И вот в конце концов автобус остановился окончательно. Он долго колебался, раздумывал, и в конце концов надумал. Мотор ещё жил своей никому уже не нужной жизнью, болезненно всхрапывал, но было ясно, что случилось что-то непоправимое и неприятное. Шофёр со стоном вышел, хлопнув дверью, и тут же растворился в густой метельной толще.

Автобус был случайный, он шёл вне расписания. Пятница, конец дня, народу на автовокзале скопилось много, автобусов не хватало, вот и пустили последний, внеплановый. Приунывшая было толпа, услышав объявление, с восторгом ринулась к одиноко пыхтящему автобусу, шумно и искренне благодаря водителя. Галимов был среди первых и законно занял место посередине. Всё складывалось удачно. Галимов даже задремал, что с ним редко случалось в автобусах, солидно и уверенно предвкушая скорое возвращение домой. В окна плотными волнами билась метель, сменившая день назад жестокие тридцатиградусные морозы.

Шофёр вскоре вернулся, швырнул на сиденье мокрую от пота и снега шапку и с нотками истерики в голосе сообщил, что хана, что двигун не пашет и пахать не будет, что делать — он не знает, что он не ишак, что он предупреждал. Помолчав и придя в себя, он спокойно, увещевающе повелел всем выходить, потому что делать им тут нечего — идите в посёлок, минут десять ходьбы — ваше счастье — как-нибудь переночуйте, а завтра с утрянки — на рейсовый «Икарус». Билеты действительны. Делов-то!

Дверь на улицу распахнулась и в салон вместе с клубами мглистого холода ворвались уныние и безнадёжность. Шофёр снова нахлобучил шапку, бухнулся в кресло и прекратил своё существование.

Пассажиры глухо зароптали, всё это, по их мнению, было несправедливо и неправильно, кого-то стали требовать к ответу, но мало-помалу обрели чувство реальности, стали раздаваться первые трезвые голоса — куда идти, к кому обращаться? Медленно и мучительно, с затихающими протестующими возгласами толпа пассажиров выбралась из автобуса и, захлёбываясь в метельных бурунах, двинулась вперёд вдоль обочины шоссе к неясно мелькающим огням посёлка. И вскоре эта разрозненная толпа, стала даже приобретать организованный характер. В ней вскоре обнаружился вожак — положительный, зычноголосый мужчина в высокой каракулевой шапке. И хотя он немного раздражал всех своей суетливой, фамильярной властностью, все охотно подчинились ему, ибо осознали его объективную необходимость. Тем более, что это ненадолго.

Галимов, содрогаясь от колючего ветра, подумал вдруг, что власть никто и никогда не завоёвывает. Её подбирают те, кому не лень нагибаться.

Так или иначе в толпе сформировалось и замаячило плотное слово «Ночлег», обещающее хоть какое-то избавление от безнадёжной тьмы и постылой, секущей метели, и связано было это слово, как ни говори, с крикливым мужчиной в каракулевой шапке.

В посёлке им после долгих объяснении указали сначала один дом, в котором может решиться их судьба, потом другой. Обозлённые и продрогшие, скитались бывшие пассажиры, как погорельцы, взяли в сугробах, и опять требовали кого-то к ответу. Один за другим стали плакать дети, мужчины сдержанно и мужественно матерились.

— Курьёзно,— сказал кто-то совсем рядом,— весьма курьёзно.

Галимов обернулся, чтобы рассмотреть, кто произнёс эту странную, интеллигентную фразу, но никого не разглядел в колышущемся тёмном месиве.

В конце концов Вожак нырнул ещё в один дом. долго там пропадал и вернулся, победно ведя за собой нетрезвого мужчину в телогрейке, наброшенной на голое тело. Мужчина долго и обстоятельно беседовал с Вожаком, глядя на него хитрыми, недоверчивыми глазами, переспрашивал, записывал что-то на клочке бумаги. Потом махнул рукой и сунул Вожаку связку ключей. Вожак окинул взглядом стаю, сказал что-то уверенное и значительное, и зашагал вперёд.

«Куда идём? В гостиницу?» — «Наверное. Не на квартиру же толпой».— «Ну да, в гостиницу! Размечтался! В отель с видом на море. Откуда тут гостиница. Здесь слова-то такого не знают!»

