сглаз
Маленький мальчик Юра полностью ослеп, будучи тридцатидвухлетним стихийно лысеющим мужчиной. А до этого знаменательного события он трёхлетним ребёнком как-то гулял по самому большому городу самой большой страны со своими самыми большими родителями, много и часто работавшими на маленькие и редкие зарплаты. Они, все вместе, отдыхали. Был отпуск.
В зелёный солнечный день на какой-то из частей ВДНХ, кажется на Н, они пристроились к неровной и пёстрой очереди, медленно перетаптывающейся в направлении пузатой жёлтой цистерны, обслуживаемой дородной женщиной с разноцветным лицом и круглыми локтями, упирающимися в одинокое низкое пыльное предгрозовое небо.
Маленький Юра был одет в летний костюмчик, майка и шорты, с пятью морячками и импортные, как тогда говорили и всячески афишировали, болгарские сандалии. Родители любили его баловать и гордились этим. Мальчик стоял меж папы и мамы и дулся: он хотел идти в «метло», где прохладно, много всего интересного и как-то по-особому пахнет. Белокурая пышная общительная мама уже успела завязать с соседкой по очереди непритязательный разговор об абрикосовом варенье. Необщительный же папа с руками, как у хирурга (не по локоть в крови, а - ухоженными (так, по крайней мере, выражалась общительная мама)) развязал и обратно завязал чёрно-белый шнурок на шортах, тоже импортных (надо же и о себе подумать!).
Толпа заворожено продвигалась к заветному кранику, оббитым кружкам и нервному позвякиванию мелочи в блюдце. Вдалеке играла разрешённая музыка.
Когда очередь дошла до Юриной семьи, типичная общепитовская личина, слепленная из торопливого высокомерия, косметики всех сортов, скудоумия и грубости, кувыркаясь сползла с физиономии толстой продавщицы в видавшее многие виды бывалое сальное декольте. Глядя на ребенка она сюсюкая пророкотала общительной маме:
- Ой-ой-ой! Какой у вас чудный малыш! – А потом добродушно нависла над самим Юрой. – Ути-пути, и как нас зовут?..
«Блядь, нас зовут – советский народ!» - язвительно и самозабвенно подумал необщительный папа. А Юра опустил глаза и что-то выводил сандалькой по асфальту.
Продавщица же, практически взмолившись, проурчала что-то ласковое слоящимися губами и гордо сказала общительной маме:
- У него глазки та-а-акие… что с него только святые лики писать, - и безо всякого интонационного перехода с прежним повседневным хамством рубанула липкий воздух. – Что вам!
- Два кваса, - неуверенно и тихо проронила общительная мама вместе с пятью копейками и попыталась незаметно сплюнуть через плечо.
«Конечно, два кваса! - громко подумал необщительный папа. – Только он и есть!»
А Юра ничего не сказал и не подумал. Он хотел в метро.
И было метро. Было дальнейшее детство. Какая-то болезнь глаз. Постепенное помутнение дальнейшего жизненного пути. Неясность при каждом шаге. Ощущение, будто тебе на голову надели полиэтиленовый пакет и постепенно задувают туда все больше и больше сигаретного дыма. И погоня (какой детектив обходится без погони?) за удачей, на ощупь. Но, судя по всему, удачу свою, как и жизнь, Юра перегнал, а повернуть обратно не может – он не видит, где обратно.
