Распахнутое небо. Книга стихов
АЛЕКСЕЙ КИРДЯНОВ
РАСПАХНУТОЕ НЕБО
Стихи
Ташкент
2014
Кирдянов Алексей
Распахнутое небо. Стихи
Алексей Григорьевич Кирдянов родился в Ташкенте в 1967 году. Служил офицером сначала в Ленинградском, а затем в Московском военных округах. Работал в учебно-научном центре Института молодежи Узбекистана. В 1995 – 1998 годы жил в Санкт-Петербурге, сотрудничал с редакцией общественно-политического и литературно-художественного журнала «Звезда». В декабре 1998 года вернулся в Ташкент, где начал заниматься педагогической и журналистской деятельностью.
Его стихи публиковались в газетах Ленинграда, Погара, Брянска, Ярославля, Ташкента, Нижнего Новгорода, Москвы, журналах «Звезда», «Риск», «Нева», «День и ночь», «Урал», «Восток свыше», «Звезда Востока», альманахах «Urbi», «Ноев ковчег», «Малый Шелковый путь», «Провинциальный альманах», коллективных поэтических сборниках «Сердце и меч» (СПб, 1990), «Признание» (Ташк., 2007), «Тропой вдохновенья, тропой созиданья» (Ташк., 2009).
Автор стихотворных сборников «Ночь» (СПб, 1996), «Классическая роза» (Ташк., 1999; Ташк., 2005), «Мы проводим бизнес-ринг…» (Ташк., 1999), «“Такая любовь” и другие стихи» (Ташк., 2007), «Хроника дорог» (Ташк., 2009), «Три книги (“Заснеженные улицы”, “Мы проводим бизнес-ринг…”, “Мозаика”)» (Ташк., 2014).
© А. Кирдянов, 2014.
НОЧЬ
Ночь – мое звездное время.
Шлягер на проспекте
А. К.
Музыканты играют неровно
на проспекте у входа в метро,
и ко мне целоваться бескровный
шлягер липнет, что пьяный Пьеро.
Как, простуженный, деланно-праздный
и с надеждой на денежный приз,
попрошайкой тот шлягер заразный
то взлетает, то падает вниз!
«Вам, товарищи, разве не нужно
в жизни музыки, просто тепла?»
Но прохожие так равнодушно
мельтешат на проспекте – дела!
Что ж, прохожих, измученных разным,
тоже нужно бы мне пожалеть –
и на шлягер, на шлягер заразный
я пожертвую желтую медь.
И дрожит в увлаженном пространстве
неприглаженный, ржавый мотив.
Жизни жуть в этом непостоянстве
обожжет мою душу, смутив…
Март, апрель, ноябрь 1991; 1992
Ленинград, Ташкент, Ашхабад, Погар
В переулках
А. П.
Заблудился в переулках – и молчу.
Словно азбуку – по буковкам – учу
город свой (не протестую)
битый час.
Не сейчас –
через звукопись крутую
улиц, через два квартала, но пойму,
заблудился в переулках почему.
Молчаливым человеком прохожу,
улыбаюсь зыбким кралям – всё кружу,
край окраин полукругом
обводя;
обходя
неземным, нездешним другом
змейку очереди пестрой – «Вы за кем?..»
Счастлив – и от счастья, что ли, зряч и нем?
Скрип. – Троллейбусы, как бусы, – сбавлю шаг, –
выплывают друг за другом, плавно так,
на асфальт у остановки…
Дальше мне.
Вон в окне –
штор движение: там ловко
дама курит в городскую кутерьму.
Мне, заблудшему, кайфово одному.
Звуки букв в названьях улиц: «а», «в», «ё»… –
чередою, а на крышах – воронье…
В переулках, скован счастьем
почему,
вдруг пойму:
объясню своим причастьем
к взорам – ах! – твоим тишайшим… А молчу? –
в сердце нежности смутить я не хочу.
Апрель 1991, Березовка;
1992
В ресторанчике
В задрипанном районном ресторанчике
частенько бьются стекла и стаканчики.
Частенько за одним из дальних столиков
пьют водку двое местных алкоголиков.
Затертые, заношенные лица –
сегодня снова что-нибудь случится.
Я спокоен.
Пробую сметану.
Над их столом устало тлеет лампочка.
«Графинчики неси, официанточка!»
Всегда их тосты – что-то очень среднее
между «за нас!» и «чтобы не последняя!»
Жуют и ржут, слюнявят папиросы.
И шлют кассирше пошлые вопросы.
Я спокоен.
Кушаю бифштекс.
И вот, когда графина три осушено,
смотри финал приятельского ужина:
братание, а следом оскорбления,
блевотные взаимоунижения.
В их возгласах шныряет «чья-то матерь»,
уже их кулаки сжимают скатерть.
Я спокоен.
Пью напиток.
Нелепой первой жертвой пала лампочка,
затем – графин. Грозит официанточка.
Застыли, кто жевали, в напряжении.
А те творят «посудные» движения.
И вот вскочили, морды бьют друг другу –
сценарий старый, жизнь идет по кругу.
Я ухожу,
дождавшись счета.
«В задрипанном районном ресторанчике
частенько бьются стекла и стаканчики...»
Стекло летит со стулом из окошечка,
к стене прижалась крошечная кошечка.
Милиция вот-вот приедет снова.
«Орет» в проем Марина Журавлева*…
Мне грустно.
Закуриваю.
1991
Аквариум в канцелярии роты
«Аквариум в шкафу –
Босфор в миниатюре», –
подрейфить на софу
присядет даже Тюрин**,
не то что кто-то там –
начвещ или начштаба
(с них плату брать пора бы:
за час по двести грамм
«горилки»)… Гуппи, бар-
бус Шуберта (пять пар),
три точки моллинезий
живут себе, и цезий-
сто-тридцать-семь не сдался
им на фиг – попадался
мотыль б на дне раз в день;
им плыть в стекло не лень.
Иллюзии в стекле б –
и ладно…
Но – снаружи:
как рыбка тщится в «луже»
разбить стеклянный склеп,
так мы поднаторели
считать ладьей софу,
скалярию – форелью,
проливом (одурели!) –
аквариум в шкафу!..
9 мая 1991
Погар
Отдельная стройрота
Вся изъезжена пластинка, замусолена – до слез.
Ах, морозная глубинка с «миллионом алых роз»!
С подчиненными зимую без ТВ и папирос.
Хат с десяток – худосочье. Среднерусская зима.
Для туркменов Запесочье – уж не меньше: Колыма!
Да и мне осточертело: глухомань – сойдешь с ума…
«Запесочники» по вечер: «Хразрэшиты… очэн спат…
чилим ёк… совук... ха, нэча?.. обаны компат… стройпат…»
Жмутся по двое на койке. О своем скулят, скрипят.
Я спасаюсь Достоевским, под кровать обогрева-
тель задвинув. Это – не с кем: здесь не водится блядва;
«голубь» есть один меж «вэнстров»*, но, помилуйте, – молва!..
А с утра – my God! – траншеи под фундаменты домов…
Всё строительство на шее – не хватает то ломов,
то лопат… Лишь выраженья с губ слетают, – нету слов!..
В продуваемый вагончик поналезли. «Эй, Аман,
дуй на стройку! Вышли! “Пончик”, Сейталес, Меред, был план
чтоб сегодня!.. А, Утепов! Где ты шлялся, шарлатан?»
Так до вечера. В четыре нализавшийся прораб
приезжает: «Надо шире рыть траншеи… И пора б
доложить мне в унээре, чем ты занят здесь…» – и – ап! –
дверца хлопнула в кабине ЗИЛа… Ну, Стифеев, гад!
Пьянь такая, а при чине; настучать-то будет рад.
А в четверг – «планерка» – да уж! – «сам» приедет, говорят…
«Живо строиться на ужин!» – что-то в горле запершит:
мир до «точки», что ли сужен? Взор – дрожащий хризолит.
«Шагом… – как родимых брошу? – марш!» И строй живет, шуршит.
1992
Погар
Маргарите
Подойди, погладь, –
говорю тебе.
Евгений Рейн
Сколько народу – кромешный вокзал!