— В школу! — коротко бросил, не оборачиваясь, Вожак.— До утра разрешили. Там ремонт, в школе. Утром, примерно в восемь тридцать первый автобус. Есть вопросы?

— А там топят? Тепло там, в школе? А то повымерзнем все.

— В школу? М-да. Ещё курьёзней,— снова послышалось рядом.

Галимов снова обернулся и увидел наконец произнёсшего. Им оказался — он его сразу узнал — его бывший сосед по автобусному сиденью. — Держитесь меня,— сказал он, уловив его взгляд. Галимов кивнул, хотя е понимал, с какой стати он должен держаться именно его. Его, если на то пошло, куда больше интересовала молодая женщина, с которой он от нечего делать разговорился ещё там, в Чистополе, на автовокзале. Так себе разговорчик, шуточки ка кие-то необязательные. А сейчас вдруг вспомнил. Он быстро отыскал её глазами в толпе, приостановился и дождался, пока она с ним поравняется.

— Продрогли? — солидно спросил он, кивнув на её тощее демисезонное пальто.

Та радостно кивнула, принимая покровительство. Галимов повеселел, дурацкая дорожная авария обещала обернуться забавным вечерним похождением.

Школа оказалась маленьким двухэтажным зданием. Окна первого этажа были заколочены досками, а у входной двери намело изрядный сугроб, так что к ней пришлось ещё довольно долго прорываться.

— Располагаемся на первом этаже! — громко прокричал Вожак, когда бывшие пассажиры сгрудились наконец в тесном коридоре.— Здесь где-то должна быть раздевал ка, или как там её... И столовая...

— Столовая? Нас будут кормить? — раздался было чей-то голос, но его тут же перебил злой смешок:. «Ага, кормить. И по сто грамм каждому!»

— Кормить не будут. В столовой придётся заночевать.

— В столовой? Почему в столовой?

— Да, в столовой,— раздражённо ответил Вожак.— Если вам лучше на улице, я не возражаю.

— Айда наверх, там теплее,— шепнул Галимову Сосед, снова оказавшийся рядом.

— Так ведь сказали на первом этаже,— растерялся Галимов.

— Кто это сказал? — пренебрежительно сморщился Сосед.-— Этот, что ли? Айда, говорю.

— Пойдёмте с нами,— доверительно шепнул Галимов своей спутнице, и пошёл вслед за Соседом вверх по лестнице, ожидая гневного окрика в спину.

Верхний этаж ещё хранил какое-то подобие человеческой обители. Запустение несостоявшегося ремонта не изуродовало его окончательно. На ощупь, в темноте — света, естественно, не было — они шли гуськом по узкому коридору, натыкаясь на столы, тумбочки и прочую казённую утварь.

— Вот здесь,— громко сказал Сосед и потянул на себя дверь, — именно здесь!

Дверь оказалась незапертой, они вошли в просторную комнату какой-то неправильной формы. Здесь тоже громоздились столы, картонные ящики, заполненные чем-то стеклянным, перевязанные бечёвкой стопки книг.

— Сюда, пожалуйста,— сказал Сосед.— Располагайтесь поудобней.

— Вы прямо как домой приглашаете,— вдруг громко и немного заискивающе подала голос девушка.

Сосед резко обернулся, посмотрел на неё удивлённо и неприязненно, потом перевёл взгляд на Галимова. Тот смущённо отвёл глаза.

— Не «прямо как», а именно домой,— строго сказал Сосед.— Это и есть мой дом.

— Что, прямо здесь? Здесь и живете?

— Ну да. Только не живу, а жил. Давно это было.

— В школе? — спросил Галимов, не зная, улыбаться или нет.

— Это сейчас тут школа. А раньше дом был жилой. Коммуналка. Вот, сподобился побывать.

