Той весной сложила я песню

О своей любви неуместной,

Как себя считала невестой…

(Чушь, конечно, но зато честно!)

Той весной сложила я песню.

 

Автора слов не знаю, но исполняла это Пугачёва в незабываемые девяностые.

 

**********************************************************************************************

      Длинный выдался день, ох, длинный, если считать, что начался он со вчерашнего вечера и так ещё до сих пор и не закончился: длинный, как все летние вторники, когда после ночного учёта приходится работать до семи вечера, а потом пешадралом тащиться домой и на закуску вставать к плите. Раньше переносила такие дни запросто, а сейчас… старею наверное — устала аки раб на галере.

 

      Да ещё и эпизод один, казалось бы, шуточный, привнёс в этот бесконечный день дополнительную, не слишком приятную ноту… Хрень, казалось бы, а вот прямо из головы не идёт, хоть застрелись.

 

      Да чего уж, нет смысла скрывать — для того, как говорится, и пишется, чтоб рассказать всем. Короче… дело было так.

 

      Выйдя нынче из магазина через главный вход, я буквально налетела на грузную старуху, с наглухо обмотанной линялым платком головой, в засаленном, слишком тёплом для июньского вечера халате, приноровившуюся торговать чем попало прямо у входа. Та расселась на заборчике, больше для красоты сооружённом вокруг газончика, что обрамлял павильон, и расставила перед собой дежурный инвентарь: перевёрнутый ветхий деревянный ящичек, на котором покоился видавший виды и изрядно проржавевший кантер, многократно перемотанную разноцветной проволокой тележку-каталку на двух колёсах и, собственно, тару с товаром — два пластиковых ведёрка, обвязанных сверху старым и весьма ветхим целлофаном.

 

      Видела я эту бабку, разумеется, не впервые — она тут чуть ли ни ежедневно ошивалась, если позволяла погода: усаживалась на загородку и потчевала народ то зеленью, то грибами маринованными, то соленьями собственного изготовления, порой приносила ягоды или даже домашние яйца. Раньше хозяйка, то бишь, начальница моя, трёхэтажным матом проклятую конкурентку крыла да в шею прочь гнала, требуя того же от подданных, то есть, от нас, продавцов, но в последнее время то ли смягчилась, то ли смирилась — уж не знаю, но сидит бабка спокойно уже с апреля-месяца, а Ольга Владимировна теперь ходит мимо неё как мимо столба и слова больше не говорит. Ну, а раз начальству дела до старухи больше нет, то нам-то и вовсе пофиг, и я, как все мои коллеги, прошла бы как всегда, не обернувшись, да — вот незадача! — ненароком о металлическую телегу запнулась и тут же схватилась за ушибленное, употребив соответствующее случаю нецензурное выражение.

 

      — Купи клубнички, дочка! Своя, только что с огорода!.. — уловив неожиданное, хотя и весьма негативное внимание с моей стороны и зазывно заулыбавшись, тут же беззубо зашамкала бабка.

 

      — Здесь нельзя торговать, уходите, — процедила я сквозь зубы: о бабкино ржавьё я пребольно приложилась большим пальцем на левой ноге, так, что аж кровь выступила из-под ногтя, и теперь конечно же злилась! Ещё и отношение такое покоробило: человек покалечился, а к нему мало того, что ни тени сострадания, так ещё и втюхивать что-то пытаются! Хотелось бы мне той бабке и погрубее чего сказать, да не приучена хамить старикам, как бы они не накосячили.

 

      — А чего нельзя-то? Люди ходят, может, кто чего купит, — продолжая «не замечать», миролюбиво возразила старуха, уставившись на меня синими, не по-стариковски ясными глазами и продолжая улыбаться. — Гляди, какая! Отборная! — большая и когда-то, наверное, сильная рука с коричневой кожей и грязными обломанными ногтями зачерпнула из такого же не слишком чистого пластикового ведёрка литра на четыре товар — действительно крупную и спелую клубнику, в которой то тут, то там попадалась листва, недозревшие ягоды на соцветьях, а то и небольшие комья чернозёма.