Помнишь? – а я тебя первым узнал:
первым решился, как в пропасть с откоса, –
и о себе, без вступленья, без спроса!..
Как же… взахлеб я тогда говорил! –
словно немотствуя лишь я и жил,
словно пленила меня Лорелея…
«Лапушка, – думал, – родная», – хмелея.
…Имя твое с мягким шариком «эр».
«Я – Алексей», – в твой шепнул пуловер.
С мятой измятою взор серо-карих…
тонкие губы, изгиб их и жар их!..
Ты говорила, что грустно тебе
жить в общежитии города Б.;
я, тебе вторя, – о Питере вьюжном,
о несущественном, даже ненужном…
Встреча с одной из тишайших тихонь!..
И, соскользнувши, ладонь – о ладонь…
13 марта 1992
Погар
* * *
Я едва уловил этот слабый намек серо-карих, голубо-зеленых…
Говори, говори… так хмелеют от вин благородных каких-то, крепленых…
О Москве, о себе, о пустых поездах… переходы взволнованно-быстры…
Столь чарующе нов позабытый акцент, бархатистый на верхнем регистре.
Ах, как неутомим губ упругих изгиб! – о певичках эстрадных, о шмотках…
(Замирает порой твоя темная бровь, словно вдох восхищенья: «ах, вот как!»)
Говори ни о чем… речи б хрупкая вязь не прервалась вдруг паузой лишней.
И не в эту ли мяту туманных зрачков я влюблен был в пражизни давнишней?
И незримой стеной шелудивый вокзал отгорожен от нас, обморожен…
Мне пора на перрон, на троллейбус – тебе… Как я грустно, как сладко встревожен!
Вот и пауза, вот… Руки разъединять наши, чувствую, всё-таки рано:
в свой блокнот адресок я сейчас записал самого, может быть, Дориана.
Март 1992
Москва, Погар
Петербург
На стекла вечности…
Осип Мандельштам
Замечаю: набрякло нелепо
над Петербургом промоклое небо…
И, с горечью во рту кофейного экстракта, –
о, дребезжание… о, треск трамвая! –
скорей, скорей от Пулковского тракта,
в себе безусого курсанта узнавая…
Но задержусь, дрожа, у «Маяковки»:
прохладен дождь… (Не кажется ли, прежде
ты был беспечней в вымокшей одежде?..)
И, прикурив у мальчика в толстовке,
я вспомню вдруг: в расшатанном партере –
здесь, на Владимирском, театра –
как чей-то взор дрожал, настойчив, серый…
Но ест глаза раскуренная «Ватра»,
слепит, слезясь, мерцание витрины,
и фонарей тускнеют пелерины.
…И навалюсь плечом на плотное стекло,
в ладонь зажму монетку для размена –
в нутро скатиться метрополитена,
где чуть теплей, иль мнится мне: тепло…
А за полночь, в троллейбусе парящем,
уколет что-то холодом пьянящим:
то к сердцу мне, как скальпелек хирурга,
приложен шпиль звенящий Петербурга.
Февраль, апрель – август, сентябрь 1992, Погар, Ярославль;
1993
Строфы
Я бродил по Петербургу, хрупкому… Февраль,
как разбитую скорлупку, город собирал.
И в горсти шершавой жались
шпили, Эрмитаж
и словечки, фразы: «alles»,
«Every night», «типаж»…
И по лестнице щербатой на шестой этаж
я, теряя счет пропажам, в городе пропаж…
«Задержи, хотя б на двушку
нежненьких минут», –
ей шепчу (ему?) – в подушку.
Зубоньки блеснут.
Я держался за перила, двушкой по стеклу
дверь скрипела и закрылась – двушка на полу.
И измятою фольгою
утра перламутр
над Садовой (иль другою?)…
Что же, буду мудр.
И рассерженною кашей мне под сапожок
лишь горячий петербургский, жалкий мой снежок...
Таял, душу леденящий,
город за спиной
в дымке – зыбкой и щемящей,
ветошной, льняной.
Я бродил и растворился у трамвайной не-
остановки зябкой тенью, томной, на стене.
Февраль – апрель 1992
Плещеево озеро
С. Уварову
Шелковисто плещется озеро Плещеево,
мелководьем плавают смелые мальки…
Влажный шелест воздуха – сохрани в душе его!
Рыболовов прочные удочки легки.
Отмелью от берега надо ль далеко идти,
прежде чем «по горлышко» в воду, во весь рост?..
Волны, волны времени! – как песчинку смоете
и меня, измелете, словно блики звезд.
А другого берега очертанья четкими
остаются – маковок, стен монастыря…
Плещется Плещеево и играет лодками,
как когда-то ботиком юного Петра.
Август 1992
Ярославль
Над Волгой
Лети, душа!
Александр Кушнер
…А с берега высокого над синеокой Волгою
далеко видно: лес…
Щеглом ли жизнь прощелкаю,
(чем пахнет – не карболкою?),
нежнейший из повес?
О берег шелковистые пусть волны бьются, пенятся.
Так сладко, сладко… Что ж.
И Муза – века пленница.
А что-то переменится –
ты, Волга, подытожь!
Щеглом ли, белым голубем – лети, душа дрожащая!
Где? – выше! – воздух свеж
и синева пьянящая,
где гибель – настоящая!
Лети, душа, утешь!
26 октября 1992
Ярославль
* * *
Этажи. Если вниз – намертво…
Нижут петли стрижи, кружат,
в прах античную тяжесть гекзаметра
щебетанием – в пух – рушат!
Муза каплей дождя, бусинкой,
звучьем зреет, дробясь, в шуме;
так о снег с полосы б узенькой
хрип полозьев ловить, обезумев!
Эту твердь, эту ширь спрашивай,
эту жуть виражей, с дрожью:
это, это ль страшней страшного –
лёт мешком к твоему подножью? –
С этажа – ах! – мешком, Лужиным,
замечая: герань к занавескам…
И шершавым асфальтом простуженным
раздробить мозжечок с треском!
26 – 27 марта 1992
Погар
* * *
Плеск, шелестя, по лиловой портьере…
Книгу отложишь, откроешь окно.
Пушкин и Моцарт!.. Мой Пушкин, Сальери
что-то подсыпал – и зелье темно:
«Выпейте, Пушкин!» – и жалостно-склизким
снег января отразится в зрачках…
Снова – за Музой, по Дантовым дискам:
что-то о струнах шептать, о смычках;
снова – о Музе, о девушке в хоре,
зимней дороге, тугих парусах
(к черту – о смерти), а лучше – о море…
Моцарт смеется, и Пушкин в слезах!
4 – 20 февраля 1993, Ярославль, Москва – Ярославль
Дорожное приключение
Скорее! – поедем за этим,
за этим составом, затем –
за тем поворотом заметим
полянку цветных хризантем.
Цветник тот мелькнет и погаснет
виденьем из радужных грез.
А после – машина увязнет
в грязи у дорожных берез.
Грязь долго мы будем – без толку! –
месить: хоть в машине ночуй…
Присядем. Мне хлебную корку
отломишь: «Поешь… Не горюй!..»
Сказать-то тебе не рискну я,
что корка сладимо-горька,
как привкус льняной поцелуя
любимого мной паренька.
Ноябрь 1991, Ашхабад;
1993
Стихи про бакинскую ночь
О. В.
Вот: стихи написал про бакинскую черную ночь! –
как бежать мне хотелось от моря Каспийского прочь;
как слепил мне глаза, как дразнил… как рассудок темнил
блеск темнеющих вод… или волн? – нет, вернее: чернил.
Спелым диском над морем… над молом, желта и жирна,
в нефтежирной воде отражаясь, лоснилась луна.
Я ж, блажной, по Бульвару метался, шептал, повторял:
«…он нарочно меня… нет, случайно меня потерял…
Ах, куда ж ты… ах, где ж ты?.. мой нежный, мой лучший дружок…»
Море было так близко, что… ай да и вышел стишок!
…Но услышал, расслышал: «Пойдем-ка, Леш… поздно. Ты ж – мой».
Как в ту ночь мы, обнявшись, всю ночь возвращались домой!
