УПЫРЯ, ИЗМЕННИЦА И СУКА.

A.ROSS

Ночь, темнота.

Вдовца злосчастного квартира.

Почти здесь все,

как у Уильяма Шекспира.

Но только Коля Гоголь,

здесь поймет меня.

Свет мертвый,

Погребального огня.

Чур, тени,

словно по холсту.

Паук на потолке,

и на углу,

Витает от свечи,

того мерзавца паутина.

Завешена зеркал,

домашних половина.

И чудиться в той темноте.

Из гроба ты,

ползешь ко мне.

Все как в зловещем сне.

Как в пустоте.

Густом тумане,

и огне.

Луна в окне,

и желтым светом,

полниться квартира.

Крест, молот, кол.

В руке моей,

вода в флаконе.

Крест от нетопырей.

Твой стон.

Задернут трауром фронтон,

свисает бархат штор.

И зеркало,

покрыто тканью черной.

Уж полночь за окном.

Ночь, темнота,

Скрип гробовой доски.

И пламя дернулось свечи.

Взметнулась вверх,

паучья паутина.

Луна единственна светила.

И тени по холсту.

Из гроба ты,

к любимому вдовцу.

Восстав из мира мертвых,

в полночь появилась.

Моя при жизни недотрога.

Ступив босой ногой,

и пола твердь.

Явилась ты ко мне,

Сама в обертке жуткой смерть.

Моя, страстей любовных,

неуемная бесовка.

И бесами наполнен дом.

И тени лишь кругом.

Взор помутнен,

и как бы все в тумане.

Твой силуэт, что вижу я,

в лучах луны,

в оконной раме.

И это все не сон.

Погибель тенью,

кружит, за моим окном.

Свой пишет новый.

Мира мертвых,

ужаса бестселлер.

Руководит,

восставшим мертвецом.

Портрет пером,

картина Босха.

Твой силуэт,

словно из воска.

И в наготе сама.

Как жрица,

непотребного греха.

И жертва,

ненасытного бесстыдства.

Любовь моя.

Глаза твои, твое лицо,

как на гравюре у Гюго.

И синька под глазами.

Такое даже,

не передашь в ТВ рекламе.

Теней, помад,

и в глубине стиха.

Вот тянется ко мне,

твоя рука.

И шепот о любви,

последний раз.

Загробный мертвеца экстаз.

Аллюр последний,

пресвятой небесной маме.

И о таком сам Гоголь,

не мечтал.

Когда он «Вия»,

собственной рукой писал.

И я тут накрапал,

пером чуть нацарапал.

Нет, надо было,

меньше пить вина.

От счастья,

может быть от горя.

Нет, не Шекспир.

Меня поймет лишь,

Гоголь Коля.

И с ангелами небеса.

И мертвенность,

девичьего лица.

Прости, меня ты подлеца.

Ступив, ногой в могилу.

Помог тебе я,

вылечить ангину.

Подсыпав не того,

как бы, «случайно» порошка.

Змеей была ты.

Та еще была гадюка.

И шлюхой адского,

вампира короля.

Но бал закончен,

упыря, изменница и сука.

Теперь ты не моя.

Любовь твоя,

и губ твоих услада.

Теперь идет,

лишь мертвецу,

такому же в награду.

Лишь упырю,

к могильному венцу.

Кирдык всему.

Закончена ламбада,

и лимита.

Шекспир и Гоголь,

тут уж точно, ни причем.

И пусть погибну,

лучше я от простатита.

Чем от игры твоей,

любовной колдовской.

Но я, еще живой.

Накрыв доскою гробовой.

Я голову твою,

вмиг уложу на плаху.

Смешав прах твой,

с могильною землей.

Набив твой рот,

чесночной шелухой.

Меня простит,

кровавой мести Немезида.

Что отравил тебя,

не вспоминай.

Прости, любимая, прости,

прощай.

Не помни лиха.

Средь вороха червей,

и прочей гнили,

Любовь как все,

другое.

У меня к тебе остыли.

Я растворяюсь,

в темноте ночной.

Я ухожу.

И вот тебе.

Своей рукой,

кол засадив,

промеж увесистых грудей.

Вбив гвоздь,

по шляпку в крышку гроба.

Прерву я шабаш,

твой ночной.

В твоей ночной игре,

лишь дама пик,

не туз пиковый.

С тузами, выпала колода.

Тебе одной.

Вершить,

шабаш свой колдовской.

И в темноте ночной,

лишь предаваться ласкам.

с упырями.

Луна в оконной раме.

Задернут трауром фронтон.

И утренний вдали,

набатом колокольный звон.

Лишь, тени по холсту.

Прости меня,

кровавой мести жрица.

Паук на потолке,

в углу.

Один мертвец,

пред гробом на полу.

Второй, как и положено,

в гробу.