Шелкопряд.

Закат плавит верхние этажи,
И слово обретает климат и полюс.
Плоская вещь, пылью покроясь,
Заражает ветхой старостью витражи.

Симулякр тонких нитей вокруг запястий
Меланхоличность внедряет во взгляд -
Индульгенция за секреты; мой шелкопряд
Подшивает людей самой лабильной масти.

Помещая в груди и огонь, и глетчер,
Сжимаешь в путах косвенных постояльцев,
Изрезаешь жилы без отпечатков пальцев,
И молча куришь самокрученный вечер.

Твой лик растекается в черном стекле,
Подражая пощечине острого ливня,
Когда морось становится все активней,
Припадая устами замерзшими вниз, к земле.

Ночью вся речь обретает повадки
Слепца или вора - шарит руками, ищет
Шорох ответа или вопрос застывший,
Как плод в ожиданьи расширения матки.

Наша комната двойственных пиететов,
Вторя движениям тел и иногда скрипя,
Оснащена приветствием фонаря -
Пристанищем душ неизвестных поэтов.

Когда слова оставляют синяк на челе
Мирозданья, и руки становятся устьями рек
И впадают друг в дуга, сокращается век,
Сползая годами доверия по стерне.

Время крутит, сдвигает предметы,
Попросту мстит постоянству за пыль,
Дом движет улицей, снами - быль,
Так и людской молвой - неотпетый.

Стагнация места заменяет память,
Фиксируя косность и преломленья лучей.
Грузность и дряхлость становится все кучней,
Заставляя скупое молчание править

И потакать старине/старшинству,
Тому, что бледнеет и мыслью, и взглядом,
Что черство мертвеет и сохнется рядом,
Тому, что дается взамен костру

На избавленье от плотности и фиксажа.
Снова петляют мерность и череда,
разоряя немалую веру. Времени борода,
Как для фатума, случая пряжа.

Дождь бессилен унять оваций листвы,
Твой слух упрекает излишества звука,
И если наш вор оказался безруким,
То и зачатки жизни в утробе мертвы.