Февраль – март 1993
Ярославль, Ташкент
* * *
В жизни-штучке жестокой
невесомый игрок,
так молил он: «Послушай,
мое сердце, браток!»
Но я даже небрежно
не притронулся, нет,
к этой хрупкости нежной
девятнадцати лет.
Свитерок затерялся,
невесомый, в толпе.
Только трепет остался
в глупой клетке-купе.
Нет, он был настоящий,
этот маленький друг,
и живой, и дрожащий –
словно выпал из рук.
Где-то в песенке спето:
«Не прокрутишь назад».
Перед хрупкостью этой
я теперь виноват.
И что делать, не знаю –
кто б послушал мое?.. –
я, вдохнув, выдыхаю:
«Ах, Сережа, Сере…»
Апрель 1993
Ярославль, Москва
* * *
Три годика, считай, играли в кошки-мышки:
не мог решиться я, и не из храбрых – ты…
Мне – двадцать пять… Твои, мои года – излишки! –
молвы людской стыдясь, пугались теплоты…
Мне завтра уезжать… Нет, я не оплошаю –
пусть людно за столом на празднике моем,
пусть я не трезв – тебя я взглядом приглашаю:
«Ну, выйдем покурить… Ну, посидим вдвоем…»
А это вот и есть – желанная небрежность:
когда моя рука легко с твоих колен
скользнет, легко, туда – в горячую безбрежность…
Как хорошо с тобой! Какой нежнейший плен!
февраль – апрель 1993, Ярославль, Ташкент;
1997 (?), Санкт-Петербург
Жестокий вальсок
Была на краю жизни…
Алла Пугачева
Пластиночку заветную поставлю
и подпою – тихонько, невпопад.
И фразы той, неверной, не поправлю,
где вместо «Петербурга» – «Ленинград».
«И я вернулся», – глухо повторяю.
Ах, зябкой ноты зыблемый комок!
Всё ж доживу, верней, доумираю
свой простенький, жестокий свой вальсок.
Пусть всё – иное, музыка – иная!
Но есть еще пока кого терять,
я не хочу… хотя не страшно – знаю,
теперь я знаю – сладко… умирать.
Апрель 1993
Поезд «Москва – Андижан», Ташкент
Ташкентское море
Денечек в июле! И жгучее солнце!
И желтая дрожь на автобусной шторе…
Ты бледностью кожи похож на чухонца.
Ты жаждал увидеть Ташкентское море.
В бутылках ликеровых – квасы и морсы:
ты жажду взахлеб утоляешь на зное.
Спортсменов блестят загорелые торсы,
байдарки легки, быстроходны каноэ…
И кажется, что еще нужно для счастья? –
поплавай, качаем зеленой волною!
А жизнь без чужого – живого – участья
слегка симпатична, не будет иною…
И ты раскраснелся – и думаешь: «Та же,
что в детстве когда-то, жарища в июле.
Вот так же на море однажды, на пляже…»
Но это – не море, и нас обманули.
Июль 1993
Чигирик, Ташкент
* * *
Ты Ташкент листал и перелистывал –
глянцевые цветики-открытки;
звуки Музы-музыки просвистывал,
вглядывался в слезки маргаритки.
Ты же разбазаривал, раздаривал
глаз своих зеленые искринки.
И под желтковато-желтым маревом
зрел зерном ты, прозябал в суглинке…
Лягушачье ты хабэ изнашивал
нищей и зашоренной отчизны:
ты ж ее приструнивал, приглаживал
против шерсти, словно против жизни.
28 ноября 1993
Ташкент
* * *
И ты покорён сим теплым руном,
сей войлочной гущей – и плакал;
и понял: покрыто всё небо-паром
эмалевым, палевым лаком.
И знал ты: роптанье запрещено,
но знал: всего лучше – блужданье…
Не ты для отчизны – нежданный щенок,
она для тебя – ожиданье!
Что ж, влага сей жизни жестка, строга –
жесток и жёсток порожек…
Нежнее тем ночи журьба-игра,
чем небо жарче, дороже.
30 ноября 1993
Ташкент
* * *
В край зеленого ислама
ты уперся – словно лбом…
Мы листали Мандельштама
в переплете голубом.
Капли ливня – дробью на жесть!
Взор, зашоренный дождем…
Мы блаженной жизни тяжесть
терпеливо переждем.
О надежда – что иная
надо мной звезда плыла!
Но, Аллаха вспоминая,
не о нас молил мулла.
13 ноября 1993
Ташкент
* * *
Чего еще нужно, о Муза? По праву,
мужая, живу в Среднеазии узкой;
и южно-звенящему шмелю по нраву
шершавое слово – шепни-ка, науськай…
Так кожу крыжовника влажную жало
разрежет: соси кисловатое мясо!
Мой воздух азийский, ветшающий шало –
шинельная шерстка да жгучая ряса.
И брошена искорка жалкого тленья
семян – на тяжелом, густом глиноземе…
И ночь шелковиста, что шкура оленья, –
к ней нежно щеками прижмемся еще мы…
Февраль 1994
Ташкент
Подражание
Не я ли не жил – и в миражном Египте?..
Счастливым я был в волооком Ташкенте…
Парило. Я к солнцу взбирался на лифте:
я сбрендил, нет – выпил горячего бренди…
Я томно-гуашевым, знай же, и нашим
ночам подобрал чуть дрожащее имя.
Я в нашем союзе был нежным и старшим,
я взорами бредил твоими льняными…
Не я ли губами касался ладоней
твоих; удивлялся, что ты позволяешь
мне быть и возвышенней, и непристойней –
что ты меня любишь и мне потрафляешь?..
13 октября 1994
Ташкент
Бессонница
Светлане К.
Когда фонари догорают, и тает
весь город в клубящемся, вязком тумане,
вновь девочка эта, вся в белом, порхает –
и дразнит, танцуя, – пугает и манит…
Опять эта девочка!.. в темном квартале,
чье белое платье на черном асфальте…
А небо уже охлажденнее стали,
и тоньше мелодия, звонче – Вивальди?
Бессонница снова! – из ранних, босая:
в любви невесомой клянется… смеется…
Поманит к себе, у окна зависая,
да вниз соскользнет, словно в пропасть сорвется…
Так старая лакомка пальчики душит
тугим ароматом сухого печенья… –
так девочка – в белом – порхает и рушит
ось жизни, не зная себе назначенья…
7 октября 1993, Ташкент;
1997 (?), Санкт-Петербург
* * *
Я стал слегка сентиментален:
как сухи небеса тугие…
О шелк прохладной ностальгии
по темноте полночных спален!..
Круженье веток, листьев блеклых
дрожанье – шелесты сухие.
Июльской отблески на стеклах
слепящей солнечной стихии.
Устам, пожалуй, не пристало
шептать о влажности и плюше…
Шепчу, но тише, я, усталый,
о влаге губ твоих: чуть глуше.
Июнь 1993, Ташкент
1997 (?), Санкт-Петербург
Impression
(французская песенка)
Мираж – Востока минареты
под небом пепельно-сухим…
Прощай, горящей сигареты
в ночи дрожанье, Ибрахим!
Небрежно брошенное слово,
крошись, песочное, ты – ложь…
О Ибрахим, хороший, снова
«Ночь хороша!» произнесешь.
Упругих губ и смуглой кожи,
прощай, соленый теплый вкус!
Жаль, Ибрахим… прощай, прохожий…
И ночь нежна, как «джаным рус…»
14 ноября 1993
Ташкент
* * *
Дымок кудрявый уличных шашлычных
щекочет ноздри, стелется лениво
вдоль пыльного асфальта… Или зычный
слюнявый голос плюнет торопливо
о чебуреках, плове… Абрикосы,
ворсинками подернутые, купишь…
А всё-таки? – черны глаза, раскосы
у спутника, который «Что ты любишь?» –
держу пари – не профилонит, спросит.
А ты – одну из тех, что есть в запасе
всегда, теорий – ту, что приморозит
слегка страстишки эти седовласы…
«…Есть идеал мучительный – он бреду… –
твои слова что горсть сухих фасолин, –
…сродни… Всё ж есть!..» Закурит сигарету,
чуть раздражен, твой спутник – он уволен.
