УЧЁБА В ДЕРЕВЕНСКОЙ ШКОЛЕ ПРИ ОККУПАНТАХ
(ложь во благо)
«Беда принуждает ко лжи даже честного»
Публий Сир, римский поэт (1 в. до н.э.)
Чтобы не быть угнанными немцами в Германию, наша семья бежала в глубину Крыма, попав в деревню Токмак. Остановились мы с разрешения местных жителей в пустующей школе, стоявшей несколько в стороне от деревни. Вокруг не было никаких строений. Первые дома от неё находились в нескольких сотнях метров. Ближе всех к ней стоял большой дом бывшего директора школы, имевшему жену и двух детей. Один мальчик был моего, шестилетнего возраста. Другой, был старше года на два. Всё свободное время я проводил с двоюродным братом. Ему было пять лет. Деревенские ребята не приходили для игр к нам, а мы к ним.
Через несколько дней проживания в школе мы с братом решили обследовать чердачное помещение. В нём обнаружили много сложенных стопками разных книг. От нечего делать, мы все пересмотрели, особенно картинки в них. Я умел неплохо читать. Нам понравилась книжка «Как закалялась сталь». У неё был очень красивый толстый переплёт. Когда мама увидела в наших руках эту книжку, она даже побледнела. Забрав её, отнесла на чердак, строго предупредив, чтобы мы никогда никому не говорили об обнаружении спрятанной школьной библиотеки, и, тем более, что-либо о книжке с таким интересным названием «Как закалялась сталь.» Со слов мамы, узнали бы немцы о наличии у нас этой книжки, повесили бы всю семью. Напуганные с братом, мы больше никогда не лазили на чердак, чтобы не быть повешенными. Я знал, что ни в коем случае нельзя упоминать о том, что до войны над моей кроваткой висел портрет Ленина в детском возрасте с белыми кудряшками на голове. Мама - комсомолка меня приучила к мысли, что я был в родстве с Лениным, якобы являющимся моим дорогим дедушкой. Когда к нам приходили гости, я с нескрываемой гордостью им показывал портрет своего дедушки и рассказывал, как за счастливое детство всех ребят в мире он боролся с врагами, за что они его убили. Немцы тоже убивают всех, кто был знаком с моим дедушкой Лениным. Я всегда переживал, чтобы кто-нибудь из наших знакомых не проболтался о моём родстве со знаменитым дедушкой. В городе я видел повешенных людей. От одной мысли, что немцы могут меня повесить вместе со всей нашей семьёй, становилось очень страшно. Я даже представлял, как мы весим на деревьях. От нападавшего ужаса у меня начинали градом катиться слёзы. Чтобы их никто не видел, убегал в укромное место за домом.
Когда мама положила на место книжку, запрещённую немцами для чтения, она пошла к директору школы. Вернувшись, сказала, что он в большой комнате своего дома обучает деревенских детей умению читать, писать и считать. Он разрешил маме приводить меня на занятия, чему она была очень рада. А я расстроился, так как хорошо помнил, чем в городе закончилось хождение детей в школу, открытую немцами. Вместе с учителями их отравили в машине - душегубке. Мама меня всячески успокаивала, заверяя, что в деревне проживает и следит за порядком всего один немец, не имеющему такой страшной машины. На другой день она отвела меня в дом директора.
Класс представлял собой большую комнату с чёрной доской на стене и несколькими старыми, также чёрного цвета, партами с откидными крышками. Всего было пять парт, за которыми сидели девочки и мальчики, примерно моего возраста. Директор, у которого в руках всё время была длинная деревянная линейка, меня посадил на свободное место к мальчику, не проявившему никакой радости от моего соседства. Каждый ученик получил по тоненькой тетрадке в линейку и карандаш. Дети, в зависимости от умения и имеющихся знаний, старательно выводили под диктовку директора буквы, слова, слоги, а некоторые, как я, короткие предложения. Я это умел делать, и потому быстро справлялся с заданием, а потом со скучающим видом смотрел в окно. Видимо, от наступившего безделья, после выполненного очередного задания, я достал маленький перочинный ножичек, осторожно раскрыл его, и кончиком лезвия стал царапать по парте, выводя своё имя. Впереди лежала раскрытая тетрадь так, что со стороны можно было подумать будто я в ней что-то пишу. По крайней мере, ходящий у доски вперёд и назад преподаватель, не заметил моего безобразия.
