Она была совсем худая...
Она была совсем худая
И роста среднего, пожалуй.
Держала в клетке попугая,
На тумбе модные журналы.
Но истинной дитя богемы
Не повернулся бы язык.
Носила платье, знала темы,
Да толком не вникала в них.
Казались скучным ей и пресным
И променад вечерний, чай
Травяной и свет воскресный,
Не впечатлил бы даже рай.
Он был, напротив: крепко сложен
И рост высокий дан ему.
В вопросе снобов осторожен
Иль вовсе не бежал к нему.
И жил, признаться, не богато:
От трудодня до трудодня.
Любая памятная дата
Не праздник был, а ерунда.
Он не стремился исповедать
Других - пусть сами всё решат.
А монотонные беседы
Тянулись как и вовсе - ад.
Напудрив ноздри кокаином
Она, как повелось давно
На путь к неведомым глубинам
К черте ступила. И темно
Там было, на краю у бездны
Куда по мраморному полу
Она шагала без одежды
И лишь одно могла глаголить.
Её уста нашли иные,
Хоть и далёкие уста.
И сорвалось с тех губ лишь имя
И полетело сквозь года.
Туда, где тьма не знала света,
Туда, где каждый беден был.
И вдруг пейзаж ночного лета
Рассыпался на прах и пыль…
Вкус спирта на губах гоняя,
Он вышел покурить во двор.
Свет фонарей - как ледяная
Игла оставила укол.
Он в полутьме бродил без цели
И не смотрел по сторонам.
Полуразваленные ели
От ветра колыхались там.
И среди этих мрачных лавок,
Среди покинутых дворов,
Вдруг подступила как отрава
Неразделённая любовь.
И вот в ночи, под тенью лета
Он сердцем Бога ощутил.
Тоскливый луч тянулся к свету,
Но оборвался по пути…
Луна глядела осторожно
На уходящий летний пыл,
На трепет города тревожный,
На то, чем он когда-то был.
И в сентябре, под самый финиш
Сухого лета, под закат,
Который был не сильно рад,
Как и задумано Всевышним,
Вновь грянул сонный листопад…