«Мороженого хочешь?» – и заметит
без зла: «Не хнычь, любитель совершенства!
Всё кончится когда-нибудь – и этот
ворсистый вечер мнимого блаженства!..»
Сентябрь 1993
Ташкент
* * *
Но вспоминая небо августа –
лоскут, что сух, вернее, выжжен –
я соглашаюсь: что ж, ты прав – густа,
влажна и мягкость черных вишен.
И что осталось нам? – ах, тающей
полоски краешек, чуть синий;
и только дрожь по коже – та еще…
налет черешневый – что иней…
Еще не сыты вязкой гущею…
О, небо августа! – досталось
из ягод поздних выбрать лучшую,
и пригубить. Такая жалость!..
25 августа 1993
Ташкент
Английская песенка
Ты ли забыл липкий вкус шоколада?
О, легкомыслие южного лета!
В полдень поджарый лишь тени прохлада
слаще бисквитного тела рулета.
Что ж ты молчишь? Разве горше какао
мой поцелуй… разве ягод мутнее
взор, виноградных?.. Молчи, а пока о
синем морском расскажу полотне я:
«В мире спокойнее нету стихии…
Но… и над морем уж тучи густые…»
Ты рассмеялся, ты вспомнил стихи и
наши услады love you молодые?
3 января 1994
Ташкент
* * *
Не забывай горячее,
изнеженное лето,
и вкус слащаво-приторный
бисквитного рулета,
и глиняные чайные –
непрочные – сервизы:
в пиалах недалекие
чаиночек круизы.
Что патоки темнеющей,
твердеющей шербета –
не забывай воздушное
безе тепла и света,
фужеров чок нечаянный, –
«и глаз не поднимая», –
и наших рук касание:
бисквит густой ломая…
25 декабря 1993
Ташкент
Сон-воспоминание
Тяжело-желтый, карий нимб зрачка
припомню: паволока шелковиста…
Движенье, всплеск зрачковый – от щелчка
переключателя… Как ночь душиста!..
Припомню жар до жизни жадных губ,
шафранный хмель тугого поцелуя…
Развратны губы! – как же… нежно-груб
я с ними снова: балуя, балуя…
Всю дрожь нежней прижать к груди, грубей…
Еще плотней прижаться ухом, метко,
к тому, что есть – твоя грудная клетка,
и слушать: бьется нежный воробей…
21 – 26 ноября 1993
Ташкент
* * *
Но помнишь ли ты это солнце большое,
то щедрое солнце?.. О тяжести моря
ты помнишь? – воды темно-синь и еще… и
ту горечь волны, что с соленостью споря?..
Ты помнишь ли? – темнонефтяною ночью
луна тяжелела и трудно дрожала…
И мы предложенье свели к многоточью:
расчетливо жались друг к другу, и шало…
А помнишь ли… часто ли слушаешь нашу
мелодию – ту, от маэстро Козлова*? –
Древесную ею ты потчуешь стражу
ночную (достойна ведь слова незлого)…
И я вспоминаю гореловский вьюжный
пейзаж за окошком казарменным: вязы
и ночь… И ты шепчешь: «…единственно нужный…» –
мне первые жаркие шепчешь рассказы…
4 января 1994, Ташкент;
1997 (?), Санкт-Петербург
* * *
– Шоу, мой мальчик, еще продолжается…
Нет, не шоумен я, не толстосум,
я – ночная птица с больным крылом.
Просто – ночь веселая, просто – шум
за окном, на улице, за стеклом.
Каждой ночью, бражнику, мне тепло –
только тем и нежит ночная шаль…
Высоко как в горы нас занесло –
жизни, смерти, музыки… Жаль!
Ни о чем не нужно жалеть: в любви,
слышишь, насмерть ранить разрешено...
Сизокрылый, бейся в стекло: живи,
клюй с ладоней неба пшено.
15 июня 1994
Ташкент
Разговор по телефону
А.
Неба лоскутик сухой маргаритки
цвета, верней – сероватее даже...
Может, Вам выслать цветные открытки
с видами стен расписных Кукельдаша?
План, может, выслать гостиницы местной –
самой крутой, с описанием кухни?
(Вслед интонации этой нелестной,
Мрак Телефонный, пожалуйста, ухни!)
Вам интересен рассказ о вечерних
тех переулках? – темны и курчавы...
А передать разговорчики черни? –
Уличной – резки, салонной – слащавы...
Нет, лучше вышлю Вам томик Саади –
мне он не нужен: хотите – читайте.
Вроде юнната я был в зоосаде –
клетку открыл: «Снегири, улетайте!»
О, разглядите на фото парнишку
в джинсах... Делончик! Как он покрывало
сбрасывал на пол, как нагло под мышку
лез мне и носом... А после – нас рвало...
Что замолчали? – Скорее же, бросьте
трубку, ругнитесь, как целый парламент!
Вязь шелковисту в разверстые горсти
Ваши вложу – мой восточный орнамент.
2 декабря 1993
Ташкент
Петербургские стихи
До свиданья, лето… Прощай, прощай!
За окном – гостиница; синева
потемнела, кажется: это – чай,
тот, что я не допил… Едва
ли всё так же будет – живой жасмин,
Петербург, июля великолепный зной –
ах, Танат когда и за мной, за мной
поспешит, верней – Томас Манн (Кузмин?)…
Ты боялся, милый, спугнуть листок
с той плиты, за изгородью живой? –
прикоснись ко мне, но взболтни желток
петербургской ночи: я – твой.
…Окунулся в нежное – с головой! –
голубка восточного нежно сжал,
повторял: «Горячий какой, живой…
Я хочу, чтоб ты ворковал, дрожал…
поперхнулся б капелькой дрожжевой…»
Доказать мне чем еще, что – люблю?
Объяснить мне как еще: «горячо»?
Миноносцу-тертому-кораблю
легковесный парусник – по плечо.
Сколько лет вот так я не плыл, не жил –
так светло, прозрачно, так хорошо!
Самолетик в небе парил, кружил,
зависал и падал… Еще!
Танцевала девочка – черт в трико!
Зелены ли взоры у аонид? –
у нее – зеленый… И нам постоять легко
у Столпа-со-ангелом, Феогнид!
13 августа 1994
* * *
Good night for mothing.
Vladimir Nabokov
Ласточка нежная крыльев
шелестом в небо скользя… –
шорохам этим стигийским,
всполохам верить нельзя…
Дружное тверди зиянье
звездное, бражник, вскружи! –
крылышки тальком напудрив,
тьму виражами вяжи…
Тьма эта – бражная – в лужах
вновь отразилась – и вот:
слышно, как тлеющей прелью
мой охраняет живот…
17 января 1994
Ташкент
ЧИЛЛА
Нас в полдень солнце очень жжет.
________________
А я стоял, глядел на небо.
Алексей Кольцов
Диалог
Брат сказал мне «Ты прожил жизнь зря!
Чего ты добился?»
Я ответил: «Иногда бывал счастлив».
«А теперь я стар и страшен», – строчку вспомнив, повторяю…
Умер в Леше друг-любовник… Умер? – с чем и поздравляю!
Умер в нем, и не родившись, лживый юноша богемный.
«…Никому уже не нужен», – в энный раз шепчу, никчемный…
Умер мальчик романтичный, флер, любимчик фотопленки.
Вы поплачьте – станет легче – и парнишки и девчонки!
Растворился – слава, Боже! – сладкий призрак в «Третьем Риме».
…Но желанными губами я целован, не чужими.
16 марта 1993
Ярославль
Сон
Словно лист пятипалый.
Арсений Тарковский
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
а смерть нежней и слаще.
Сам в руку мне – и не ловлю –
прозрачный лист осенний.
И с губ – чуть слышное «люблю»,
вспорхнув, – о Вас, Арсений…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . вязь
тонка, как паутинка.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
19 марта 1993
Ярославль
В этом городе
А. Пурину
Петербург! У меня телефонов твоих номера.
Осип Мандельштам
Я пешком прохожу за кварталом квартал.
