[фрагмент повести Конец Лабиринта]

 

 

У толпы есть и разум, и стыд, и сострадание.

Но и то, и другое – одно на всех.

 

Из записок Дедала Афинского

 

... – Эй, а что это ты тут делаешь, дозволь узнать!

 

Тесей обернулся так нехотя и неспешно, будто оторвали его от какого-то занимательного и полезного дела. Хотя на самом деле сидел он бесцельно на позеленевшей коряге у берега, просто сидел и вертел в руках конец толстой смолёной бечёвки, которой была привязана к прибрежному камню узкая рыбачья лодка. Сидел потому, что устал от бессмысленных блужданий, по грязной, пустынной улице. Людские толпы, что время от времени захлёстывали улицу до краёв, делали её еще более пустынной и бесприютной…

 

То была Геланея, темное и сумрачное рыбацкое предместье, все состоящее из единственной улицы, одним концом своим упиравшейся в полусгнивший, давно обвалившийся пирс, а другим в осевшую, заросшую жимолостью и остролистником каменную кладку старой городской стены. Бородавчатый нарост на теле города. Отголоски праздника, бурлящего в Кносе вот уж четвёртый день, звучали тут лениво и приглушённо. Не было ни музыкантов, ни шутов, ни гимнастов, не было ничего, кроме кислого людского брожения. Большой жертвенный костёр посреди улицы долго не разгорался из-за пронзительного сырого ветра с моря, потом его и вовсе загасил внезапно пошедший мелкий дождь. Людей это, однако, не слишком расстроило, они гуськом, как муравьи, ходили от дома к дому, собирались толпой возле Священного быка – комично уродливого глиняного идола, увенчанного посеребрёнными бычьими рогами, разбредались кто куда и вновь собирались.

 

Тесей оказался тут не сразу. Когда он выбрался на берег и наспех отжал одежду, то двинулся было, как и велел ему Дедал, прочь от города, по дороге, петлявшей меж прибрежных холмов и дюн. Остановили его дождь и тьма. Никогда не пугала Тесея ночная дорога, а сейчас вот напугала. И наоборот, большие толпы непомерно возбуждённых людей, всегда раздражали его и отталкивали, а тут вдруг потянуло в эту рыхлую гущу, заведомо чужую и даже враждебную. Раз огрел его кнутом возница, разозлённый, видать, что не уступает проклятый чужак дорогу его ослиной упряжке. Тесей даже не обернулся. Дёрнулся только. Другой раз привязались к нему трое одуревших от выпитого юнцов, один даже ткнул его кулаком под ребра, предвкушая, видно, скорую расправу. Но когда Тесей, опять же не глянув на обидчика и даже не изменясь в лице, двинулся прямо на них, словно и не было их вовсе, те, не сговариваясь, шарахнулись врассыпную с деланным смехом.

 

–…Эй, я ведь тебе говорю! Ты оглох?! Что это ты тут сидишь и чего тебе тут надо?

 

Позади него, скрестив на груди руки, стояла высокая женщина в грубом плаще и темно-красном шейном платке. Глаза были недобро прищурены. Тесей расплывчато улыбнулся и пожал плечами.

 

– Просто сижу.

 

– Устал веселиться?

 

– Да, – Тесей вновь улыбнулся и кивнул. – Два дня веселился, вот и устал.

 

– Ну давай. Только знай: вон в том доме мой муж и брат. И ежели им только покажется, что ты замыслил угнать нашу лодку, они выдернут тебе ноги.

 

– Я не и не думал угонять вашу лодку, – медленно сказал Тесей, вспомнив, однако, что как раз-таки и собирался завладеть этой лодкой, а потом как-то позабыл об этом. – Да и куда её угонишь? Море кругом.

 

– Положим, угнать всегда найдётся куда. Море… Ладно, сиди, если сидится. Тьфу, да ты полумёртвый какой-то. Был бы хоть пьяный. А то и на пьяного не похож. Как будто только что из могилы вылез.

 

– Точно, – вдруг кивнул Тесей и затрясся от смеха, точно от приступа кашля. – Из самой что ни на есть могилы.

 

– Плохие у тебя шутки, чужак, – женщина снова нахмурилась и опасливо обернулась по сторонам. – Если ты решил меня напугать, то…

 

– А хочешь, я покажу ту могилу? – Тесей продолжал смеяться, лицо его дёргалось, как тряпичная маска.– её отсюда как раз видно.

 

Лицо женщины стало серым и злым.