Девушка восхищённо покачала головой, хихикнула и Тут же виновато покосилась на Галимова. Тот, стараясь не глядеть на неё, подошёл к окну. Ветер успел стихнуть И метель перешла в сонный снегопад. От него в неосвещённой комнате стало светлее и даже как будто теплее. Из окна были хорошо видны крыши домов с волнообразными слоями снега и черными, как гнилые пни, трубами, висячий фонарь, покачивающийся, как поплавок, на волнах снегопада, тёмные закоулки безвестного посёлка, огромный фанерный щит с черно-красными бликами, кургузый памятник непонятно кому и бесформенную колею следов, упирающуюся в порог школы-коммуналки. Их следы. Снег успел их уже наполовину занести. Завтра они протопчут новые, потом и их занесёт, и уж вовсе тогда ничего не останется, никакой памяти об этих случайных людях, которые и сами уже завтра к вечеру позабудут друг о друге. Курьёзно...

— Да, вообразите, именно здесь и жил,— бубнил Сосед, тяжело расхаживая по комнате.— Вот тут, кажется, стояла мамина кровать, вот здесь, на стенке, висели часы В маятником. Цифры там были римские, я их не понимал... Мне семь лет было, когда мы отсюда съехали, и с тех пор я тут... Вот здесь — швейная машинка... А потом— где мы только не жили. Нас как будто Бог покарал за что-то. То пожар, то отца посадили — я даже не знаю, за что. Потом я очень долго болел. Когда отец вышел, его через полгода в подъезде сосед зарезал насмерть, а за что — сам не помнит... Вот тут — комод. Значительный был комод, знаете, такой широченный, на толстых ножках. Ящики у него были такие тяжёлые, что... Н-да... Постойте-ка... Ну да, именно здесь! Конечно...

Он вдруг замолчал, неловко присел на корточки, забормотал что-то под нос, потом рывком схватился за стоящий в углу письменный стол и стал, кряхтя, оттаскивать его от стены.

— Зараза, чем они его набили. Да помогите же вы, наконец! — раздражённо крикнул он Галимову.

Тот, ничего не понимая, отошёл от окна, и они вдвоём принялись неуклюже, мешая друг другу, отодвигать невероятно тяжёлый, словно набитый чугунными болванками, стол.

— Порядок! — обрадовался Сосед, сбросив с головы шапку.— Теперь так: у вас есть ножик?

— Есть,— поражённо ответил Галимов, глядя на него недоверчиво,— только зачем он вам?

— Э, увидите. Давайте его сюда.

Почти вырвав из рук Галимова маленький перочинный ножичек, он торопливо, обдирая ногти, раскрыл его и бросился в угол. Девушка подошла к Галимову и встала рядом, с опаской поглядывая на Соседа. А тот, ничего не замечая, продолжал увлечённо орудовать в своём углу.

— У вас есть спички? Посветите-ка сюда,— требовательно сказал Сосед. Галимов молча повиновался.— Ближе, ближе, не стесняйтесь! Хорош. А, чёрт, не поддаётся... Нет, кажется, пошла. Ну-ка, посмотрим, что у нас там... Хм, неужели нет? Странно... Стоп, нашёл!! Ей-богу, нашёл! Давайте, зажигайте ещё одну спичку...

В углу что-то странно забренчало. Сосед ещё немного повозился и вскоре поднялся на ноги, торжествующе подбрасывая на ладони с десяток монет. Лицо его прямо-таки светилось в темноте.

— Вот так штука! — обвёл он всех ликующим взглядом.— Четыре рубля семьдесят копеек! Сорок семь копеек по-нынешнему.

Галимов и девушка переглянулись.

— Это много? — осторожно спросил Галимов.

— Я на футбольный мяч копил,— не слушая его, продолжал Сосед,— он стоил тогда... сорок восемь рублей, кажется. Это по тем деньгам, конечно. Под плинтусом их прятал. Мне мама не разрешала деньги копить. Там, под плинтусом, был такой зазор в палец толщиной...

— Вам крупно повезло, что никто с тех пор не догадался заглянуть под плинтус,— сказал, зевая, Галимов и снова отошёл к окну.— Плакали бы тогда ваши денежки.

— Э, бросьте, что вы понимаете,— буркнул Сосед, бережно ссыпая мелочь в карман.

— Теперь вы сможете немного добавить и купить себе мяч,— задумчиво сказала девушка.

— Это мысль,— кивнул Сосед.

Самое лучшее было — лечь спать. Куда? Да куда угодно, хоть на столы. Это был единственный шанс ускорить время до утра. Не коротать же ночь в беседах с местным уроженцем, открывателем фамильных кладов. Или... Он ещё раз оглядел свою спутницу, которую, как выяснилось, зовут Леночкой, и покачал головой. Тоже мне, герой-любовник. Шашни на пашне. Не-ет, спать! Немедленно.

