Потомки Айвенго. Памяти Н. С. Гумилёва
Глаза с глазами сплетены,
И тайно руки обвивают,
У каменной дрожа стены,
Литой клейнод, доспех ласкают.
К нагому белому плечу,
Прижаты с силой, с страстью зверя,
Мертвецким отблеском алея,
Витые чешуи кольчуг.
Вновь факелов увидел свет
Покрывший щит, вклеймленный в латах,
ПроклЯтый и запретный герб,
В двоим известных казематах.
Суров властителя зарок!
Ему и ей – огонь и камень:
Он – ста жаровен примет пламень,
Она – узилища чертог.
Скиталец, позабывший твердь,
И верность спин своих валетов,
Давно отправленный на смерть,
Низвергнутый под арбалеты,
Он гладит локоны сухой,
Стальной стеснённой рукавицей,
Отвыкшей там, в лесной темнице,
От древка знамени рукой.
И так дик мёд жемчужных слёз,
Невинной девы, страх презревшей,
Заместо сна, заместо звёзд,
В глаза изгнанника глядевшей.
И пусть сомкнёт уста в крови,
Он, рыцарь северного сердца,
Навек лишенного наследства,
Но не её!.. И не любви!
И тайно руки обвивают,
У каменной дрожа стены,
Литой клейнод, доспех ласкают.
К нагому белому плечу,
Прижаты с силой, с страстью зверя,
Мертвецким отблеском алея,
Витые чешуи кольчуг.
Вновь факелов увидел свет
Покрывший щит, вклеймленный в латах,
ПроклЯтый и запретный герб,
В двоим известных казематах.
Суров властителя зарок!
Ему и ей – огонь и камень:
Он – ста жаровен примет пламень,
Она – узилища чертог.
Скиталец, позабывший твердь,
И верность спин своих валетов,
Давно отправленный на смерть,
Низвергнутый под арбалеты,
Он гладит локоны сухой,
Стальной стеснённой рукавицей,
Отвыкшей там, в лесной темнице,
От древка знамени рукой.
И так дик мёд жемчужных слёз,
Невинной девы, страх презревшей,
Заместо сна, заместо звёзд,
В глаза изгнанника глядевшей.
И пусть сомкнёт уста в крови,
Он, рыцарь северного сердца,
Навек лишенного наследства,
Но не её!.. И не любви!