 

– Не знаю я, что у тебя на уме. И знать не хочу. А только иди-ка ты отсюда, да побыстрее. А то ведь я в самом деле крикну кого-нибудь.

 

Тесей оборвал смех, глянул на неё исподлобья и торопливо кивнул. Когда же он поднялся, женщина торопливо отступила на шаг, не спуская с него напряжённого, внимательного взгляда, однако он, не глянув на неё, двинулся вдоль берега, не спеша, но уверенно, будто ему было куда идти. Женщина хотела было крикнуть что-то ему вслед, даже открыла рот, однако хмуро вздохнула, подошла к лодке, проверила для чего-то привязь, направилась к дому, но на полпути вновь остановилась, раздумывая. Незнакомец ушёл, но почему-то спокойней не стало. Она не могла понять, что с нею происходит, и это её злило.

 

Улица между тем вновь заполнилась угрюмо гомонящим людом, какие-то полуголые люди снова шумно завозились у костра, мешая друг другу и злобно жестикулируя. Женщину вдруг кто-то окликнул, грубо схватил за плечи, повлёк в душную, прелую тьму за домами. Она не сопротивлялась, лишь вытягивала шею, словно надеясь успеть увидеть что-то там, на берегу. В темноте цепкие, зрячие руки уже нетерпеливо и напористо лезли под плащ, влажно липли к телу, раздражённо рвали узкий кожаный ремешок, стягивающий юбку. Сопящая, щетинистая тьма пахла по́том и кислым угаром. Она смиренно и привычно сникла, уступая этой разгорячённой волне, желая лишь терпеливо её переждать. А потом вдруг – громкие, хохочущие голоса со стороны, треск сучьев, мечущийся свет факелов… Мужчина неохотно и злобно отозвался кому-то, с сожалением крякнув, отпихнул её в сторону. И тогда женщина поправила одежды и, не оборачиваясь на нестройные голоса, выкрикивающие её по имени, выбралась из темноты на улицу, снова опустевшую…

 

* * *

 

… – Эй ты! Погоди. Да погоди, кому говорю!

 

Тесей замер, некоторое время стоял неподвижно, потом обернулся, вытянул левую руку вперёд, а правую сунул за пазуху. Женщина, все еще тяжело дыша, от быстрой ходьбы, отшатнулась, глядя на него с удивлением и страхом. Увидев её, Тесей усмехнулся.

 

– Опять ты? Чего тебе еще? Полагаешь, я прихватил за пазухой твою лодку?

 

– Нет, не полагаю. – Женщина подошла ближе, опустилась на корточки и тоже попыталась улыбнуться, не находя, что сказать.

 

– Так чего тебе?

 

– Ничего. – И в самом деле, чего? Она помолчала. её подавлял колючий, настороженный взгляд. Чтобы избавиться от него, сказала первое, что пришло на ум: – Ты, небось, поел бы чего-нибудь?

 

– Поел?! С чего это ты меня спрашиваешь?

 

– Да так. Разве нельзя?

 

– Положим… поел бы. Так у тебя что, прямо с собой?

 

– С собой нет. Есть в доме. Пойдёшь?

 

– В дом, – его лицо разочарованно вытянулось. – А что, твой муж и твой брат не будут возражать?

 

– Вот уж нет, – женщина тихо рассмеялась. – Вот уж они-то точно не будут возражать. Иди и не бойся. Ничего дурного я не замышляю. Замышляла бы – крикнула б людей. У нас это быстро делается… Нет, погоди. Я пойду одна. А ты – чуть позже. Дом мой помнишь? Постучишь в дверь. И уж постарайся так, чтоб никто не видел.

 

Она кивнула и, не оборачиваясь, пошла назад. Тесей рассеянно проводил её взглядом, покуда она не скрылась в темноте. Затем тяжело опустился на жухлую и влажную прибрежную траву, и так сидел некоторое время, обо всем позабыв, подбрасывая на ладони камешек.

 

К нему подошли какие-то люди, один из них осветил его лицо факелом, бесцеремонно толкнул в плечо, потом деловито бормоча, взялся за висевший на шее серебряный амулет, потянул на себя. Тесей, морщась от света, отпихнул его руку, но тот удивленно выругался вполголоса, пнул его в плечо коленом и рванул сильней. Тогда Тесей, не поднимаясь, обеими руками разжал чужую пятерню и, взявшись за пальцы, стиснул и затем резко рванул в стороны, выламывая их в суставах. Человек охнул от боли, уронил факел, согнулся, пытаясь освободиться. Остальные стояли в стороне и наблюдали с равнодушным интересом. «Пусти! – взвыл он, потеряв терпение. – Пусти, говорю!» Тесей кивнул, точно соглашаясь, и отпустил. Человек, кривясь от боли, неуклюже отпрыгнул в сторону, размашисто показывая своим спутникам растопыренную ладонь. Те сочувственно зацокали и, не глядя на Тесея, увели его, воинственно упирающегося, во тьму.