Сосед по парте сразу понял, чем я занимаюсь. Он ничего мне не сказал, только ещё ниже опустил голову над тетрадью, и громко засопев, продолжил писать. От напряжения у него порозовели щёки и уши. Как только я закончил свою нехорошую работу, накрыв тетрадкой выцарапанное имя, мальчик с поднятой рукой подскочил со своего места и, обращаясь по имени и отчеству к директору, на весь класс объявил, что я, городской хулиган, испортил ножом парту. Все дети дружно повернули головы в мою сторону, с нетерпением ожидая за такой проступок наказание, которое наступило немедленно. Директор отодвинул тетрадь, и увидев царапины на парте, грозным голосом потребовал положить на неё руки и не убирать их. Когда я это сделал, он стал линейкой сильно бить по рукам. Было больно, но я терпел, не пытаясь убрать руки от сыпавшихся на них ударов. От стыда я готов был провалиться сквозь землю. Меня впервые в жизни наказывал посторонний для меня человек, да ещё таким позорным способом. Дома меня, до войны, наказывали тем, что на некоторое время родители ставили лицом в угол. Как только директор закончил свою экзекуцию, я пулей вылетел из класса, с силой хлопнув дверью, и без оглядки побежал домой.
Я честно рассказал маме, что со мной случилось, и показал покрасневшие руки. Мама очень расстроилась, сказав, что теперь ей будет стыдно появляться в деревне, так как все жители будут показывать на неё пальцем, как на мать отъявленного городского хулигана. Она потребовала, чтобы я на другой день пошёл в школу и извинился перед директором за то, что испортил парту, которая служила многим поколениям учеников. Рано утром, когда ещё никого не было из детей, я пришёл с повинной к директору, заверив его, что больше никогда в жизни не буду что-либо портить, и попросил простить меня. Директор оказался добрым человеком. Он погладил меня по голове, сказав, что я хороший мальчик, умеющий делать выводы. С его стороны, признался директор, он тоже был неправ, наказав меня таким способам. «Видимо сдают нервы» - горестно вздохнул директор, и разрешил продолжить учение. Я его поблагодарил, но не стал оставаться. Медленно побрёл домой.
Маме сказал, что в школу больше не пойду, так как мне будет неловко перед детьми, которые видели мой позор. На этот раз мама не стала со мной спорить. Может быть, она вспомнила, что случилось с учениками в городской школе. Она сказала, что я обязательно пойду в школу, когда придут наши. Я отлично понимал, что она имела в виду Красную Армию.
Через несколько дней по деревне разнёсся страшный слух, что приезжали к директору немцы - эсэсовцы, нашедшие у него в огороде закопанный бюст дедушки Ленина. Немцы забрали с собой директора школы и отысканный ими в земле бюст. Жители деревни шептались между собой, что нашёлся предатель, выдавший всеми уважаемого учителя. На другой день в деревню с переводчиком приехали два немецких офицера, которые ходили по домам и расспрашивали о директоре. Не минули они и нас. Переводчик в основном задавал вопросы мне, как ученику, посещавшему школу. Его очень интересовало, что директор школы рассказывал детям о Ленине. Не моргнув глазом, сказал, что я вообще не знаю, кто такой Ленин. В школе пробыл всего один день, и больше не ходил, так как злой преподаватель меня побил. Как только переводчик перевёл офицерам мои слова, они сразу покинули наш дом. После их ухода мама легко вздохнула, крепко меня обняла, сказав, что у неё растёт толковый сын, который знает, когда и что говорить. Она меня всё время учила, чтобы я всегда говорил только правду, иначе меня не будут уважать люди, с которыми придётся сталкиваться в жизни. А тут похвалила за ложь.
Вскоре стало известно, что немцы расстреляли директора школы. Его жена осталась одна с двумя малолетними детьми. Жители деревни ей помогали выжить вплоть до прихода Красной Армии в деревню. Помощь оказывали тайно, чтобы не нарваться на предателя.
