И был он брат младший… И было ему плохо, так плохо, что хотелось забиться под лавку, нет, в щель между половицами – забиться туда, где мыши вьют гнёзда из высохших травок, обрывков бумаги и длинных конских волос. Хотелось спрятаться в таком гнезде и каким-нибудь забытым куриным пёрышком наблюдать оттуда за жизнью, не принимая в ней никакого участия.

 

Cтоял июль. Вечером, за сараями солнце насквозь просвечивало верхушки буйно разросшейся крапивы, и она становилась похожа на высокие, созданные из златотканой дымки, невесомые неземные ели…

 

Звали его Иван. Отчего же ему было так плохо? Оттого, отчего и многим – от себя. От собственной бедности, от неудач, которые преследовали, не давая хоть немного встать на ноги и поправить хозяйство. Жена Ивана, не сказать, что его бросила, но уехала с детьми к своей матери, так как в доме есть было нечего и наступала полная разруха. Изба снаружи начала даже зарастать бурьяном, а внутри – царствовала неподвижная пыль и сверчки. За печкой, кое-где на полу, в сенях с кучей одёжного хлама находились картины Ивана. Своими яркими диковинными красками, они были заметны в тёмном окружении. Но писал художник, так глубоко замкнувшись в своей душе, что картины, наполовину там и оставаясь, просто не могли уходить из его дома.

 

Долго лежал Иван неподвижно на полу посередине избы… и вдруг он вспомнил про брата. Давно они не виделись.

И хотя были родными, но такими разными, что жили словно чужие. Всё же брат – подумал Иван – может поможет чем. Он поднялся с пола отряхнул с себя пыль и вышел на улицу.

 

 

Солнце только опустилось за тёмные вершины дальнего леса, и небо там было какого-то непередаваемого золотисто-зеленоватого цвета, такого чистого, что напоминало о небе ангельском.