 

Тесей посидел еще немного, чувство голода, о котором напомнила ему женщина, внезапно пробудилось и тут же настырно вытеснило прочь все остальные зыбкие воспоминания и видения. Теперь он осознавал лишь одно: желудок его уже давно пуст и где-то недалеко то место, в котором ему дадут поесть. Все прочее было малозначительно Он поднялся и быстро, не таясь, зашагал к домику на берегу.

 

* * *

 

Женщина отворила дверь как только он постучал и, опасливо оглядевшись по сторонам, пропустила. Тесей нерешительно замер на пороге.

 

– А где все? – спросил он, напряжённо вглядываясь в полутьму, слабо освещённую углями, тлеющими в круглой бронзовой жаровне.

 

– Кто – все?

 

– Ну муж, брат, кто там еще? Они там? – Он с опаской кивнул на улицу.

 

– Нет. – Женщина покачала головой и кивнула вверх. – Они – там. Оба. Да ты проходи. Оба прошлым летом. Брат ушёл в море. Трое их ушло. Ни один не вернулся. Что с ними стало никто не знает, море в тот день было спокойным. Ты садись и ешь. Рыба и вино. Для голодного человека вполне сойдёт. А муж помер месяц спустя. Здесь, в этом самом доме. Он чудной был человек. Чудней не бывает. Занимался чем угодно, только бы не тем, что надобно. Я ему говорила: плохо ты кончишь. А он смеялся: а кто хорошо кончит? Кончат все одинаково. Как-то нанялся ловить ядовитых змей. Вот однажды и до ловился, куснула его гадюка в колено. Вот сюда, – женщина для пущей наглядности обнажила бедро. – Пролежал дней пять чёрный, как огарок. Выкарабкался. Тут бы уж и поумнеть. Да нет. Дури только прибавилось. Дурь, я тебе скажу, если уж есть, вообще не убавляется. Только прибывает. Связался с уличными акробатами. Ну и ясно, слетел с шеста, как птенчик, и сломал шею. Не совсем, но уродом стал всем на радость. Потом решил, что он прирождённый кулачный боец. Вызвался драться с первым бойцом Кноса. Кончилось это так, как и должно было кончиться. Тот ему сломал челюсть, переломал ребра. Два дня после этого провалялся и умер… Эй, по-моему ты меня не очень внимательно слушаешь, а?

 

Тесей встрепенулся и улыбнулся через силу.

 

– Я… кажется… Так ты говоришь, брат ушёл в море. Море… Там… ветер. Ух, какой ветер. И если найти такое место, то можно… Главное – держаться левой стороны... Кажется, что-то не то говорю? Я ведь тоже кое-что запомнил. Я ведь не просто шёл следом. Я там одно понял: с левой стороны, причём каждый седьмой… Слушай-ка, а сейчас вообще-то утро или вечер? Все никак понять не могу. Утро?

 

Женщина пристально глянула на него и покачала головой.

 

– Сейчас, если на то пошло, ночь. Самая полночь. Так что тебе лучше лечь, а то ты головой разобьёшь кружку. Вот сюда. Вообще-то это место моё. Но другого нет. Не очень-то ты весёлый гость, я скажу, а?

 

Тесей, что-то бормоча, кивнул, женщина помогла ему подняться и уложила на деревянный настил, укрытый кошмой. Он тотчас подогнул колени и затих. А она, пожав плечами, отошла от него и тут же вздрогнула от громкого стука в дверь.

 

– Итана! Эй, Итана! Ну-ка поживей, я знаю, что ты дома! Мы с тобой недоговорили. Сейчас продолжим. Наконец-то я избавился от этих дурней. А вообще-то зря ты не пошла с нами… Да открывай же ты! – Дверь содрогнулась и вдруг с треском распахнулась настежь. – Вот так! Надо вовремя открывать, Итана, тогда и дверь была бы цела. Ничего я её потом починю. Сперва только… Да что это с тобой?..

 

Женщина стояла посреди комнаты, в широко раскрытых глазах были страх, досада и раздражение. Мужчина шагнул было к ней и тут же поражённо замер.

