хроника смутных времен

Ассе одиннадцать. Джинсы, кепка - все как годится, ни дать ни взять. В руку мальчишки вцепилась крепко, нет никаких "не беги", "нельзя"... Правда, парнишка - зануда редкий, младше на год и не вышел в рост, но из рогатки стреляет метко, и что ни фраза - опять вопрос. Если он рядом - приятно даже, а если нет - пробегусь одна... Город - спокойный, степенный, важный, вечно не лето и не весна, что-то другое, как будто небо здесь пролилось на платформы крыш, здесь - ароматы дождя и хлеба... Нет, про такое не промолчишь. Плавно на листик ложатся строчки, как-то не хочется и домой: ласковый город не ставит точку, хоть и недавно, но все же мой.

Ассе двенадцать, по парку бродит, город блестит от январских вьюг. Здесь не бывает плохой погоды, город суровый, но чуткий друг... Вот и стихи в голове засели, строчки вонзились острей иглы. Здорово все же - вокруг метели, море застыло в объятьях глыб, мальчик уже не такой зануда, правда, по носу попал снежком... Ловит снежинки и верит в чудо - чисто, по-детски, чтоб кувырком в душу ворвалась шальная радость, чтоб ослепила огнем мечты. Город... Он все еще здесь и рядом, значит, и сердцу нельзя остыть. Город вплетает в запястья нити, так что не срезать и не порвать. Здесь ожиданья водой разлиты, сладко так кружится голова... Он мой рассвет, он любовь и счастье, я прилечу и вернусь сюда - все-таки рано еще прощаться, будут у нас впереди года.

Ассе тринадцать. Стихи-обломки режут сознание изнутри. Плачет ночами порой негромко, глаз не смыкая, и говорить сил не хватает - в забытьи пишет, душу свою проливая в ночь. Город любимый ее не слышит, город не может никак помочь - их разлучили, нелепо, странно, сердцу сказали: пустая блажь!.. Ей не нужны полюса и страны, городу верность хранит, как страж - любит, отчаянно, светло, чисто, нежно и искренне... Не прийти. В городе снов облетают листья, свет зажигая в конце пути. Но не вернуться, нельзя вернуться, слезы смывает дождем январь... Стекла миров на осколки бьются - боль не удержишь в пустых словах.

Ассе четырнадцать. Грезит морем, правда, остыла уже слегка. Что ж тут поделать - стучится горе в черных от холода облаках, лезет сквозь щели, ломает стены, бьется в стекло, как февральский снег. Кто мог подумать, что "перемены" станут свирепее и больней, кто б ее душу от них избавил, кто бы стихами ее сберег... Силой втянули в игру без правил, взяв ее память себе в залог. Все еще пишет, ночами плачет, чтобы слова пролились дождем. Просто она не смогла иначе. Просто тот город уже не ждет - что до нее, коль война ворвалась в сердце и память, вливаясь в кровь? Что в этом ужасе ей осталось, если сгорела ее любовь?.. Пишет, хранит, как осколок света, белыми крыльями из стихов город стремится закрыть от ветра, хоть они и призрачно далеко.

Ассе пятнадцать. Разрывы в сердце хуже терактов и чьих-то пуль. Что ж, никуда от беды не деться - только бы город не обманул. "Я не люблю" - и сжимает губы; "Он мне не нужен" - кричит во сне. "Перегорела" - ответит грубо и отвернется лицом к стене... Любит. Пускай и не так, как прежде (мальчик с рогаткой давно забыт) - шепчет со слабой былой надеждой: это неправда... не может быть... Глупая слабость в затекших пальцах, мчатся слова по бумаге влёт, нет, не вернуться и не остаться, город давно никого не ждет... "Я не люблю" - только сердце бьется; "Он мне не нужен" - горят глаза. Все еще верит, что вновь вернется, что отмотает часы назад, с каждой секундой стихами гасит боль от войны и пожар в груди. Чтоб не теряться в безликой массе, вновь объявляет себе вердикт: жить без него, забывать, сжигая ночью шальной за собой мосты. Стала сама для себя чужая, нет страха смерти - лишь пустоты. Любит, не любит, забыла, помнит, верит, не верит, а на душе между желаньем захлопнуть двери и никого не впускать уже греет надежда - нелепо, странно, будто костре в холодах тайги. Ей не нужны полюса и страны, ей бы лишь город чтоб не погиб. Это - страшнее любой потери, черная горечь, январский лед...

Ассе шестнадцать.
Она не верит.
Только вот город все так же ждет.