СПРАВЕДЛИВОСТЬ

(дядя Мара)

 

"Хотя справедливость и не может уничтожить

пороков, но она не даёт им наносить вред"

Ф. Бэкон, английский философ, (1561-1626)

 

У меня был двоюродный дядя. Звали Марком. Но все почему-то называли его только Марой. Жену звали Натой. У них сложилась трагическая жизнь. Я помню, как взрослые между собой осторожно рассказывали, что сотрудники НКВД забрали дядю Мару в свои застенки, где его жестоко пытают, требуя признания в измене Родины. Я, будучи совсем малым, услышал, что пальцы дяди Мары закладывали в дверную щель, а потом дверь сильно закрывали. От боли взрослые люди уписывались. Действие двери я не-медленно испытал на себе. Мой безумный крик переполошил даже соседей. Боль была неописуемой. Помню её до сих пор. Ногти на пальцах долго были синего цвета. Когда родители начали меня расспрашивать, зачем я это сделал, ответил, чтобы не стать из-менником Родины. Я видел, что мама очень испугалась за состояние моих пальцев. Но ещё больше, что я подслушал разговор взрослых людей. Она стала запутывать мои мысли, утверждая, что я не так их понял. Разговор между ними и родственниками яко-бы шёл о том, что мой папа, будучи в гостях у дяди Мары, нечаянно дверью прищемил пальцы. А дядя Мара по собственной инициативе пошёл в милицию с просьбой разо-браться по какому-то случаю, произошедшему на работе. Очень хорошие, добрые люди с ним честно разберутся и обязательно отпустят. В два голоса, мама и папа, стали стро-го наказывать, чтобы я об услышанном ни в коем случае не болтал во дворе. С меня взяли честное слово октябрёнка.

По-детски я продолжал ломать голову над тем, как дядя Мара, будучи крановщиком на заводе, награждённым орденом Трудового Красного знамени, мог изменить Родине. Что такое враг народа, тогда хорошо знали дети и взрослые по знаменитому фильму "Большая жизнь." В нём некрасивый дядька, делающий разные гадости на шахте, пел под баян песню "Спят курганы тёмные." Не проходило в семьях ни одного застолья, чтобы не звучала эта песня. Чуть ли не со дня рождения, как и другие советские дети, я воспитывался в духе необыкновенной любви к вождям государства. Над кроваткой ро-дители повесили портрет Ленина - ребёнка. Когда я стал осмысленно смотреть на мир, мама - комсомолка, показывая пальцем на портрет, говорила, что это мой дедушка. Я рос, а дедушкой оставался для меня мальчик со светлыми кудряшками. Тогда мне никто не говорил, что дедушка давно упокоился на Красной площади. И потому верил, что когда-нибудь встречусь с дорогим и любимым дедушкой, который очень обрадуется нашей встрече. Он так любил кататься зимой с детьми на санках! Я надеялся, что он обязательно покатается и со мной. У меня были хорошие санки со спинкой, но не было дедушек, как у ребят из нашего двора. Я никогда ни одного из них не видел. Один, ра-бочий Путиловского завода, умер после Октябрьской революции, другой жил где-то в глубинке Сибири. Едва я научился кое-как выговаривать слова, под руководством мамы выучил стишок, который с детским чувством и вдохнлвением читал приходившим к нам в гости родственникам и знакомым. Глотая и не выговаривая слова, гордо барабанил: "Ленин, Ленин догогой! Ты лежи в земле сыгой. Как я токо подасту, сазу в патию паду!" Все хлопали в ладоши и говорили, что из меня вырастит настоящий большевик.

За недоказанностью вины, дядя Мара был выпущен на свободу. Он был молодым мужчиной. «Уходил» искать правду в НКВД с чёрной копной волос. Возвратился совер-шенно седым. Я долго не мог к такому привыкнуть. Он мне казался высоким дедушкой, вылезшим из леса, где растёт дуб с мудрым котом на цепи. Когда он меня сажал на ко-лени, и крепко прижимал к себе, я думал, что вот-вот, и он начнёт рассказывать о лес-ных чудесах. А он подолгу молчал, только иногда тихо вздыхал. Мама, проходя мимо нас, не меня, а его ласково гладила по голове, и говорила, что ему надо о прошлом за-быть, и жить новой жизнью, ни о чём не думая, чтобы не сойти с ума. Следовало радо-ваться, что всё хорошо закончилось, а могло быть хуже. Вскоре началась война, и дядя Мара ушёл на фронт. Тётя Ната, как и мы, оказалась в оккупации в Керчи. Попала одна-жды в облаву. Была отправлена на работу в Германию. После войны они нашли друг друга только через год. Очень поздно у них родилась дочь Валя. После замужества она стала жить в Костроме. Тётя Ната рано умерла. Дядя Мара уехал к дочери.