 

– Это еще что?! Вон оно как! Какой-то чужеземец в твоём доме, в твоей постели. Неизвестно откуда взялся и уже – прыг на тёпленькое! Ах ты добренькая вдовушка!

 

– Он… Я с ним не… – женщина говорила, с трудом пытаясь унять дрожь. – С чего ты взял, что он чужеземец?

 

– А с того, что я его уже видел сегодня. Шлялся тут по берегу. Я с него хотел снять одну серебряную штучку, да передумал. Палец вот из-за него сломал. Надо было бы заодно и удавить его тем же шнурком. Знаешь, кто ты после этого?

 

– Гирон, дело в том, что…

 

– Я знаю, что я Гирон. И ты знай, что я – Гирон, а не какая-нибудь шушера. Я такого не люблю. И ты в этом убедишься. Как ты думаешь, что будет, ежели сейчас вся улица узнает, что у тебя в постели какой-то чужак, непонятно кто? Не знаешь? Потерпи, скоро узнаешь! Тварь блудливая! – Он замахнулся, чтобы ударить её по лицу, пожалуй, ударил бы, если б она боязливо зажмурилась. Но в глазах её кроме страха появилось еще что-то незнакомое ранее, и он опустил руку, лишь скрипнул зубами, повернулся и вышел прочь.

 

Некоторое время женщина стояла в оцепенении, вперившись в темный проем незакрытой двери. Порыв ветра захлопнул её и тогда она, будто очнувшись, опрометью бросилась на улицу. Она не сразу отыскала его в бестолково мечущейся толпе, а отыскав, как-то сразу успокоилась, тихо, неслышно подошла со спины, и осторожно, как ребёнку, положила руки на плечи.

 

– Это ты? – Он осклабился, не оборачиваясь. – Поздно спохватилась, Итана. Я уже сказал тебе: я-этого-не-люблю! Поняла? Пошла вон.

 

– Я поняла, поняла. – Женщина, улыбалась, крепко прижимая его к себе, и шептала ему в ухо: – Я забыла тебе второпях сказать тебе кое-что. Ты быстро ушёл. Теперь вот послушай. Мне наплевать, Гирон, что ты любишь, чего не любишь. Расскажешь об этом своей шлюхе-жене, если ей интересно. Запомни: кому спать в моей постели, а кому лучше обойти мой дом стороной, я решаю сама. А вот если ты, мозгляк, хоть одной душе сболтнёшь сейчас о том, что видел в моем доме, тебе станет так худо, что ты даже и не успеешь сказать себе: Ай-яй, зачем я только распустил язык?! У меня нету мужа, верно, но есть родня. Ты знаешь, кто. Так что мне все равно, кто из них вывалит в пыль твои потроха…

 

– Ты что, меня пугаешь? – Мужчина тоже перешел на визгливый шепот.

 

– И это еще слабо сказано. За тобой столько дел, что если половина всплывет, тебя забьют камнями, как шелудивого осла. Теперь иди и хорошенько выпей, чтоб не так противно было проглотить свой язык…

 

Она хлопнула мужчину по спине и неторопливо, не оборачиваясь, пошла назад.

 

Воротившись домой, она вытащила треснувшую деревянную щеколду, замотала засов бечевкой, подергала дверь. Потом в обессиленном оцепенении присела у жаровни, обхватив голову руками. «Он не придет, – говорила она сама себе вслух, – ясно, что не придет. И никому не расскажет. Потому что… А хоть бы и рассказал. Мне-то что. Я вдова? Вдова. Откуда мне знать, чужеземец он или кто? Ну откуда? Пришел, попросил поесть. Я и дала. Праздник же. А он взял и уснул? Самое смешное, – она невесело усмехнулась, – что это истинная правда. – Она отхлебнула из кружки недопитое Тесеем вино. – Кислятина. Однако что же мне теперь с ним делать? А ничего не делать. Надо ложиться спать. Что я и сделаю. И я лягу не куда-нибудь в угол, а на свою постель. Нравится это тебе, любезный чужеземец, или не нравится. Вообще-то, ты дрыхнешь, тебе все равно, женщина рядом с тобой или сырой чурбан. Ничего, все к лучшему».

 

Она неторопливо разделась, отодвинула подальше чадящую жаровню и легла на спину, раскинула было привычно руки в стороны, однако, наткнулась на лежащего рядом и неохотно сложила их на груди.