 

      Я, не смотря на злость и непроходящую боль, всё же, скорее машинально, спросила:

 

      — Сколько просишь?

 

      — За кило — полторы сотни, всё ведёрко за пятисотку отдам, хотя там четыре кило помещается, я мерила, — с неповторимым достоинством, не оставлявшим места надежде на торг, просветили меня.

 

      — Ого! — вырвалось у меня. Цены на клубнику в это время года были мне неизвестны — свекровь в сезон бесплатно и вдоволь кормила собственноручно выращенной ягодой моего сына и своего внука, а сама я давно считала, что и без отборной клубники как-то проживу, а уж мелочовки побаловаться та же свекровь всяко подкинет в урожайный год. А вот сто пятьдесят рублей — это была цена одной поездки на такси до моего дома, которая могла бы значительно сэкономить моё время.

 

      — Чего — «ого»? — погасила улыбку старуха. — Витамины же, покупай, пока свежая! — повелительно добавила она. — Денег, небось, нет? — синие глаза её насмешливо сузились, лицо снова расплылось, да вот только улыбка теперь была не зазывная, а какая-то… акулья, что ли: всё с тобой, мол, ясно.

 

      — Нет! Просто не хочу, — буркнула я, отворачиваясь и делая первый шаг в направлении прочь от зловредной торгашки. Терпеть не могу таких вот «догадливых», а от пожилой женщины так просто не ожидала ничего подобного! И как она только умудряется здесь торговать с таким отношением к людям?

 

      — Давай хоть погадаю тебе, что ли, — бросили мне вслед. — Забесплатно, не боись!

 

      Зло выдохнув, я обернулась, теперь уже с конкретным намерением послать бабку, не смотря на то, что она бабка. Та всё так же, но теперь словно бы приосанившись, сидела на облюбованной загородке, в левой руке уже держа колоду старинных, ветхих и замызганных карт (и когда, откуда достать-то успела?), а правой лениво её тасуя. Совершая явно знакомые и многократно отработанные действия, пальцы выглядели тоньше и изящнее, чем в момент зачёрпывания из ведра ягоды. Не знаю почему, но почти произнесённые гневные слова вдруг застряли у меня в горле.

 

      — Ты у меня какая дама? — старуха ловко, не глядя, переполовинила колоду, бросила беглый взгляд на открывшееся, кивнула сама себе. — Ну так и есть: трефовая.

 

      — Какая? — отмерла я. Гаданий, тем более, карточных, как и всякая женщина, я была не чужда, а в молодости так вообще увлекалась, и слышала такое слово. Но… так сейчас эту масть вроде не называют?..

 

      — Крестовая, по-вашему, — пояснила старуха, окончательно выпрямив сгорбленную спину. А я… я зачем-то шагнула обратно и снова встала прямо напротив неё.

 

      — Какая ж я крестовая? — едва внятно произнесли мои губы. — Крестовой надо быть либо черноглазой и темноволосой, либо чтоб хорошо за сорок перевалило…

 

      — Много ты понимаешь, — веско перебили меня, и голос был уже далеко не сладенько-зазывным и шамкающим: он был низким, глубоким, манящим… обволакивающим. — Ни при чём тут ни годы, ни глаза…

 

      — А что при чём? — пролепетала я, неотрывно глядя на… женщину?

 

      Та отвела взгляд, молча тасуя колоду.

 

      — Дама бубён — жена и мать: такая как одному отдана, так и век верна, — начала объяснять она, являя мне нужную карту. — Червовая — вольная птица: она сама себе судьбу ищет, а как находит — так уж не упустит, и любить станет только того, кто её любовью одарил. — Гадалка едва слышно вздохнула. — Пиковая… — она хмыкнула. — Той никто не нужён, хоть и захоти она — любого бы взяла, да одной ей лучше: попользуется мужиком — и выкинет… — повисла пауза, а моя гадалка замерла с мечтательно-самодовольной ухмылкой на лице.

 

      — А трефовая? — не выдержав, поторопила я.

