Русалка.

Был вечер. Стояла у озера.

И влажный покой обвевал тихим сном.

Деревья листву свою сбросили -

Стоят обнажённые чуждо кругом.

 

Над гладью туман рвано стелится,

Вкрапления сребрянных звёзд чуть видны,

И берег заманчиво пенится

Жемчужными бусами полной луны.

 

Из чёрных глубин, может, пение,

Но, кажется, дикий, отчаянный крик

Неясно являет свечение,

Чтоб скрыть отвратительный лик.

 

Но только от взгляда не скроется

Ни мрачность глазниц, ни опухшая плоть,

Ни шея, от камня что ломится -

Того ожерелья, с чем канула в водь.

 

Выходит, горда и уверенна,

И тонкими пальцами гладит власа,

Не холоден ей ветер Севера,

В ресницах не дрогнет, сверкнувши, роса.

 

Кусты шелохнулись: был вышедший

Совсем ещё мальчик, двадцатый шёл год.

Он, песни девичьи услышавший,

Влюбился, в улыбке скрививши свой рот.

 

Она же звала его: "Милый мой!

Иди! Подойди! Дай мне руку свою!

И я покажу тебе мир иной!

И новую, тихую песню спою!"

 

Дрожали деревья-свидетели,

Боялись и птицы крылами взмахнуть.

Исчезла луна, не ответила.

И я окрестила ушедшему путь.

 

Молитва теперь бесполезная

Ворочает душу мою изнутри,

Но... Манит меня неизвестное,

Что может сломать и что может убить.

 

Смотрю из-за дерева тайно я

На горечь обманчиво-сладких утех.

Русалка, собой величавая,

Изящными пальцами давит на смех.

 

Слезами его, обречённого,

Она заливает другую печаль:

Её не жалели влюблённого

И хрупкого сердца. Ей тоже не жаль.

 

Отраду нашла себе в хохоте,

В истерике слабых и жалких людей.

Безумная плачет и топит их,

Крича: "Пожалей ты меня, пожалей!"

 

И вечно свободная, мёртвая,

Смеётся и песни поёт для других,

Блуждать средь миров обречённая,

Где много подобных ей женщин таких.