Я бессонные ночи считать перестал.
Сколько их, я не знаю, бессонных ночей.
В этом городе я – изначально ничей.
В этом городе я – невезучий игрок.
Помню я наизусть только твой номерок.
И звонком телефонным дрожит звукоряд:
наберу Петербург, как тогда – Ленинград…
30 апреля 1993
Ташкент
* * * * *
Я в свой вернулся город
из многих городов.
1991
Вернулся в городишко, где щелкоперов – тьма!
Обчистят, так отп…дят, что и не оклема…!
И этот твой попутчик – наводчик он! – продаст,
по взгляду всё понятно, по взгляду… Педераст!
…Всё так и есть… поймали, ведут, собаки… Блядь!
«Я в свой вернулся город», – я хотел сказать.
Апрель 1993
Ярославль, поезд «Москва – Андижан», Ташкент
* * *
По вокзалу шатался, безумный. И там,
полтыщенки достав из заначки,
пил пивцо, и к чужим прикасался устам
я устами своими, в горячке.
И устам тем случайным был рад, и был рад
сигарете – дешевой подачке.
И рассудок дразня, затихал звукоряд…
Ночевать уезжали на «тачке».
5 июня 1993
Ташкент
* * *
Что ест глаза – незримый цезий, стронций?
Не угореть от газов выхлопных.
Дышать и жить под ржавым южным солнцем.
Вернулся в край… А может, нет иных?..
Июль 1993
По пути из Ташкента в Чигирик
* * *
Пораньше с работы уйти и по городу
шататься впустую, к авто не спеша;
мечтая: поближе бы к северу, к холоду,
и старые, вспомнив, стишки вороша.
1993
Ташкент
* * *
Милый малый, милый пьяный….
(Глупость липнет, глупость вяжет.)
Вечер, вязнущий в сафьяне,
к жаркой близости обяжет.
1993
Ташкент
Сны о Ярославле
Тусклая просинь июньских небес,
в дымке сиреневой тонущий лес.
Ярославль. 1992
Волны на солнце блеск,
стальной ленивый плеск…
Мне снится: волжский плёс
и корабельный лес,
сиреневых полос
наплывы – тех небес.
Брусчатки черной гладь…
Церквей, соборов стать…
Мне снится: майский дождь
идет так долго… Ты
дождя не переждешь…
И мокрые мосты.
И снится мне – почти
он различим – прочти
листок того письма,
его не сжег едва…
Сходил тогда с ума? –
В горячке голова…
Любовь к тебе жива.
Июль 1993, сентябрь 2014
Ташкент
* * *
Маятник – сердце печали – качается.
Голос чужой шелестит у виска:
«Шоу, мой мальчик, еще продолжается...
Легкая смерть – эта жизнь, и тоска…»
24 мая 1994
Ташкент
* * *
Вчерашней славы шелестящие
очки разбились потемнелые…
И звуки музыки летящие,
как чьи-то возгласы несмелые…
24 мая 1994
Ташкент
* * *
И ты недоволен и тонкою тканью.
Увы, истончилась парча, истончала.
Ткни, ткни! Ты не чтишь эту тьму тараканью,
лишь встречу-свечу перекрутишь сначала…
И радужный шарик, и странноприимный
бульвар – плавнички экзотических рыбок!
Так жарко, что даже… заснеженно-зимний
твой город на карточке, кажется, зыбок.
1994
Ташкент
* * *
В пыльном городе, странноприимном,
жизнь моя еще теплится вроде…
Независимым праздничным гимнам
жить-звучать в разношерстном народе.
И дрожать еще, жить пышно-звонким,
густо-радужным снам – не белесым,
в стороне, черно-рыжей сторонке.
И вертеться тяжелым колесам…
А на жизнь зарабатывать проще,
дорожа и дрожа каждой нотой.
И печальной, заметь, позолотой
запоздалой украшены рощи.
31 мая 1994
Ташкент
* * * * *
Что ж, суверенны флаги рваны:
страна облизывает губы.
Она лениво скалит зубы,
сося запрелые бананы…
Страна ментов – как неврастеник,
чьи пальцы жирные, с грязцою.
Ты подпевала Вите Цою –
дешевле ты шуршанья денег.
Страна, черней от членовозов,
с лицом неровным президента
(не жаба, нет, не роза), розов
твой каждый день без «инцидента»…
2 июля 1994, 6 сентября 2014
Ташкент
Полночные стихи
Я там – на берегу усталой сонной Леты –
письмо тебе пишу, письмо пишу, the letter
о легких тополях, о синем небе, лете.
Я там. Тебе звоню… И помню номер, number…
И голос различу, лишь созвониться нам бы…
Настольный тлеет свет – настольной тусклой лампы.
По-прежнему люблю – всей плотью хрупкой, кровью…
Всё ближе тлеет свет настольный к изголовью.
Июль 1993
Ташкент
* * *
Что случилось тогда – до сих пор не понять:
Вечерок декабря вспоминаю…
Как слова увязать, как смущенье унять –
я не знаю, простите, не знаю.
Что могло бы… ах, блажь! – не пристало гадать,
торг не нужен, пожалуй, не нужен.
Не жалеть бы себя самому, перестать.
Да и Вас, мой хороший, к тому же…
А пока я пишу: «Это лето и зной!..
О, Ваш голос, щекочущий ухо!..»
Я пишу к Вам: «Надеюсь, что вечер иной…
Жуть, как лето навязчиво сухо!»
7 августа 1993
Ташкент
* * *
Расставание наше мнимо…
Анна Ахматова
Шуршит над городом, дрожит ночная мгла,
и очертанья зданий томно-мнимы…
Вновь начинаю строчку: «И любовь пришла…»
(с ней, очевидно, мы неразлучимы).
К стеклу прильну… Светлы овалы фонарей…
И промелькнут легко огни трамвая…
Услышу за спиной (чуть слышен) шум дверей:
а, Муза-девочка!.. насмешница живая…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А утром вдалеке восточная зурна
поет, шершавый воздух привечая.
…И строчка прорастет из музыки-зерна:
«Как кареглаза жизнь! – светлее чая».
7 ноября 1993, 28 мая – 23 июня 1995, Ташкент;
1996, Санкт-Петербург
* * *
Меня зови по имени – не бойся
меня и грубого стихов моих наследья.
Я б их слагал о красоте роллс-ройса,
когда б не жил в тяжелое столетье.
И что с того, что улицы червивы?
Мы все несем землистую заразу.
Но жадно души, трудно-терпеливы,
счастливую слезу успев глотнуть по разу.
Облизывались мы, и мы – подлизы,
и наше оперение лоснится.
Есть музыка и звукопись, кулисы,
за ними сор бесценный: разлетится…
30 ноября 1993, 28 мая 1995
Ташкент
* * * * *
Ну-ка, давай же – дерзни, научи-ка:
как мне вести себя в стане двуногих!
Что там я должен? – смелее, чирикай,
хмурый воробышек зеленоокий!
Должен, считаешь, я быть интересным
всем – музыканту, врачу, проституту?
М-да, инфантильно… нельзя быть… прелестным:
не разменять зелень глаз, как валюту…
Тки же, воробышек, томную лажу!
«ABBA» пристроил вот, Анастасию…
Ай! Всё равно я мизинцем поглажу
теплые губы твои…Glad to see you…
7 декабря 1993
Ташкент
* * *
Единственный способ общения с миром
остался: посредством хрустящей бумаги.
В единственном мире, тщеславном и сиром,
пусть вертится жизнь колесом колымаги!
Пусть с жадностью, с жаром последнего раза
отдамся в объятия жизни: прохожий!
И радужной пусть оболочкою глаза
порадует жизнь, и веснушчатой кожей!
И пусть еще раз в отражении книжном
умру, растворюсь в черной краске страницы…
Воскресну, вернусь – даже и не в престижном
я образе – в образе юркой синицы.
1 января 1994, 28 мая 1995
Ташкент
Жаркий полдень
Солнышко, солнышко – крепкий орешек!