— Однако, нора на бочок,— сказал Галимов, притворно зевнув.— Где бы тут получше устроиться?

— Да где хотите,— Сосед гостеприимно развёл руками,— места навалом. Я лично, например, вряд ли усну, лучше и не пытаться... Кстати, не желаете выпить? — и, не дожидаясь ответа, извлёк из старомодного кожаного портфеля бутылку водки.— Спрыснем находку, а?

— Стоит того,— кивнул Галимов. Какой ни говори, а это был выход.

— У меня есть печенье,— застенчиво сказала Леночка.— Хотите?

— Хотим! — радостно загудел Галимов и, порывшись, извлёк из чемоданчика промасленный бумажный свёрток.— Шпик! — сказал он, брезгливо улыбаясь.— Сало с печеньем — пища богов.

Далее на свет была извлечена маленькая пузатая кружечка, похожая на миниатюрную ночную вазу. Сосед одобрительно хмыкнул, наполнил её доверху и протянул Леночке. «Папр-шувас!» — прошепелявил он поддельно пьяным голосом.

— О, что вы, я не пью! — замахала она руками, передала кружку Галимову и добавила, поощряюще прижавшись к нему плечиком: — Ты мне на донышке оставь, ладно?

Галимов буркнул: «За встречу» и выпил, оставив, как было условлено, на донышке.

— Ой, много,— Леночка капризно приподняла бровь, однако выпила, по-старушечьи сморщившись.

«Сейчас скажет: «Ой, какая все-таки гадость»,— мрачно подумал Галимов, с трудом пережёвывая шпик. Шпик был липкий и скользкий, как трепанг, и даже почему-то отдавал рыбой. Однако Леночка ничего такого не сказала, а только хрустнула печеньицем.

Дальше всё пошло как по писаному. На душе у Галимова потеплело, он обвёл всех блаженным взором, взял в руки твёрдую, как дощечка, Леночкину ладошку и, перебирая пальчики, принялся рассказывать длинный рискованный анекдот, однако запутался и недосказал. Леночка однако смеялась, утирая слезы свободным мизинчиком. Смеясь, она забавно втягивала голову в плечики, словно собираясь пырнуть в воду. Сосед, безыскусно коверкая слова, принялся произносить какой-то мудрый кавказский тост, и только было приноровился выпить, как в комнату бесшумно, на цыпочках, вошёл Вожак. Он церемонно снял шайку, окинул всех цепким взглядом, остановившись на мгновение на Леночке, подвинул ногой стул и сел, скромно, с достоинством ожидая своей вожаковской доли. Сосед, даже не взглянув на него, сказал: «Будем!», бойко плеснув в себя содержимое кружки, сипло задышал йот-правил следом добрый шматок сала с печеньем. Потом он ещё раз наполнил кружку и, упорно минуя Вожака, протянул её Леночке. «Папршувас» прозвучало опять, на этот раз немного естественней. Вожак слегка насупился, а Леночка на этот раз приняла напиток безропотно. Галимову стало неловко. Кроме того он обнаружил, что ладонь его незаметно опустела. Он связал это с явлением Вожака и тоже насупился.

Тут кружка перешла к нему, он покосился на обиженно нахохлившегося Вожака, выпил, поперхнулся и закашлялся, отчаянно выпучив глаза. Леночка кокетливо забарабанила ему по спине и от этого стало ещё противнее. Водка, холодная и тяжёлая, как ртуть, сидела где-то внутри и не желала ни опускаться, ни подниматься. «Ямщик, не гони лошадей!» — загоготал Сосед, вновь наливая себе из поистине бездонной бутылки.

— И вот, значит, так,— благодушно заключил он, оглядывая всех, даже Вожака.— Вот мы тут, значит, так сидим, да? Весело нам всем и хорошо. И, стало быть, в этом есть резон. Это ведь кажется только — собрались, выпили, разъехались, позабыли. Не-ет! Придёт пора вспоминать, н вспомнишь именно это. Что, скажешь, не так?

— Точно! — ни с того ни с сего влез Вожак, глядя почему-то на Леночку. Та кивнула и тут же виновато повернулась к Галимову.

