Призвание Часть III Глава 4
Ночь за окном. Горит ночник.
Наш друг Бекзат понурый – сник,
Сидел на стуле в комнатушке,
Как птица в клетке, рак в ракушке,
Здесь ровно места – на кровать,
Стул, шкафчик, стол – писать.
Над столиком висели полки
Для книг – Копейкин с барахолки
Их для Бекзата приобрел,
И коврик старенький на пол;
На стенах тусклые обои
Внушали прошлые устои
Советских будней, трудодней,
На них стихи – в любви своей
Здесь тот, кто раньше проживал
Из постояльцев начертал.
Слова не все из них читались,
Все больше пятнами сливались –
Чернила, словно от дождей,
Размытой строчкой страстных дней,
К Бекзату нашему кричали;
Тот, скованный в своей печали,
На пятна мутные смотрел
И ничего не разумел.
Вдруг в полумраке на стене,
Блик отразился на пятне,
Сверкнул и тут же растворился,
На том пятне отобразился
Строфой, читаемою глазу.
Уж, не дивясь тому подсказу,
Бекзат читает про себя:
«…в единстве, в целом, не дробя,
Помажет Бог Царя России;
Окажет почесть в литургии –
С ней будет лично вечерять!
Россия станет…» Прочитать
Бекзат мой далее не смог –
Исчезли строки, он прилег,
Теряя мысленный контроль,
В висках испытывая боль,
Уставший Стужин засыпал,
Сквозь дрему, нервно прошептал:
– Что за неведомый урок?! –
Завис в душе немой упрек.
В ту ночь ему приснилась быль:
В тени дубравной богатырь
С охоты славной отдыхал,
Конь вороной ковыль щипал.
Там, возле леса, на опушке,
На самой верхней – на макушке
Виднелся ворон – взгляд стальной;
Одною лапой, как клюкой,
Перо орлиное сжимал,
Другой – на ветке восседал,
Как царь, над здешними полями,
Лесами, реками, горами,
Над всею местною землей,
Неся дозор и свой разбой!
Чрез степь стелился плотный смог,
За степью высился острог,
К нему путь молодец держал –
Туман героя задержал.
Вот ворон каркнул и взлетел,
Круг сделав, к лесу улетел;
А вслед за ним ушел туман,
Он словно грозный океан,
С шипеньем быстро ускользал.
Привал окончен. Путник встал,
Вновь снарядивши вороного,
Но с гривой златою, чудного –
В нее хозяином вплетались,
По ветру плавно развивались,
Две красных ленты кружевные;
Каменья разны небольшие
Вкраплялись в ленты, как в узор,
Из них: рубин, как жар, костер,
На солнце ясном отражался,
Алмаз лучами заигрался.
Сапфир, топаз и изумруд
На лентах закреплялись тут,
Агат, карбункул, аметист
И яхонт, оникс, здесь яспис
Над хризолитом засияли,
Те ленты блеском украшали.
А после – осмотрев замок –
Добычу богатырь стерег,
Вскочил он ловко на коня,
Сбруей, кольчугою звеня –
Спадала бармица на грудь,
Чрез степь, к острогу правя путь.
На той повозке находился –
В клети стальной орел томился,
С кровавой раной, не простой:
Двуглавый! Пестро-золотой!
От жажды головы склоняя…
Он о живой воде мечтая,
Что от скалы текла ручьем,
Летел испить – был сбит копьем.
Глаза орла сочат от боли,
Но не от раны – жизнь в неволе
Его язвила, взор мутнел,
Он с сожаленьем вдаль глядел,
Прощаясь с местными полями –
Кружить в степи под облаками
Невольник раненый хотел,
Да клеткой ныне стал удел.
Земля под вороным дрожала,
Верста верстою погоняла, –
Путь сокращался; вот видны
Острога срубы из сосны:
Четыре башни став углами,
А пятая – служа вратами,
Заключены в один квадрат –
Их частоколы единят.
Во глубине его сокрылась
Изба. На ней труба дымилась.
К двери он по крыльцу взошёл,
Но тут ему предстал костел –
Изба свой вид преобразила
И ветром словно затащила
Богатыря, тот нес в руке
Добычу в клетке на замке.
На одре в рясе возлежал
Старик, в ком Стужин узнавал,
Не своего ль Баяна деда,
Бородача, языковеда?
Тот, опираясь на костыль,
Поправив свой епитрахиль,
Рукой свободной знак подал,
Чтоб ловчий в изголовье встал.
Баян, рассматривая клеть,
Велел добычу отпереть,
Сказав при этом: – Ваша дань… –
Слегка закашливаясь в длань,
Хрипел старик, – наступят дни…
И наступили! Не кляни,
Времен грядущих перемены,
Истории святой рефрены!
На волю птицу выпускаю,
Полет ей славный предвещаю, –
В тот миг замочек отвалился,
И лязгнув, набок закатился
Под невысокую кровать;
Орел стал крылья расправлять,
Не чувствуя былую рану,
Подобно вихрю, урагану,
В окно широкое взмахнул…
Старик, кивая протянул: –
Земле родной начнет служить,
Под небом синим вновь парить.
Ты ж, богатырь, отсель ступай –
Отчизны бремя принимай! –
Дед указал на дверь перстом. –
На возвышеньи муж с крестом
Тебя с народом ожидает,
Он – пастырь, стадо собирает! –
Глас старца вовсе ослабел,
Баян, прощаясь повелел:
Русь твердо, накрепко любить,
Ея детям благотворить...
Затем истошно он вздохнул –
Последним сном старик уснул.
Исчезли срубы и костел,
А появился скальный холм,
К его подножию стекались
Рекой народы; собирались
И стар и млад и богатырь,
Преодолевший степь, пустырь –
На возвышение всходили,
Степенно, стройно подходили
К тому, кто крест в руке держал.
Крест необычный, как кинжал,
Переливался словно ртуть,
Пронзая подходивших грудь,
Но никого не повреждая,
Лишь славу Божью излучая.
Там вопль, слезы покаянья,
Пред Господом исповеданья
За злодеянья прошлых лет –
Входил народ в святой завет.
Когда чреда ловца настала,
Вот где видение проняло,
Заставив Стужина дрожать –
Бекзат сумел себя узнать
В том молодце, лихом ловце,
А к изумлению – в жреце,
Он Митю, друга распознал –
Крест Ветрин в Стужина вонзал…
В поту холодном содрогаясь,
Всем телом странно извиваясь,
От сна пытался он отстать –
Хотел сновидец крест сдержать,
Движенья делая руками,
В боренье скрежеща зубами,
С кровати на пол соскользнул,
Ногой ударившись об стул.
Вскочил… проснулся… осмотрелся.
На пятна черные вгляделся,
От строф вчерашних на стене.
Рассвет уж брезжился в окне…
Сознанье смутное терялось;
На миг Бекзату показалось,
Что кровь сочится из груди.
– О, муть ночная, уходи! –
Сквозь зубы Стужин прорычал.
Таков виденья был финал.