В городе этом все площади голы,
и ни «орлов», извините, ни «решек» –
отданы все «за глоток кока-колы»…
В городе в полдень вояжи бесплодны –
вам ни стекла, ни тепла библиотек…
Город-тапир, над которым голодный
огненно-красный плывет кашалотик.
Яркий и жаркий сегодня, погожий
день… Ах, в любой искупался б речонке!
Я в этом городе южном – прохожий,
тот, чьи шаги не приметны, не звонки.
6 февраля 1994, 29 мая 1995
Ташкент
На петербургском мосту
Эта ночь – кузминская! Сколько звезд,
сосчитай, рассыпано в небесах!
Твердь крошится, лепится – отразилась у тебя в глазах!
Я люблю Фонтанку и этот мост.
Ломоносов вряд ли вот здесь, у цепей,
стоял – над хладной зыбью реки.
Так что ты ладонью своей полюбить успей
прикосновенье моей руки…
А четыре каменные туры
не заметят нас и звездной ночной мишуры.
16 августа 1994
Ташкент
ЗВЕЗДА
Полувоздушна и незрима
------------------
Гений первой любви надо мной
Александр Блок
Посвящение
Всё, что на свете есть у меня, это – ты.
Ты для меня – жизнь, счастье мое – ты.
Я по земле иду, в сердце несу имя,
ночью, в бреду, произношу твое имя.
Нежные звуки твоих речей, песен,
когда слышу, я – весел…
Блеск твоих глаз и во сне вижу:
нет никого для меня ближе.
Снова со мной нет тебя рядом –
снова со мной только печаль рядом.
Пусть ты с другим, где-то –
всё равно жду тебя, Света…
1985, Ленинград;
1995, Ташкент
Памяти Тамары
Пальчиков, пальчиков прикосновенья…
Жизнь – только вспышка, и счастье – мгновенье!
Девочка детства вдруг вспомнилась – Света.
Счастье мое, знаю, белого цвета.
Тома – помарочка в школьной тетрадке –
жизни взахлеб и любви без оглядки!
Тома – погарочка… пальчики эти!..
До поцелуя на том белом свете!
…Вот и осталось: два томика – малость! –
лишь сожаление, Томочка, жалость;
Лермонтов – в томиках разного цвета,
«слышишь, Тамара? прости…» без ответа.
1993
* * *
«Мой город, что печаль Вселенной: на излете
затерян, не лишен взаимодейства сфер…», –
скажу, и по шоссе на сумрачной «тойоте» –
очки да черный фрак – проедет Люцифер…
1993 – 1994
Ташкент
* * *
И молитвы все, и просьбы глупы:
и стихи – лишь горсть блестящей пыли…
Но твои, столь сдержанные, губы –
я-то знаю, как они любили!..
Лиловеет на закате небо.
Миражи – звезда и море, счастье…
В жизни нам так мало нужно хлеба…
Но твое горячее запястье!..
Всё слышнее время – шаг олений!..
Луч зари чуть брызнет на оконце,
а я всё под гнетом наваждений:
лен любимых глаз сильнее солнца!
17 декабря 1994
Ташкент
Романтический разлад
Как воздух мягок, словно глину ты
сырую мнешь опять рукою…
Какое счастье – быть покинутым, –
ах, обмирание какое!..
Скажи: «Какая жуть в молчании
твоем… – скажи, – в твоем безмыслии…»
Нет в небе ласточек (прощание!) –
связали, быстрых, их и выслали…
«Летите», – им шепчу печально я:
лишь осень вижу в их отлете я…
Прощай, любовь необычайная,
ах, многозвучная – мелодия!..
24 марта 1995
Ташкент
Звезда
Мне нравится, когда Она смеется.
Антон Авруцкий
И я люблю движенье жизни-пряжи,
движенье дня – что легкое похмелье…
Льняных волокн непрочных пряжа – та же:
дряхлей она, чем даже земледелье,
и старше пчел сухих – моложе солнца
над водами тяжелыми Евфрата…
Там женщина была желанней брата…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Слышна и ночь – она тревожно льется,
и свет Звезды был – несказанный случай.
«Мне нравится, когда Она смеется», –
Мне бард ответил, юный самый, лучший…
И той Звезды я повторяю имя…
12 января 1995
Ташкент
Ночное солнце
За окном полуночным дивный вид:
крупных звезд петляет, юлит река.
Так ночное солнце дрожит-слепит,
словно ты, любовь моя, далека…
Время снова есть для тревожных дум,
и печаль – как птица с больным крылом.
Просто – ночь на улице; звездный шум –
за окном полуночным, за стеклом.
Каждой ночью, бражнику, мне тепло –
только тем и нежит ночная шаль…
Высоко как в горы нас занесло –
жизни, смерти, музыки… Жаль!
Ни о чем не нужно жалеть: в любви,
слышишь, насмерть ранить запрещено…
Ты, голубка, бейся в стекло: живи,
клюй с ладоней неба пшено.
15 июня 1994, Ташкент;
7 сентября 1994, 1995, Санкт-Петербург
Жена
Как приятен – и мне! – доверительный плен
глаз искристых, с прорыжинкой, карих…
И Ташкент, что оживший цветной гобелен
тех времен – соблазнительно-старых!..
Да, я дружен еще с этой жизнью густой,
с этой мелкой и гибельной дрожью;
с ней – жеманницей, женщиной, легкой звездой;
с нею – лживой избранницей Божьей!..
Снова пристальна ночь, как живая душа:
к нам, живущим, нет ласковей зренья!
Связка бусинок с шеи жены хороша,
и созвездий за окнами звенья…
1994, 28 мая – 24 июня 1995
Ташкент
Полет
Я кинулся с моста,
но не разбился… Чайкой
взлетел, чуть зачерпнул
воды своим крылом.
…А музыка с листа
(вернее – ноты стайкой)
шумела… Промелькнул
волны шлепок-излом…
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Там волны темные
шумели…
12 августа 1995
Санкт-Петербург
Черное, белое
Сложил я песню… Листай «Улисса».
Была у Блума жена – певица:
легко, бездумно, должно быть, пела;
и так же точно любить умела…
Над книгой песня взлетела – чайка.
И проболталась душа: «Решай-ка
про светлокудрую Музу детства –
про карий блеск…» (Заплутал в ресницах!)
Певунья-девочка, жизнь-то длится…
И ты еще в моем звонком сердце…
Летели звуки… И, в платье белом,
другое чудо жило и пело –
в широко-торжественном, черном зале –
о лучшей, белой, моей печали.
17 июня 1995; 2013
Ташкент
* * *
И звезда с звездою говорит.
Михаил Лермонтов
Ты живешь у речки… Черной по ночам она бывает.
Ветерок нас обдувает…
Встанем рядом – возле речки.
И напомнил город прозу… (ночь, и время проплывает;
расстегни – пусть обжигает –
ты своей рубашки ворот)...
…замерзающую розу и «желток» – вот-вот приколот…
Кареглазый хмель нам Воланд
ниспослал – и сумрак вспорот!
Дружат бражники ночные у реки, верней – речные,
шелкопряды расписные:
взмахи крыльев – реже…
Слышишь: юноши ночные солнце трепетно искали,
бархат-лепет расплескали…
Слышишь звезды? Те же.
19 августа 1994, 2013
Ташкент
Песня девушки
(надпись на древнем свитке)
Ночь пришла – черным пледом ложится.
Дмитрий Куприянов
Ты укутался в ночи звездистую шаль,
восемнадцатилетний и мудрый…
Мне печали и нежности снова не жаль.
Для тебя ли, мой друг златокудрый?
Как же мне удержать тебя, юная жизнь –
милый юноша, солнечно-вешний?..
Ночь, и воздух душист… О, душа, прикоснись
ты к губам моим дрожью черешни!..
А без нежности жизнь – только жалкая жизнь,
«сердце – счастье» – как связка играет!
Мой любимый, я счастлива: слышишь, как… вниз
сердце падает, слышишь – взлетает?
28 февраля 1995, Ташкент;
1997 (?), Санкт-Петербург
* * *
Туманного что может быть напитка
дороже, сладостней, всего бездарней?
Следы в бокале солнечного слитка
дрожат всё гибельней… И лучезарней!