— ...и вы наверняка подумали, что я «с большим приветом»— копеечкам обрадовался. Эх, да разве в копейках дело! Тут...

Водочный шарик опустился ниже, но дурнота не проходила. Мираж рассеялся, всё встало на места. Галимов встал и, покачиваясь, вышел в коридор. Слава богу, никто не удерживал и не увязался следом.

В коридоре было холодно и он быстро пришёл в себя, но возвращаться в комнату не хотелось, там происходило нечто, к чему он не хотел иметь никакого отношения. Коридор напоминал кулисы заброшенного летнего театрика, всё, кроме резкого, холодного сквозняка было пустым, нереальным и захламлённым. Снизу и из комнаты доносились приглушенные голоса, там продолжалось скучное действие, игра перед пустым зрительным залом. Он прошёлся по коридору и почему-то попытался представить себе того Соседа шестилетним мальчиком. Не получилось. Он усмехнулся, попытался подумать о чем-то другом, но ни о чем другом тоже не думалось. Подошёл к окну, но заоконныи мир из-за толстого ледяного стекляруса тоже выглядел окарикатуренио-иерреальным.

— Здравствуйте,— послышалось вдруг совсем рядом.

— Приветствую,— буркнул он, решив не оборачиваться.

— А когда уже будет утро? — снова спросил голос. Галимов мельком глянул на часы и повернулся, чтобы сообщить назойливому собеседнику, что до утра, по его расчётам, осталось семь с половиной часов, и вдруг увидел мальчика лет шести. Он был в длинном, почти до пят, пальто и в белом, по-старушечьи повязанном платке.

— Мальчик,— потрясённо сказал Галимов,— ты... чего не спишь?

— Не хочется. Мне мама тоже велела спать. Сама уснула, а мне не хочется... Страшно.

— Страшно? Что тут может быть страшного? Люди кругом. Брось выдумывать, иди к маме, а то будет беспокоиться.

— Страшно,— упрямо повторил мальчик,— тут кто-то ходит около дома. Я боюсь.

— Ходит? Да ты что, в самом деле. Такой большой, а боишься. Кто тут может ходить. Иди спать.

— Нет, ходит. Вот послушайте...

Галимов нехотя прислушался. Никаких посторонних звуков. Снизу — непрекращающаяся приглушенная возня, сонные, размытые голоса. Кто-то, кажется, постанывает во сне. Застонешь тут, пожалуй. В комнате журчит разговорчик. Господи, о чем ещё можно трепаться! А улица — та вообще мертва. Кажется — высади окно, а там — глухая холодная ниша с пенопластовым снегом в картонными домиками.

— Слышите? — мальчик поднял палец и замер. Как будто в самом деле что-то послышалось.

— А ну-ка пошли,— вдруг решительно сказал Галимов и взял мальчика за руку.— Посмотрим, прогоним злодея!

Они быстро спустились вниз и вышли на крыльцо. На улице было холодно, светло от только что выпавшего снега, пахло печным дымом. «Стой здесь»,— сказал он мальчику, спрыгнул с крыльца и зашёл за дом, тут же утонув в снегу по колено. «Зачем я это всё делаю? — с тоской подумал Галимов.— Сейчас не хватало нарваться па что-нибудь. Бредовая какая-то ночь». Однако дошёл-таки до края, решив постоять немного и вернуться. И тут из-за угла бесшумно, словно призрак, вышла большая чёрная собака. Она посмотрела на Галимова внимательными карими глазами, обнюхала края его пальто и доброжелательно вильнула хвостом.

— Это собака! — облегчённо и обрадованно закричал Галимов.— Сейчас мы ей что-нибудь пожрать вынесем. У меня там, кажется, сало есть. Этим салом разве что собак кормить... Слышь, парень, я говорю — у меня сало там...

Мальчика на крыльце не было. Все ещё продолжая улыбаться, Галимов зашёл за крыльцо с другой стороны, ожидая милого детского подвоха. Там тоже было пусто. «Что за чертовщина,— растерянно подумал он,— куда он мог деваться?» Собака смиренно стояла поодаль, высунув розовый дымящийся язык.