К дяде Маре и тёте Нате, жившим на улице Ленина, родители со мной часто ходили в гости, а они к нам. Любые праздники отмечали вместе, с участием других родственни-ков. Обязательно было спиртное. Но никто никогда не напивался до одурения. Все лю-били вкусно покушать. Поэтому хозяева застолья всегда старались приготовить что-нибудь такое, чем можно было удивить гостей и от души угостить. Когда гости расходи-лись, хозяева обязательно извинялись за то, что, может быть, что-то не понравилось из еды. Гости начинали шумно возмущаться по этому поводу, и доказывать, что такую вкуснятину ели впервые в жизни. Хозяйка скромно опускала голову, делая вид, что не верит ни одному слову, так как у неё якобы именно в этот раз что-то не так зажарилось, или испеклось, а то вообще подгорело. Все понимали, что хозяйка млеет от похвал и просто кокетничает.

Когда было выпито несколько рюмок, начинались обсуждения разных тем, порой таких, по которым у каждого была своя точка зрения. Неожиданно кто-то говорил, что нельзя столько говорить о политике, пора спеть. Начиналось самое интересное, пение всех песен, какие были известны с довоенных времён. Мама поющим подыгрывала на гитаре. Она с молодости очень любила этот инструмент. А папа мог играть на баяне. Иногда так увлекались пением, что забывали про тосты.

Я обратил внимание, что никто не вспоминал о том, как до войны дядя Мара был репрессирован. Сам он никогда не заводил разговор на эту тему. А меня, ставшим сле-дователем, так подмывало узнать подробности его ареста. Но я, следуя правилам дру-гих, стеснялся начинать разговор на эту неприятную тему для дяди Мары. Но однажды я не выдержал. В перерыве между застольем мы с ним оказались одни на кухне, где я курил в открытое окно. Дядя Мара никогда в жизни не курил. Только однажды попро-бовал закурить, когда во время допроса следователь угостил папиросой. Его стошнило. С тех пор он с трудом переносил табачный дым. Я ему задал несколько вопросов и по-просил очень коротко ответить. Вот, что я узнал. Однажды неожиданно сломался подъ-ёмный кран, на котором он работал. Командированный на завод иностранный специа-лист - консультант не смог устранить поломку зарубежной чудо техники. Через два дня, глубокой ночью, дядю Мару увезли на допросы. Кроме него были задержаны ино-странный специалист и все те, кто к крану имел хоть какое-то отношение. Задержанным было объявлено, что они организовали группу вредителей, умышленно выводившим из строя дорогую советскую технику, работая на иностранную разведку. У дяди Мары до-бивались не того, как их банда предателей родины громила технику, а на какую развед-ку они работали. Ему говорили, что его дружки давно во всём признались, и скоро предстанут перед справедливым советским судом, который определит им лагерный срок, но они останутся живыми. А его за упорство и нежелание виниться перед наро-дом, успешно строящим социализм, придётся расстрелять. О пытках он не стал распро-страняться, а я не настаивал. Он только сказал, что после освобождения долго не мог выспаться. Пояснил просто: "Ты даже не можешь представить, что это значит, когда те-бе не дают спать сутками. От этого можно навсегда потерять рассудок." Следователи так и не смогли его сломить. В это время произошла смена руководства местного НКВД. Началось некоторое послабление в самом грозном государственном карающем органе. Новым следователем с помощью технической экспертизы было установлено, что кран поломался из-за изношенности какой-то детали в электрическом двигателе. А заменить её было нечем, так как такие детали в Союзе не выпускались. Дя-дю Мару без извинений и лишних слов выпустили из-под стражи, взяв подписку о неразглашении тайны следствия. Пэтому он никогда не разговаривал на эту тему, и уходил от ответов на неприятные для него вопросы. Товарищи по работе, признавшие свою вину, ушли в лагеря на длительный срок. Их он больше никогда не встречал. Свою короткую речь он, приобняв меня, закончил словами: "Благодари Бога, что ты тогда не работал, как сейчас, в правоохранительных органах Страны Советов. С твоей честно-стью и справедливостью мог быть запросто причислен к врагам народа. А вашего брата, как правило, отправляли не в лагеря, а ставили к стенке." Действительно, было чему радоваться.