И хмель льняной, как солнце-влага, льется:
налью еще… и выпью... Или вылью…
Взглянуть в глаза б кому и: «Как зовется, –
спросить, – с цикорием оно, с ванилью?»
«Со мной, – просить, – туманная подруга,
дели не кров – немного солнцедара.
Твой взгляд зеленый не сулит недуга
сердечного. Печаль моя – кифара…»
Еще сказать: «В руках своих, балуя,
волос каштановых рассыплю кудри…»
Сказать, глотнув отвагу поцелуя:
«В морозном сгину я, в недобром утре».
8 августа 1995, 1997(?)
Санкт-Петербург
Античный герой
(надпись на древнем свитке)
Сидел у зеркала – скучал: разглядывал морщинки
и в прядях темных замечал седые волосинки.
Смотрел в глаза себе, а взор, а взор – всё ярок, нежный:
зелено-карий перебор, с налетом грусти прежней…
Сидел у зеркала, нагой (о время, неподвижней!) –
и так красив, что никакой черты случайной, лишней…
На легкий торс смотрел, смотрел на рук изгиб, на ноги…
И думал: «Так-то, милый друг, – стареют даже боги!»
Сидел у зеркала, грустил, на мальчика похожий.
А пальцы тонкие пустил гулять по смуглой коже…
И, видно как – издалека… вдоль живота… и ниже…
на теплый мускус… и рука на стебель пальцы нижет!..
15 – 16 августа 1995, 1997(?)
Санкт-Петербург
Перед началом спектакля
Георгий Жженов! ТИМ актера
привез и в «Горького»*… Аншлаг!
Трещали двери от напора
входные… Что ж, Ташкент – кишлак!
Но у меня не та уж вера…
И всё ж, как вечер проведешь –
ТВ с рекламой «Эксимера»?
Нет, лучше – пыльный запах лож!
Итак, «наполнен зал, и блещут, –
как говорится, – ложи»… Шум:
спектакль не начат; рукоплещут
стихийно в зале, наобум.
Еще разглядывают зорко
друг друга (шепот слышен: «Ах!»).
И наполняется галерка,
и вся элита на местах.
Звонки в шуршанье кресел вязнут –
предвозвещение игры.
И тронул занавес. И гаснут
плафонов хрупкие шары.
И видишь: дом условный сцену
загромоздил… Но в Золотом
всё дело озере… Что ж, цену
гастролям знают в ТИМе том!
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
1993
Ташкент
Театрально-концертное
И я театрально-концертные сплетни
теперь собираю, тасую программки.
И я по «бродвею», бездумный и летний –
бывает – под солнцем бреду без панамки…
Подмостки театра люблю я, задворки –
с кем лично знаком, ну а с кем – понаслышке:
у Игрека песни известны в Нью-Йорке,
опробовать Икс любит новые стрижки…
Мир меньше стал, меньше, он – с зернышка риса!
И я – только номер в концертной эклоге.
А следом за мимом халтурит актриса –
и вновь перепутала всё в монологе!..
Оркестр не сфальшивил, но сбила певица
две ноты, такие-то… Вот и накладка!..
Я в роли поэта, и… (остановиться?!)
мне сверток вручили, а в нем – шоколадка.
2 апреля 1995
Ташкент
* * *
Сон смарагдовым был, не тяжелым –
и казалось, что жизнь утекла
к золотистым стремительным пчелам,
мед которых теплей, чем смола.
И жужжали мне пчелы: «Мы лечим
вас от жизни. Ну как, хорошо?..» –
И дышать было мне уже нечем…
Всё дрожал ослепительный шелк…
Я и к этому, яркому, зною
так безвольно прильнул душой…
С высоты я смотрел: что со мною? –
смерть и эта казалась чужой.
Июль 1995
Санкт-Петербург
Мое имя
«Имя это люблю я – Алеша», –
и слетело признанье с уст,
счастью равная легкая ноша…
Воск объятий душист и густ…
Так и светлые звуки темнеют
(вечереет денек любой),
умирают, ах, жить не умеют:
словно я… словно я с тобой…
И когда с поцелуями, слышишь,
поднимусь до твоих ключиц,
ты прошепчешь: «Алеша, ты дышишь,
пьешь ли сумрак моих ресниц?»
24 июля 1995
Санкт-Петербург
Черный ангел
О ангел залгавшийся!..
Борис Пастернак
Что б случилось, если бы за стеной
оказался кто-нибудь – скажем, А.?
Ах, тебя какая свела со мной
Злая сила, или… Схожу с ума!..
Теплой шеи в свете ночном хорош
и наклон, и стана легок изгиб…
Блеск очей ты даришь, и, словно брошь,
я беру подачку – и… я погиб!..
И вдоль бедер этих моя ладонь
доберется – гибну я!.. – до ключиц.
Или, ангел черный – ночной огонь,
жизнь прошла моя – милый взмах ресниц?..
3 – 4 августа 1995
Санкт-Петербург
* * *
Дороги… Взлеты и посадки…
Однажды Музу полюбив,
с собой вожу одну тетрадку,
а в ней – мой маленький архив.
1986
Непричесанная Муза у Московского вокзала
язычок тебе похабно, столь развязно показала,
а потом июльской ночью, в черной пропасти квартала
на Васильевском, на Среднем, чушь какую-то шептала.
В ленполитовской казарме*, по глухим углам, бывало,
эта маленькая шлюшка тебя в губы целовала;
за Конюшенною где-то, на чужой, как ночь, постели,
ах, по-детски засыпала на твоем усталом теле.
А порой, послав подальше страсть твою, в чаду скандала
с литкружковцами в «На страже…»** легковесно флиртовала.
Но пристойней становилась, строже, в залах Эрмитажа,
у портрета застывая и грустнея у пейзажа…
А когда тебя позвали твои «взлеты и посадки»,
рядом с Пушкиным, у Мойки, разрыдалась без оглядки…
29 февраля, 1 марта 1992
Погар
Прощание
Домик с окнами на восток,
птица – шиферных два крыла!
Александр Феськов
Здравствуй, с окнами на восток
домик – шиферных два крыла!
Тот, Россия, я был цветок,
ты который не подняла.
Вот и синих тревожных дней
и отпраздновал нищету…
понимая: чем ночь темней –
видно лучше мою звезду.
Птица – шиферных два крыла!
Жизнь, легчайшая ты на вес…
И ни города, ни села
с высоты куполов… С небес?..
Да припомнил: тебе, себе –
в синих стеклах ресничный рай…
Солнце нежное на гербе,
закатившееся, прощай!
18 августа 1995
Санкт-Петербург
Сестры
(надпись на древнем свитке)
О красавица Ниобея!
Ей на лире играл Амфион,
он гордыню ей дал, влюблен –
ожерелье старинного змея…
Знаю я, что и мы обольстились
красотою эллинских дев:
музы-сестры с высот спустились,
полночь, словно подругу, раздев…
Круглы луны, как девичьи груди –
торжествуют с небес-озер…
У ладони твоей многотруден
путь – вдоль бедер тугих… И взор
так туманен у новой царицы,
что поверю: ты снова юн…
А коснуться до лирных струн
мне велели, смеясь, сестрицы.
24 июня 1995
Ташкент
ЕВРОПЕЙСКАЯ ОСЕНЬ
Когда, Соломинка, не спишь...
Осип Мандельштам
И Музы бьют ногами…
Константин Вагинов
ЯРОСЛАВСКИЙ СЮЖЕТ
В. О.
1
Мне нравятся, скажу, твои глаза большие:
зеленоват их свет, мягка их глубина…
Ах, музыка твоя!.. Ах, музыка России!..
Я пригубил глоток тончайшего вина.
Ты говоришь мне: «А, и жизнь – невыносима,
и молодость – болезнь… А слава – только сон…»
И взгляд твой проскользнет куда-то выше (мимо!..) –
туда, куда и ты, как ангел, вознесен.
И я еще люблю и блоковское зренье,
я груб – шершавый шмель – я слышу говор звезд…
За Слово всё отдам, и за Пресуществленье…
И проложу к звездам незримый русский мост!