Он открыл дверь, прошёл на ощупь по коридору и вошёл в комнату, где разместились приезжие. Не то столовая, не то раздевалка. Там стоял кислый дух промокшей одежды и ещё чего-то несвежего н неустроенного. «Мальчик,— сказал он шёпотом,— ты здесь?» Никто не ответил. «Мальчик»,— повторил он громче. «Отвали, мужик, — сонно отозвался парень в огромной мохнатой шапке, дремавший сидя у самой двери, — без тебя тошно, бляха-муха». Галимов вышел, раздражённо хлопнув дверью.

Поднявшись в комнату, он увидел там Соседа. Он сидел на подоконнике, сцепив руки па коленях, и дремал.

— Эй, слышишь? Галимов легонько тронул его за плечо, — извини, конечно. Где тут сало?

— Съели сало,— не раскрывая глаз, ответил Сосед.

— А где... ну, эти?

— Съели и ушли,— Сосед наконец открыл один глаз.— Там тебе на столе немного оставили. Только не шуми.

Па столе стерильно белела кружка, накрытая пупырчатой плиткой печенья и крохотным куском шпика. Шалимов усмехнулся, выпил, не почувствовав запаха, хрустнул печеньем, взял двумя пальцами кусок шпика и вышел.

На крыльце стояли Леночка и Вожак. В распахнутом полушубке и лихо сдвинутой набок шапке Вожак походил на бандитского атамана. Увидев Галимова. Леночка виновато улыбнулась, что-то ему сказала, но он её. не расслышал.

— Развезло? — неприязненно спросил его Вожак.

— Нет,— озабоченно озираясь по сторонам, ответил Галимов,— тут где-то собака была. Вам не попадалась?

— Какая собака? — набычился Вожак.— Вы смеётесь?

Не удостоив его ответом, Галимов сунул в рот пальцы и протяжно свистнул. Леночка испуганно вздрогнула, а Вожак набычился ещё более угрожающе. Собака не замедлила вынырнуть из-за угла. Она мгновенно слизнула с ладони приношение и, проглотив, не жуя, вопросительно уставилась па Галимова.

— Всё, — засмеялся Галимов и развёл руками,— больше нету. Вон они всё слопали.

— Не ел я вашего сала! — оскорблённо взвился Вожак,— Была нужда.

— Да и бог с ним,— зевнул Галимов, — какая разница.

Карнавал кончен, пора расходиться. Пойдёмте уже, Леночка. Очень сожалею, уважаемый пастырь, но...

— Как это пойдёмте! Куда это...— вскинулся Вожак.— И вообще, как вы разговариваете. Что она вам, родственница?

— Перестаньте,— нахмурился Галимов.— Что вы такое несёте.

— Шустрый какой! — не унимался Вожак.— Пришёл-увидел-победил! И вообще, почему я должен всем уступать? Всем и всегда. Кто это так решил, хотел бы я знать?

— Да успокойтесь вы,— махнул рукой Галимов.— Делайте что хотите.

Он обернулся к Леночке, словно за подтверждением, но её почему-то не оказалось.

— Ну вот всё и разрешилось,— облегчённо рассмеялся Галимов.— Потерпите немного, скоро всё это кончится. Завтра в восемь тридцать будет автобус, нас всех увезут отсюда, сами же сказали. Билеты действительны. И мы будем завтра смеяться, вспоминая все эти глупости, и вы будете смеяться громче всех... Завтра утром все. кончится, а сейчас...

— Это никогда не кончится, неужели вы не понимаете! — вдруг закричал Вожак и капризно, по-женски топнул ногой.— Никогда не кончится! И я буду вечно уступать всяким...

Галимов пожал плечами, отвернулся и, ссутулившись, нырнул в дверной проем.

Он еще долго бродил по коридорам, заглядывал в комнаты, чем-то грохотал впотьмах. Коридоров и закоулков было много, словно какой-то огромный древоточец прогрыз свои галереи в мёртвой толще гнилого дерева. Где-то спали, где-то разговаривали, играли в карты, пили, ели. В одной комнате молодая, очень полная женщина кормила грудью ребёнка. На крыльце по-прежнему расхаживал в одиночестве Вожак, бормоча и жестикулируя.

