Пароходы

Это стало привычкой, таким ритуалом утренним:

я проснусь - не умыта еще, не напудрена -

и слежу, как по стенке, от плинтуса к потолку,

два пузатых солнечных зайчика волокут

шебби-шиковых роз голубых бутоны;

так к обеду обои в солнечных зайчиках тонут.

Красота? Красота, красота!

От обеда лениво считаю до ста,

поворачиваюсь, улыбаюсь, встаю

и стою целый день на краю.

Просто делать особенно больше нечего,

просто я увяданием лет отмечена.

Потому что с хвоста чешуей отслоилась юность,

вместо волн - то барханы проблем, то дюны.

И любовь к бестолковым принцам - судьбы рефрен.

Новый день новых мыслей потоки множит,

и гудят пароходы под теплой кожей,

отправляясь куда-то по руслам вен -

это вся, что имеется, жизнь во мне.

Больше нет ничего - ни предательства, ни измен.

Обо мне говорят: "Ариэль или Глория, или... Не важно в общем.

Народившись из пены, живет себе и не ропщет -

станет пеной, когда наконец-то придет за расплатой тень".

Про диван и гитару споем-ка еще раз, Вень?

Это все, что имеется в плеере на репите.

Это все. И мохеровый синий свитер

не согреет в июне. А я так люблю его!

Слишком дует у края.

Сжимаются пальцы в горсть...

 

Завершается глупый-преглупый день,

проливается холодом в лунный студеный омут;

целюсь в звезды руками, в ответ застонут

струны арфы небесной - едва задень.

Принц в очках говорит мне картонным басом,

что русалочий хвост - поролона кусок матрасный.

Он сутул и суров, почему-то всегда угрюм.

Он не верит в то, что я ему говорю.

Все твердит, что устал от работы, которой валом.

Я уверена - ведьма-стерва заколдовала!

Я уверена, если за шкирку поймаю зайца,

что крадется от плинтуса к потолку,

я развею чары, я точно смогу!

Смогу...

А иначе просто и быть не может...

Через устье иглы пароходы плывут под кожу.

Закрываю глаза и считаю - к нулю от ста.

Открываю глаза: снова зайцы.

И пустота.