 

«Хотя, может, ты надумаешь проснуться? – бормотала она, глядя в потолок. – Что это за дивная красотка лежит рядом со мной, удивишься ты. Интересно, что ты тогда станешь делать? Все съестное-то в доме ты уже съел. Так что придётся тебе попросить чего-нибудь другого. Может, я и не откажу. Ха, такого у меня еще не бывало, чтоб уж совсем ничего и никак. С другой стороны, так оно и должно порядочной вдове». – Она повернула голову и вдруг увидела, что глаза её случайного гостя широко раскрыты.

 

Женщина смущенно улыбнулась и чуть отстранилась.

 

– Так ты не спишь? Надо же. А мне показалось… Я иногда говорю сама с собой. Всякий вздор. Не обращай внимания. Одна живу, поговорить не с кем. Я-то думала, ты спишь…

 

– Не сплю. То есть, я спал, кажется… Тут ведь кто-то был?

 

– Тут? – Женщина пожала плечами. – Тут никого не было.

 

– Я слышал, я даже…

 

– Ах вон ты о чем! Да так, заходил один сосед. Больше не придёт.

 

– Я его уже видел сегодня. У тебя плохие соседи.

 

– Какие есть. Знаешь, говорят, добрые соседи бывают на кладбище.

 

– Понимаешь, я его чуть было не убил сегодня. Так легко это было сделать. Возможно, убил бы, будь он один. Он бы даже не сопротивлялся.

 

– Ну уж нет, убивать Гирона не за что. Побить как следует – не мешает. А уж убивать… Кто вообще знает, за что убивать можно. Да что мы все про него. Как будто больше не о чем. Я вот думаю…

 

– Ты знаешь, я ведь так и не узнал, как его зовут.

 

– Гирон, я же сказала.

 

– Я не про него

 

– Про кого тогда?

 

– Про критянина.

 

– Про какого критянина. Мы тут все критяне. Ты сам-то откуда?

 

– Понимаешь, он ведь хотел меня убить. Критянин. И я его хотел. И чуть не убил. Потом спас ему жизнь. Потом – он мне. Вот так. Все хотел спросить. Не спросил.

 

– И что с того? Узнаешь еще.

 

– А он меня все расспрашивал. Про Ариадну, про... А я ему говорю: вот выберемся отсюда, посидим, выпьем вина, я тебе все и расскажу… А дальше он... Тот старик в Лабиринте меня потом спрашивает: «Ты тут один?» А я ему говорю: «Нет, со мной один критянин. Он остался около колодца». А сам думаю: вот подойдем сейчас к нему, я и спрошу, как, мол, тебя, парень, зовут. Подошли, а он лежит…

 

– Послушай, ты что, в самом деле оттуда?

 

– Откуда?

 

– Ты что, не понимаешь? Из… Лабиринта?

 

– Из Лабиринта.

 

– Оттуда никто не выходил. – Она вдруг приподнялась на локте и глянула на него сверху вниз с прежним страхом и неприязнью. – Никто!

 

– А я все равно оттуда. И не кричи. Нас ведь семеро было. Семеро! Теперь вот я один. А шестеро остались там, непогребенные. Без... Ты бы видела их! И еще – тот критянин...

 

– Святая матерь Кибела! И что с ними стало?

 

– Он сам мне сказал: иди один. Критянин. Я не хотел его бросать, клянусь, не хотел. Я ему говорю: давай я тебе помогу, вместе доберемся, а он мне – иди один, потом вернешься за мной. А сам…Что ты качаешь головой? Думаешь, я его бросил?! Что ты вообще понимаешь?! Я не кричу, с чего ты взяла… Ничего, кое-кто за все уже ответил. Они ведь думали – все просто! То есть – кр-рак! – и все. Эй, ты хоть знаешь, о ком я говорю?

 

– Нет. – Она затрясла головой. Я вообще не хочу ничего знать ни о каких лабиринтах. Не моё это дело. Хочу поговорить о другом… Тебе ведь надо уйти отсюда и побыстрее, верно я поняла?

 

– Что, прямо сейчас? Хорошо, я только…

 

– Нет, – она улыбнулась и удержала его за плечо, слегка прижав к себе. – Не сейчас. Можно завтра рано утром. Только пораньше.

 

– Хорошо. – Тесей помолчал, повернулся к ней лицом. – А я ведь и в самом деле хотел угнать твою лодку.