Галимов никак не мог уяснить, кого он, собственно, ищет — мальчика, Леночку или кого-то еще, но всё ходил, заглядывая по нескольку раз в одни и те же комнаты и закутки. Человеческая жизнь казалась ему в этот момент бессмысленной, жалкой и временной. Прав был Вожак — это никогда не кончится. Люди живут так, словно кто-то поместил их до лучших времён в тёмном, продуваемом ветрами бараке на обочине шоссе, в котором надо скоротать время, как-то перетерпеть, испить какую-то никчемушную чашу в тесноте и в обиде до прихода автобуса..

По чьей-то воле и по чьему-то недосмотру они должны сталкиваться лбами, перешагивать друг через друга, есть какую-то мерзость, боясь, презирая и стыдясь друг друга. Билеты-то действительны, да будет ли автобус...

Леночку он обнаружил неожиданно. Она оказалась в крохотном чуланчике под лестницей, мимо которого он прошёл раз пять, и даже не заглянул. Она сидела, ссутулившись, на краешке ящика и всхлипывала.

— Ну что, разобрались? — спросила она злым, хрипловатым голосом.

— Пойдём, здесь холодно. Простудитесь еще,— сказал Галимов, и Леночка молча подчинилась.

— Ты тут мальчика не видела случайно? — спросил он её уже на лестнице.- Лет шести примерно.

— Не знаю. Может, и видела. Тут многие ходят, кого я только не видела. Господи, это сколько же народу в одном автобусе. Кошмарная какая-то ночь.

— Ковчег,— усмехнулся Галимов,— каждой твари по паре. А ночь вовсе не кошмарная. Нормальная ночь. Не хуже остальных.

В комнате, как и прежде, дремал на подоконнике Сосед. Порой он начинал чуть слышно похрапывать, вскидывался, бормоча под нос, ошалело озирался по сторонам и снова засыпал. Должно быть, ему снилось, что он снова потерял свои сорок семь копеек.

Галимов прикрыл дверь. Обстоятельства требовали от него каких-то действий, какой-то развязности, смелости, настойчивости. Но иные обстоятельства — скрипучие половицы, неутихающая возня и шаги внизу, храпящий на подоконнике Сосед, дореформенные гривенники под плинтусом, мальчики, собаки — превращали всю эту смелость в жалкую тщету.

Галимов снял пальто и широким жестом расстелил его на столе, смахнув плотную многодневную пыль.

— Ложись спать,— коротко сказал он,— до утра еще порядочно.

— А ты?— удивилась Леночка.— Ведь замёрзнешь.

— Не замёрзну. Я в свитере, а тут, кажется, не холодно.

— Придвинь-ка второй стол,— обстоятельно сказала? Леночка,— и ложись. Ты в самом деле замёрзнешь.

Галимов пожал плечами и, кривясь от натуги, подогнал второй стол. Сосед на своём подоконнике вздрогнул, потревоженный шумом, приподнял голову, сказал что-то громко, но невнятно, и снова затих.

— Ты на него не сердись,— сказала вдруг Леночка, когда Галимов устроился рядом.

— А чего на него сердиться,— удивился Галимов,— спит себе, и пусть спит.

— Да я не про него. Я про того,— Галимов понял, что речь идет о Вожаке, и нахмурился.— Тебе, наверное, не нравится, что он всё время командует. Он ведь как лучше хотел. Он видит — народу много, а никто не шевелится, все чего-то ждут. А чего ждать? Он ведь тому мужику с ключом денег дал, чтоб нас тут устроили, он думал, ему хоть спасибо скажут, а на него все как, на врага. Странные все-таки люди — когда командуют, подчиняются, а когда добро делают, бесятся... Он мне про. себя немного рассказал. Несчастный он какой-то. У него...

— Да ладно,— перебил её Галимов,— несчастный, несчастный. Ты-то больно счастливая. И потом, ничего я ему такого не сказал. Ну хочешь, я перед ним завтра извинюсь?

Леночка не ответила. Где-то внизу громко хлопнула дверь. Вероятно, зашёл Вожак.

— В командировку ездил? — для чего-то спросила Леночка.

Галимов протянул руку и внимательно, как слепой, ощупал прохладное Леночкино лицо. Сосед конвульсивно всхрапнул, Галимов отдёрнул руку, а Леночка прыснула.

— В командировку,— вздохнув, ответил Галимов.