…А солнца желтый круг неровностью овала
опустится, вздрогнёт, откатится волной…
Хочу, чтоб ты сказал: «Я тоже узнавала
в тебе нездешний свет за бренностью земной».
21 января 1996
Холодово
2
Я с Христом пошушукаюсь в темную ночь,
я молитву Ему прочитаю.
Я хочу, чтоб тебе он старался помочь,
ну, а я – я и так… Я летаю!..
Вдох морозного воздуха!.. В небе светла
так Звезда, что кремниста отчасти…
А Кассандра в стихах твоих пела-плела
мне, тебе – о заоблачном счастье!
Тех воздушно-божественных, гибельных чар
не спугнуть бы плечом оробело…
Так, тик-так: в моем сердце сладчайший пожар,
и к Нему мое тянется тело.
25 января 1996
Санкт-Петербург
3
Ярославского воздуха око
так морозно – ах, веко-крыло!..
Ты напомнил мне раннего Блока,
чтобы сердце томилось тепло,
чтобы сердце мое изнывало,
золотистей стучало, звончей;
чтобы время текло длиннопало
вдоль твоих беззащитных речей!..
Чтобы гибко (как ты), чуть сурово,
покидая округленный рот,
только клейкое, вязкое слово
нас связало в живой оборот!
Точно музыка слово златое,
и блаженно: янтарное «да»…
Высоко как! – сребристой слюдою
заискрились звезда и звезда!..
Потому-то лишь музыка тоньше,
что ее никогда не жалей!
…А морозного воздуха звонче
только пара звенящих шмелей!..
29 января 1996
Санкт-Петербург
Речная чернь
А. Кушнеру
Над черной бездною, как бы распят, стою:
река тяжелая катит крутые волны…
Я так боюсь стихий, что я люблю
вдыхать шершавый страх и воздух влаги полный!..
Ах, бездну влажную я приложил к ушной
(так кажется)!.. Переливаясь, пенясь,
и звезд холодный отблеск и стальной
дрожит… О звезд предзимних равнодушных леность!
Какая ночь… морозная… и устье
недалеко… и праздная зыбка державинская Стрелка!
Ах, сумасшествие мое – речная чернь, речная грусть и…
И сапожок безжалостный слышней – похрустывает мелко!
Ночь с 8 на 9 декабря 1995
Санкт-Петербург
Ночь
– И с тальком рассыпчатым ты заодно –
тебе только б имя мое повторять…
– Чего еще нужно? Ты бросишь в окно
черничную ветку – чернейшую прядь…
– Всё тщилась, морозная, в узкий сосуд
пшеницей протечь, словно в горло стрижа!
– Меня, волоокая ночь, не спасут
твои черноангелы и сторожа…
– Пространство сетчаткой нависло зачем –
морозно-алмазная хрусткая соль?
– Хотя б, червоточина, шепот позволь:
«Чернейшая стража вошла в Вифлеем…»
…И воздух глотнув, я сбиваюсь совсем…
Октябрь 1995
Санкт-Петербург
Литейный мост
Не слышу речи собственной – и легче…
Всё резче шепот-шум торжественной реки…
Я тяжкий груз взвалил, прости, себе на плечи:
держу в руках, взвалил, созвездий узелки…
Мне тяжело дышать – и влажным, земноводным
дрожащим жалостью, язвительно-тревожным –
шершавым воздухом торжественной Невы…
Сияют и плывут созвездия-гробы…
Ночь, выключи глаза речные у Невы…
Не избежать, дрожать и мне лихой судьбы.
14 – 15 октября 1995
Санкт-Петербург
Психея
Под черным зонтиком, в туфлях чернее сажи
идешь по улице – не по проспекту даже…
А Муза-женщина, как кораблекрушенья,
боится мокрого асфальта и скольженья,
движенья (жжения в груди?) и ускользанья:
«Ах, эта улица, – рот округлив, – сазанья!..»
…Не ты ли, хрупкая, психея-жизнь Энея,
вернулась, глупенькая, в ночь Гиперборея?
Не ты ли, ласковая, в ночь Гиперборея
коснулась, тающая, нежных чувств семи, –
под небом чтоб, как прежде, молодея,
побыть немного, поиграть с людьми?
12 октября 1995
Санкт-Петербург
Осеняя фантазия
Волос соломенных – желтых слов
не носят в клювиках корольки…
Асфальт потрескался: свежий шов
ждет прикосновений шершавой руки…
Над грузным куполом блещут два…
ах, пара солнечных голубей!
Душа вспорхнула, она – слова,
печальней осени, ран больней…
А сердце билось, как воробей…
20 октября 1995, Санкт-Петербург
9 сентября 2014, Ташкент
Пирожковая
Мне пирог с корицей дорог
медом залитый – лоснится…
Вот что я люблю, как сорок… –
сорок первая сестрица!..
Тонкокожий, липко-милый:
заманит – не отвертеться…
Так хорош, что… дайте силы,
чтоб сдержать волненье сердца!..
К пирогу б да чай – дороже,
строже было б угощенье…
Кренделька б с изюмом – тоже…
Но, пирог… прошу прощенья!
Хлебный мякиш, вдоль облатки
мед тягучий… и – корица!..
Петербург мне снится сладкий –
пирожковая столица!..
24 октября 1995
Санкт-Петербург
Флейтист
Так Давид легконогий показывал кукиш,
и ресницы, и омут очей…
Ни поймешь – ни поймаешь, хотя бы и любишь,
или: флейту сжимай горячей!
А атласа совсем не коснется, и шелка
ноготком и наперстком Сапфо.
Всё истлело: либидо без всхлипа, без толка
умирает… – и только всего!..
И теперь прошумит мягкотелая стая
сонных ласточек – черных огней,
упадет и стигийская ветка простая…
Ты всё тот же, на тоненькой флейте играя, –
лишь глаза у тебя зеленей.
3 ноября 1995
Новый Орфей
А. Пурину
Я заново рожден – не в третий, а в четвертый
велеречивый час… В непоправимый раз…
И остров в жизни есть – я знаю, помню – твердый:
прекрасен сам собой и гордый. Без прикрас.
Всё так же я живу, и нежный, и тревожный,
счастливый, я живу в обряде ночи той,
ослаб в которой я, верней – приник, порожний,
к небрежной речке – к зряшной речи золотой!
...Мне чьих-то терпких губ достанет поцелуя –
в сетчатку глаз смотреть наложником, что тих…
Жить, на людей серчать; и молвить так, даруя:
«Кто да полюбит их и жалких нас двоих?
Что, только я смотрю вверх, в ломано-стрельчатый
пронзительный отвес? Мне холодно, дрожу…»
«Ты осязаешь спесь», – ты скажешь, сгоряча ты…
И всё-таки, постой: «Я жизнью дорожу».
26 октября 1995
Санкт-Петербург
Стокгольмская постель
Твой фасад темно-синий…
Иосиф Бродский
Стихи написать об Артуре –
о том, как приятно вставать
наутро и думать: в культуре
есть тот, кого можно обнять!
И что?.. Петербургскою ранью
спускаясь в заснеженный март,
считать себя швалью и рванью,
звездою в манере поп-арт.
И дальше как жить – непонятно
и страшно… Я сплю? – не пойму…
На солнца тяжелые пятна
придется смотреть одному.
Синица – я … В клеточке-теле
томлюсь я – как хочется из!..
Вы если стриптиза хотели,
то и получили стриптиз!
Прощай же, стокгольмская стужа!
До встречи, Иосиф, в раю!
И шарф свой сжимаю я туже,
чтоб тише сказать: «I love you»…
30 января 1996
Санкт-Петербург
* * *
Сегодня – осеннее «лето»,
а завтра – томительный дождь.
А сердце ничем не согрето,
ведь знаю, что ты не придешь.
Весь вечер вчера изучали
мы с другом искусство надежд –
печали искусство, печали…
Один был, казалось, как перст.
Звонки (телефон!), разговоры…
Весь я – в неотложных делах.
А всё представляется: споры
с тобою веду. О стихах.
6 октября 1998
Санкт-Петербург