Он работает на специальном заводе для слепых и делает какие-то розетки и прочее. Он пытается втиснуть свое нынешнее бытие в скупые зрительные образы оставшиеся из прошлого… Арбузная рвота на выбеленной солнцем морской гальке… Ароматная свежевспаханная земля… Ветреная надкусанная справа низкая октябрьская луна… Праздничные транспаранты, шарики и мёртвая бабушка… Глаза ТОЙ девочки, глаза цвета соломы, избитой дождем… Пытается и не может. И часто думает вслух, ведь он не видит, как говорит:
- Если та женщина была права, то я знаю, почему мы так живем… а я и не подозревал, что святые слепы, а бог, видимо, еще и глух. Поэтому мы так и живем
В зелёный солнечный день на какой-то из частей ВДНХ, кажется на Н, они пристроились к неровной и пёстрой очереди, медленно перетаптывающейся в направлении пузатой жёлтой цистерны, обслуживаемой дородной женщиной с разноцветным лицом и круглыми локтями, упирающимися в одинокое низкое пыльное предгрозовое небо.
Маленький Юра был одет в летний костюмчик, майка и шорты, с пятью морячками и импортные, как тогда говорили и всячески афишировали, болгарские сандалии. Родители любили его баловать и гордились этим. Мальчик стоял меж папы и мамы и дулся: он хотел идти в «метло», где прохладно, много всего интересного и как-то по-особому пахнет. Белокурая пышная общительная мама уже успела завязать с соседкой по очереди непритязательный разговор об абрикосовом варенье. Необщительный же папа с руками, как у хирурга (не по локоть в крови, а - ухоженными (так, по крайней мере, выражалась общительная мама)) развязал и обратно завязал чёрно-белый шнурок на шортах, тоже импортных (надо же и о себе подумать!).
Толпа заворожено продвигалась к заветному кранику, оббитым кружкам и нервному позвякиванию мелочи в блюдце. Вдалеке играла разрешённая музыка.
Когда очередь дошла до Юриной семьи, типичная общепитовская личина, слепленная из торопливого высокомерия, косметики всех сортов, скудоумия и грубости, кувыркаясь сползла с физиономии толстой продавщицы в видавшее многие виды бывалое сальное декольте. Глядя на ребенка она сюсюкая пророкотала общительной маме:
- Ой-ой-ой! Какой у вас чудный малыш! – А потом добродушно нависла над самим Юрой. – Ути-пути, и как нас зовут?..
«Блядь, нас зовут – советский народ!» - язвительно и самозабвенно подумал необщительный папа. А Юра опустил глаза и что-то выводил сандалькой по асфальту.
Продавщица же, практически взмолившись, проурчала что-то ласковое слоящимися губами и гордо сказала общительной маме:
- У него глазки та-а-акие… что с него только святые лики писать, - и безо всякого интонационного перехода с прежним повседневным хамством рубанула липкий воздух. – Что вам!
- Два кваса, - неуверенно и тихо проронила общительная мама вместе с пятью копейками и попыталась незаметно сплюнуть через плечо.
«Конечно, два кваса! - громко подумал необщительный папа. – Только он и есть!»
А Юра ничего не сказал и не подумал. Он хотел в метро.
И было метро. Было дальнейшее детство. Какая-то болезнь глаз. Постепенное помутнение дальнейшего жизненного пути. Неясность при каждом шаге. Ощущение, будто тебе на голову надели полиэтиленовый пакет и постепенно задувают туда все больше и больше сигаретного дыма. И погоня (какой детектив обходится без погони?) за удачей, на ощупь. Но, судя по всему, удачу свою, как и жизнь, Юра перегнал, а повернуть обратно не может – он не видит, где обратно.
Он работает на специальном заводе для слепых и делает какие-то розетки и прочее. Он пытается втиснуть свое нынешнее бытие в скупые зрительные образы оставшиеся из прошлого… Арбузная рвота на выбеленной солнцем морской гальке… Ароматная свежевспаханная земля… Ветреная надкусанная справа низкая октябрьская луна… Праздничные транспаранты, шарики и мёртвая бабушка… Глаза ТОЙ девочки, глаза цвета соломы, избитой дождем… Пытается и не может. И часто думает вслух, ведь он не видит, как говорит:
- Если та женщина была права, то я знаю, почему мы так живем… а я и не подозревал, что святые слепы, а бог, видимо, еще и глух. Поэтому мы так и живем