Он снова протянул руку и торопливо расстегнул верхнюю пуговицу Леночкиного пальто.

— Погодите, я сниму,— спокойно сказала Леночка.— Укроемся, теплее будет.

Под пальто действительно стало теплее. Галимов мысленно усмехнулся, представив себя со стороны. «Придёт пора вспоминать, и вспомнишь именно это». Возможно.

— А я к дочери ездила,— помолчав, сказала Леночка.— Она там у мамы. Плачет, просится со мной. А что я могу сделать? Ей всего четыре года. Придётся работу бросить — она часто болеет. А работу бросать...

— Где ты живёшь? — перебил её Галимов.

— То есть как? — Леночка от удивления приподняла голову.

— Да так. Адрес у вас какой?

— А зачем это? — голос Леночки вдруг снова стал хрипловатым.— Ты что, решил удочерить мою дочь?

— Где ты живёшь? — еще раз, уже мягче, спросил Галимов.

— Голубятникова, семь, квартира сто девятнадцать,— помолчав, удивленно ответила Леночка.— Только для чего это? По понедельникам, средам и пятницам я вечерами бываю дома. Странный ты какой-то... Ну и в выходные,, конечно. Не понимаю, зачем тебе это надо? Наверное, женатый человек...

— Никакой я не женатый человек,— сказал Галимов и придвинулся ближе.— Была жена, да сплыла.

— У меня тоже муж был... То есть не муж... Мы с ним учились вместе... А потом... Я с ним... Да тише вы, ведь проснётся. Зачем вам это все... Я же... Гос-споди...

***

Когда он проснулся, было уже светло, Леночки рядом не было, но он был заботливо укрыт её пальто. Галимов удивленно сел и встретился взглядом с Соседом. Тот всё так же сидел на подоконнике и курил, щуря воспалённые глаза.

— Вставайте, скоро будет автобус,— сказал он.— А дамочка ваша на крыльце. Умывается,— добавил он,, двусмысленно усмехнувшись.

Галимов молча оделся, взял в руки тёплое Леночкино пальтишко и спустился вниз. Вслед за ним двинулся Сосед.

Леночка действительно была на крыльце, и от её здорового морозного румянца его передёрнуло. Он галантно помог ей одеться, стараясь глядеть в сторону.

Вскоре на улице собрался весь автобусный люд, все были заспанные, помятые, оживлённые. Он с лёгким удивлением разглядывал их на свету, увидел полную женщину с грудным ребёнком, та приветливо кивнула ему, сердитого парня в мохнатой шапке, еще несколько полузнакомых лиц. Все здоровались друг с другом, как с давними знакомыми. Того шестилетнего мальчика, как он ни искал, нигде не было.

Когда они, опять гуськом, двинулись к шоссе, Галимова рысцой настигла вчерашняя черная собака. «Глядите!» — крикнула ему Леночка, но он решил не оборачиваться, и собака вскоре отстала.

Вожак в каракулевой шапке, как всегда, отдавал команды: «Никого не забыли? Побыстрее, товарищи, время не ждёт. Гражданочка, успеется, успеется...» За ночь у него отросла щетина, лицо было бледное и слегка потасканное, как у поэта-песенника.

Автобус пришёл с опозданием. Шофёр долго ничего не мог понять, ворчал и ругался, говорил, что у него нет места, советовал обратиться к какому-то Сафиуллину. Но тут как из-под земли вырос вчерашний шофёр, о чем-то, подозвав и Вожака, потолковал с коллегой, и тот милостиво кивнул: валяйте!.. «Сперва женщины и дети!» — принялся было трубно вещать Вожак, но его уже никто не слушал.

Мест, как ни странно, хватило. Едва усевшись в мягкое откидное кресло, Галимов вновь ощутил прилив блаженной дрёмы. «Утро начинается с рассвета!» — обрадованно грянул динамик.— Здравствуй, необъятная страна!» Вожак все еще о чем-то переговаривался с шофёром.

«Голубятникова... как там? — лениво подумал было Галимов, но решил не вспоминать. Билеты действительны и этого достаточно.

Автобус резко тронулся с места, его невольно бросило на соседа, и он увидел, что соседом его оказался тот самый, вчерашний. «Курьёзно»,— весело подумал Галимов, засыпая.