 

      Бабка, словно очнувшись, уставилась на меня.

 

      — А трефовая всю жисть между ё***х: и мужики кругом, и мужика нет — вот так! — зло, с каким-то непонятным для меня негодованием припечатала она, и голос снова стал старческим — визгливым и дребезжащим. А я вдруг разозлилась: ну нихрена ж себе заявление! Даже фыркнула от злости! А муж мой, с коим пятнадцать лет живу в законном браке — это как? Недоразумение?!

 

      — Ну так чего? Гадать, али всё ж ягодки завесить? — словно издеваясь, начала бабка. — Можа, вообще заклятье трефовое с тебя снять, а? Я могу, но то не меньше тыщщи стоит, а в твоём случае — и все полторы! — она поднялась с заборчика, выпрямилась и… оказалась выше меня. Не то, что бы я уродилась такой уж дылдой, но… бабуля ведь минуту назад выглядела согбенной и от этого маленькой! — Давай сыму заклятье, а то сама ж пожалеешь вскорости, слезьми умоешься! — прозвучало тем временем пророчески.

 

      Я понуро опустила голову.

 

      — Не верю.

 

      — Ну и дура! — скрипуче рявкнуло в ответ. — Об тебе ж хлопочу!

 

      — О себе хлопочите! — вырвалось у меня.

 

      — Будешь выть аки волчиха — ишшо вспомнишь меня! — бабка угрожающе нависла надо мной, грозя пальцем.

 

      И тут, не смотря на свою природную скромность, я не выдержала.

 

      — Да пошли Вы! — выплюнула я прямо ей в лицо, а затем развернулась и ушла — на этот раз, без оглядки, но с твёрдым намерением лично взять поганую метлу и разогнать противную старуху, коли ещё хоть раз увижу её возле магазина!

 

      Вот только сделать это прямо сейчас мне отчего-то опять не хватило окаянства…

 

      Но и перестать думать о зловредной бабке я никак не могла: ни усталость не помогла, ни неблизкая дорога до дома, ни нескончаемые домашние заботы, — всё из головы не шло этакое её бестактное поведение! Это забивало все мысли, мешало совершать привычные действия, а позже, когда я добралась таки до постели — долго не давало уснуть, стучась в мозг давно известной аксиомой: видать, на лбу у меня написано, кто я, и что у меня не так, раз любая старая дура с первого взгляда это видит…

 

      Поворочавшись с полчаса в кровати, я со вздохом поднялась, нашарила в темноте ночник и и включила его. Только одно могло теперь помочь: чтение любимой книги — той самой, больше года бессменно живущей прямо у меня под кроватью, уже довольно затёртой от частого пребывания в моих руках, с тремя изображёнными на обложке героями, что давно стали как родные — особенно один, высокий, светлый, и, казалось бы, так не по-мужски длинноволосый… Вот и опять пришло время на ощупь найти знакомый томик, положить перед собой и… открыть на первой попавшейся странице.

 

 

***

 

 

      …Когда я наконец отложила книгу и закрыла глаза, время, кажется, перевалило за полночь — давно пора было спать. Да и не читала я толком, так, просто «втыкала» — раз десять уже, наверное, провалилась в объятия Морфея, но всё ещё продолжала мужественно с ним сражаться — ведь интересная же книга, хочется же ещё почитать!.. Но всё же, бережно отправив синенькую, уже изрядно потёртую книжечку обратно под кровать, я дотянулась до ночника, нажала на кнопку, и комната погрузилась в темноту… Я почти заснула, но вспомнила, что надо перед сном уточнить, заведён ли на завтра будильник, взяла свой телефон… Однако, что именно я увидела на его дисплее, изгладилось из моей памяти подчистую: наверное, всё же отправилась в мир грёз раньше. Просто уснула и, как все люди на свете, понятия не имела, что за новый день уже спешит мне навстречу.

 

____________________________________________________________________________

Ссылка на следующую часть для тех, кто заинтересовался и желает продолжить чтение: https://poembook.ru/poem/2127334-chast-I-nezvannyj-gost-glava-1