На птицах (Подборка в Топосе)

Из Бургоса

Почти Роберт Льюис

Наташе

Про вереск надо сжато.

Сейчас я так могу.

Больничная палата

и птицы на снегу.

И я могу про это,

и я могу про то,

что в кланового цвета

одета ты пальто.

А пустошь за больницей.

Там бомж тебе нальёт

за очи и ресницы

свой вересковый мёд.

И может быть, заплачет,

и мы его поймём –

в тот раз была удача

с шотландским королём.

Рю

Наташе

Куда летят драконы

сегодня? На рассвет.

По всем земным законам

драконов в мире нет.

Но пролетают низко,

касаясь этажа.

Их нет. Но кровь их близко.

Ах, как она свежа.

Они её теряют

в полёте ради нас.

Они летят и тают,

как снег, как лёд и газ.

Чтоб ты могла у шторы

заметить без вранья

того из них, которым

назавтра стану я.

Beethoven Op. 69

Когда – особенно – закат.

...и ты как будто умираешь,

и ты как будто виноват,

но этого не понимаешь.

Вокруг колышется трава,

она застигнута закатом.

Из вас троих она права

одна. Она не виновата.

Тишина

Олегу Т.

Я никого не примеряю

на эти бедные стихи.

Я просто тихо умираю,

и хорошо, что дни тихи.

Что тише дней – одни закаты.

И что расплата тишиной –

одна возможная расплата

для пролетевших надо мной.

Да будет так. Скандал Гогена

мне не поднять, кишка тонка.

Но у Гогена несомненно

тиха могучая рука.

Акутагава

Люблю литературу

и долгую, что сны,

осеннюю фигуру

осенней же сосны.

Люблю совсем не славу,

а тот короткий миг,

когда Акутагаву

я вижу среди книг.

Когда заходит солнце

и чуть плотней в лучах

и силуэт японца,

и горечь на губах.

В поэзии нет смысла, –

японец говорит, –

она лишь коромысло

для счастья и обид.

Померкшие пучины.

Во мне и вдалеке

взгрустнувшие мужчины

над чашками сакэ.

Лопух

"В келье инока Зосимы

тело бренное смердит"...

О. Т.

Мы с тобою поносимы.

Выносимы? Да едва ль.

Не найду себе Зосимы.

Не повем свою печаль.

Лопухи на огороде.

Смердяковы у дверей.

Что-то общее в природе

человека и зверей.

Что-то жалкое такое.

Может, нежность... может, грусть.

Ожидание покоя,

беспокойство...

Ну и пусть!

Пусть расцвел лопух –

он тоже

нам с тобою в унисон.

У него ведь – дрожь по коже,

у него – кошмарный сон.

Старший. Мужицкий

Снег ты мой, снег.

Старший. Мужицкий.

Саночек бег.

В брюхе кружится.

Дома портки

Гритта стирает.

Души легки.

Плоть умирает.

Слёзы из глаз.

Снег на ресницах.

Горы колбас.

Небо на птицах.

Мастер

Олегу Т-му

Дырявый забор, хохлома

осеннего древнего леса.

Хотел бы сойти я с ума –

чтоб из одного интереса,

чтоб видеть и ночью и днём –

вот Альфа горит, вот – Омега,

горят-не сгорают огнём

весёлого вечного снега.

А я выхожу босиком

(не видят, уснув, санитары)

с седой головой, с посошком

и полной сумой стеклотары.

Нирвана

Моим дорогим

Чтоб увидать нирвану,

не ходишь далеко.

За яблоком Сезанна,

Ван Гога молоком.

А то – лежишь в постели,

от боли ни гу-гу,

с нирваной рядом – ели,

ворона на снегу.

Амедео

Это – круг запойной пьяни,

это – облака овал.

Это утро Модильяни

в полчаса нарисовал.

Цвет такой блажной и нежный!

До того блаженный цвет,

что особенной надежды

(никакой надежды!) нет.

Может, не искал ты муки,

но нашёл, чего искал –

пробежавшей мимо суки

глаз особенный оскал,

а над этим – выше? ниже? –

перьев трепет и – не зги.

А любовники в Париже

только крыльями наги.

Без обмана

Это верная примета –

бабочки летят на свет.

Значит, наступило лето.

Сколько будет этих лет?

Лучше осень. Без обмана

говорят, что прожил ты,

клочья серого тумана

и увядшие цветы.

Карусельные лошадки,

где же ваша суета?

Пахнут астры – запах сладкий

госпитального бинта.

Бинты

Так воздух свеж с утра,

как будто старый Бах

ночь, утром постирав,

развесил во дворах.

Дыши, мой старый двор,

свой заговор шепча.

К тебе есть разговор

с Господнего плеча.

Не слышен крик менял.

Такой всё чистоты,

как будто поменял

засохшие бинты.