Ночь по-прежнему.

Вокруг нелепый бред.

И внимает обрушенный гнев

Иль закат так печаль нарывает?

Но стремглав в бесконечных оттенках поэт

Вновь терзает душевные раны.

Скажи, сколько сердцу отчаянно биться,

Сколько саг для птиц вереницею?

Их в рутине ретивой ношу.

Я ль распят на кресте и без тела,

Но, прошу, я тобой дорожу,

Ты мой хлопок избыточно белый,

Тебя знаю цветочной и смелой,

Раствориться б в твоей панацее,

Когда небом по полю брожу,

Там, где льется рассвет оголтелый!

 

Как проснусь, то в картинах Дали́

Я желаю парить облаками.

Словно ливень нещадный пролить

Синеву, опрокинувши дали.

 

Средь проталин и бледных теней

Разбиваться бы каплей о камни

И, сгорая на бренной земле,

Всё ж держать наше солнце руками.

 

Хотел бы я славить пустырь,

Как славят цветок непорочный.

Но смерть моя – взор с высоты.

А стебель мой – кость позвоночника.

 

В небе охрой колеблется шум,

Стынь нарочно впивается в тело.

Фланец солнца – шафранный ажур,

На асфальте рисованный мелом.

 

Как купол карминной зари

Всё ж встретит меня и навечно,

Так впроголодь медной струи

Выплесну ткань сердечную!

 

Чтоб что-то в душе, во мне

Отразилось осенним хладом!

День по-прежнему так же нем.

Ночь по-прежнему так же рада.