод,
Но зато не напрасны труды.
Убеждаются все: метод этот
Налитые приносит плоды.
Про него уж слагают легенды,
Пишут книги, снимают кино,
И разумники-интеллигенты,
Рассуждают и спорят умно.
Он, приемля хвалу равнодушно,
Чудеса неземные творит.
Дикий зверь ему служит послушно,
Человек его боготворит.
И хоть вид у него несуразный,
Уж таким его мать родила,
Но зато как чисты, как прекрасны
Его помыслы все и дела.
Через стены и через границы
Он несёт справедливости свет,
И улыбки, как певчие птицы,
За ним крыльями машут вослед.
11
У коров нет душевных укоров,
Есть они у суровых мужей.
Муж один, величавый как боров,
Вёл беседу с утробой своей:
Пуча салом заплывшие глазки,
Плотоядный разинувши рот,
Жестом, полным довольства и ласки,
Он любимый свой гладил живот.
«Ах, утроба – моя шоколадка,
Ты одна утешенье моё.
Мне с тобою так чудно и сладко,
Словно пенье урчанье твоё.
Нежных чувств я к тебе не нарушу,
Для меня ты дороже, чем мать.
Никогда на тщедушную душу
Не смогу я тебя променять».
И как важная очень особа,
Чей бесценен бывает совет,
Со спесивостью сытой утроба
Проурчала лениво в ответ:
«Не впервые захожий бродяга
Носит громкое имя: пророк.
Что для нас наивысшее благо –
Для такого пророка – порок.
Нам ли умников липовых слушать,
Мы уже их наслушались всласть.
Нам бы только украсть и покушать,
А, покушавши, снова украсть.
Кто он, этот рогатый пришелец,
Чтоб законы свои диктовать?
И такой ли ретивый умелец,
Как его расписала нам мать?
Чтоб унять его пыл и усердство,
И смирить безоглядную прыть,
Мы должны радикальное средство
Неотложно теперь применить.
12
Вот с постели встаёте с утра вы,
Дверью хлоп! – И впадаете в шок:
И деревья, и крыши, и травы
Шоколадный покрыл порошок.
Им как снегом засыпан весь город,
Он растерянность сеет и страх,
Набивается людям за ворот,
Лезет в нос и хрустит на зубах.
Между стен он найдёт промежуток,
Втрётся в двери лачуг и дворцов,
Треплет душу, дурманит рассудок
И жрецов обращает в лжецов.
Порошок этот едкий и липкий,
Слёзы капают с ваших ресниц,
Угасают на лицах улыбки
И не слышится пение птиц.
Всё лукавым пропитано ядом,
Ни опоры у вас, ни щита.
А вокруг под безрадостным взглядом –
Нищета, нищета, нищета.
Заколочены двери доверья,
Отчуждённость морозов лютей.
Я мычу и тоскую по-зверьи,
Но не жаль мне пропащих людей.
Морды волчьи, а шкуры овечьи.
Трудно выбраться им из грязи,
Потому что кривы человечьи
И петлисты земные стези.
Пасифая, земная царица,
Куда делось твоё волшебство?
Где твой сын, что упорно стремится
Перестроить людей естество?
Пусть нам облик свой праведный явит.
Нам не надо медовых ковриг,
Пусть вернётся и дом наш избавит
От отпетых ворюг и барыг.