 

– Ух, было бы скверно, если б ты это сделал. Во-первых, без лодки мне не жить. Сама-то я в море не хожу, на ней ходят другие, а мне просто кое-что перепадает с этого. Тем и живу. Во-вторых, что бы ты стал с ней делать? Пропал бы. Значит, так. Утром я отправлю тебя на Дио. Это островок, полдня пути. Кажется, погода будет тихой. Утром будет туман. Как раз то, что надо. А уж оттуда выберешься сам. Ты вообще-то сам откуда?

 

– Из Афин. Я…

 

– Из Афин. Не знаю, где это. И вот еще что... – Она придвинулась к нему совсем близко, прижалась, тронула его голым коленом. – Чтобы ты там, в Афинах, лежа, к примеру, в постели с женщиной, не говорил ей: ах, я так и не узнал, как её зовут, не называл меня критянкой, скажу: звать меня Итана. Запомнил? Твоего имени не спрашиваю, надеюсь, никто меня о нем не спросит…

 

– Итана, – вдруг задохнувшись, пробормотал Тесей и погладил её по лицу. – Итана…

 

– Вижу, что запомнил. Можно погладить ниже, запомнишь получше. Не здесь. Хочешь, покажу, где?…

 

Лабиринт исчез. Он перестал существовать. Он вскрылся и лопнул, как застарелая, опостылевшая опухоль. Тесей отчаянно гнал от себя его холодную тень и Лабиринт уходил, изгоняемый прочь этой живой, податливой, беззащитной плотью. И ничего не нужно было, а только лишь рассеяться, исчезнуть хоть на время в этом удивительно теплом и ласковом мире, недоступном для холодного, тошнотворного безумия, стать его частью, защититься и защитить. И когда в дальнем уголке его обессиленного сознания вновь начинали болезненно пульсировать ведущие в проклятое небытие сводчатые коридоры, ступени, слепые ямы и мёртвые озера, он снова и снова с обострённой точностью слепца, ощупью находил дорогу к спасению.

 

Он говорил что-то, не обращаясь ни к кому, ибо слова утратили значение, и не требовали осмысления и ответа, а были лишь разумной частью этого мира. Тепло приходило волнами, снова и снова смывало изнеможение, продлевало то, что вот-вот должно было кончиться. Между ночью и рассветом пролегла маленькая вечность.

 

Когда же наконец явственно обнажился рубеж этой вечности, Итана в бледном просвете наступающего утра еще раз взглянула на этого светловолосого чужеземца, почти мальчика, с таким забавным, немного гнусавым выговором. Впереди был еще долгий путь до скалистого островка Дио, короткое, сумеречное прощание, но то будет уже другое время, другая жизнь. В той, другой жизни они будут чужими, случайно повстречавшимися людьми, связанными простым, но необходимым делом. Пока же эта жизнь еще не началась. Пока еще можно протянуть руку и погладить его беспокойно вздрагивающему лицу.

 

Утром, он с трудом вспомнит, кто она, как её зовут, и как он сюда попал. Да, пожалуй, именно так оно и будет. Что говорить, это не слишком приятно, когда мужчина с утра не может вспомнить твое имя. Но уж по крайней мере не хуже, чем когда горький пьяница и овечий вор Гирон может между делом залезть тебе под юбку.

 

Она до мелочей знает, как все это будет, на этой дороге не бывает поворотов. И не нужно пытаться изменить очевидное. Все к лучшему. К счастью, он никогда не вернется. Потому, что возвращение сделает его чужим. К счастью, её жизнь не будет отягощена бесплодным ожиданием. Все бесплодное вредно. К счастью, о том, что произошло здесь, никто не узнает, Разве что эта жалкая кошма некоторое время сохранит его запах. Да, он был ласков с ней и поистине неутомим. Да, он наговорил много несуразно ласкового. К счастью, ничего такого с нею не бывало и, наверное, не будет никогда. Потому что она, Итана, тут не при чем. Ведь он даже называл её каким-то другим именем, она не успевала разобрать, каким. Ужас, который он пережил и которого она так никогда и не постигнет, требовал отдушины, он её и нашел. К счастью, она никогда не узнает, что такое с ним случилось, с этим мальчиком, потому что от чужих тайн надо держаться подальше.

 

И все, и довольно с нее. Человек, переждавший палящий зной в тени дерева, вряд ли обернется, уходя, узнать, что это было за дерево. Потому что деревьям нет счета. К счастью, она никогда не позабудет об этом, и этого не надобно ни с кем делить, подлинное счастье должно быть тайным.

 

Вот и все.

 

– Эй! – Итана тронула рукой спящего. – Пора. Уже утро…