Душевный цветок. Глава 1. (в соавторстве с Михаилом Козловым)
- Степаныч, это не обсуждается. Ты едешь в санаторий! В конце - концов, я твой начальник.
- Да что я, барышня? Нормальный здоровый мужик!
- Здоровый! Был когда-то. Думаешь, не вижу, как на левую ногу припадать стал? Пятнадцать лет в шахте проработал, ни разу льготой не воспользовался. Собирайся, выезд через неделю.
Спорить желания не было. Не выношу повышенные голоса, выяснение отношений. Знаю, что могу завестись и наговорить лишнего. Наверное, это отголосок из детства. Сколько себя помню, отец устраивал пьяные разборки. Лет с двенадцати я начал заступаться за мать. Силы были неравные, синяки мне перепадали часто. Но года через три отец со мной уже не справлялся, зауважал, как ни странно, и мать больше не бил.
Кроме того, действительно, ноги давно выкручивает, особенно ночами, и пенсия не за горами. Сейчас не съезжу - точно в санатории не побываю.
Дни, предшествующие отъезду, пролетели незаметно. Рано утром мы с приятелем Сергеем, который тоже получил путёвку, с комфортом разместились на нижних полках поезда, следующего в Читу. Первые пару часов меня не отпускало беспокойство, даже чувство вины за брошенный на жену огород. Правда, основную посадку я закончил, но хлопот ещё было предостаточно. Однако, с размеренным стуком колёс, тревога постепенно отступила. В конце концов, она не одна, сыновья помогут. Наступило лёгкое оцепенение, предшествующее непреодолимому желанию писать. Рука потянулась к блокноту.
Стихи я начал писать еще в школе. Бывало, в пургу, возвращаясь после уроков домой, борясь с ураганными порывами ветра, я всё чаще замечал, как неясное волнение стискивает грудь, а в голове рождаются удивительные образы. Пытаясь их упорядочить, неуверенно рифмовал рваные строчки. Холодный ветер часто выдувал сочинённое до того, как появлялась возможность записать, но регулярные тренировки памяти постепенно дали хороший результат.
Учительница по русскому меня хвалила, я стал даже школьной знаменитостью. Правда, врождённая скромность мешала насладиться славой, но не писать я не мог.
Затем - училище. Приятелей и подруг у меня всегда было много. Девушки, меня окружавшие, были удивительно красивы. Но я быстро понял, что нужна мне только Нина - миловидная однокурсница. Сколько стихов я ей посвятил!
Взрывной характер, от которого я так страдал в юности, и послужил причиной расставания. После вручения дипломов мы гуляли с ней у реки, отбившись от весёлой толпы выпускников. Я читал Нине свои последние творения, девушка рассмеялась над какой-то неловкой строфой. Я, глупец, накричал на неё. Так и не помирились.
Потом меня призвали в армию. Провожать Нина меня не пришла. Вот также я мчался по железной дороге тридцать лет назад, только взвинченный, охваченный волнением. Не только предстоящие перемены вызывали тревогу. Запоздалое раскаяние и мучительно-сладкие воспоминания об единственной ночи, проведённой с ней, сводили с ума.
Годы, проведенные в армии, приходят до сих пор в обрывках снов. Суровая служба закалила характер, научился сдерживать эмоции.
Написать Нине я решился через месяц службы. Однако, ответ мне так и не пришёл. Позднее я узнал, что девушка с матерью спешно продали дом и переехали в другой город. Скорее всего, письмо её не застало.
Жизнь шла своим чередом. Воспоминания о первой любви притупились. Ближе к тридцати я женился, родились дети. Обычная семейная жизнь. Было всё - уважение, совместно преодолённые трудности, забота. Всё, кроме любви.
Стихи я по-прежнему писал. Со временем мастерство возросло. Несколько лет назад я даже издал собственную книгу. Один экземпляр я зачем-то прихватил с собой в санаторий, удивляясь собственному порыву. «Душевный цветок» - так назывался сборник, лежащий на дне чемодана. Я даже и не представлял, как этот скромный томик изменит мою судьбу.
