"Удачно высмеиваются лишь те недостатки,

которые есть у тебя самого."

Доде Альфонс,

французский писатель (1840 - 1897)

 

Служить мне пришлось в городе Сальяны Азербайджанской ССР. Даже для меня, южанина, климат в тех местах оказался очень жарким. В летнее время приходилось всё время ходить в мокрой от пота гимнастёрке. Из-за жары, чтобы избежать желудочно - кишечных инфекционных заболеваний, типа дизентерии, нам никогда не выдавались свежие овощи и фрукты. Категорически запрещалось их покупать для употребления у местного населения, а тем более, немытыми тайно кушать в городе. За нарушение строгих правил по предупреждению повальной дизентерии грозило очень строгое дисциплинарное наказание. Старшина полковой школы по кличке "Волк," в которой я обучался на командира отделения проводной связи, каждое утро на утренней поверке обязательно напоминал о запрете приобретения в городе овощей и фруктов. Пугал нас тем, что заболевший один солдат дизентерией, может заразить и уложить в госпиталь целый полк. Противник, воспользовавшись этим обстоятельством, без боя займёт оставленную позицию солдатами, у которых случилось расстройство желудка. Нам категорически запрещалось пить воду из крана. Рядом с крыльцом школы стоял из цинка большой бак, наполненный хлорированной водой. На баке красовалась обыкновенная солдатская кружка. Воду хлорировал лично старшина школы дедовским способом. Он сыпал в воду хлорку до тех пор, пока она ни становилась похожа на густое молоко. Запах хлорки был слышан за десятки метров от бака. Разумеется, такую воду никто не пил. Были случаи, когда очень хотелось пить, и потому некоторые солдаты, зажав нос пальцами, залпом выдували кружку воды, продезинфицированную своеобразным способом, заботящимся о здоровье солдат старшиной. Во время завтрака и обеда каждый воин полка, куда входила и учебная школа, на кухне получал чай для заполнения фляги, пристёгнутой к солдатскому ремню. Жажда делала своё коварное дело, и фляга у каждого быстро опустошалась.

 

Благодаря принятым командованием части профилактическим мерам, за мою службу не было ни одного случая серьёзного желудочно - кишечного заболевания. Если у кого-то заболевал желудок, и не дай бог, случалось расстройство, солдат немедленно для обследования помещался в лазарет. Койки тогда были двух ярусные. Чтобы были проходы, по четыре койки плотно приставлялись друг к другу. А это значит, каждого солдата во время сна окружало семь сослуживцев. Если у одного из них заболевал желудок, то в санчасть отправляли не только виновника этого печального события, но ещё семь рядом с ним находившимся в соседних койках товарищей.

 

"Волк" постоянно нас учил, чтобы тот, у кого заболевал желудок, немедленно о неприятных в нём звуках сообщал своему командиру, так как малейшее запоздание с лечением могло привести несчастного к смертному одру. Обработанные таким образом, молодые солдаты при первом бурчании в животе, об этом сообщали своему непосредственному командиру, хотя знали, что в санчасти их ожидало неприятное исследование под названием ректоскопия. Было хорошо, что такого солдата не клали в инфекционное отделение. Не нужно было в случае нормальных анализов попусту находиться на карантине довольно длительное время. Потому проверенный солдат возвращался на службу через три, пять дней. Друзьям - товарищам со всеми подробностями рассказывал, как перенёс таинственную процедуру, заключающейся в осмотре слизистой оболочки прямой кишки через введение через неё инструмент, называемый ректоскопом. Он представляет металлическую трубку диаметром два и длиною тридцать пять сантиметров с лампочкой на конце. При введении ректоскопа больной находится в колено - локтевом положении. Перед процедурой обязательно делается солидная клизма. Я на себе испытал, что это такое, когда нас, восемь человек, положили в госпиталь из-за товарища, у которого было подозрение на отравление желудка. Процедура неприятная, но не смертельная.

 

Однажды нашу полковую школу подняли по тревоге, и машинами доставили на громадное поле, на котором от края и до края бушевало пламя. Нам на помощь прибыл весь полк. Горел полусухой кустарник, которым в Азербайджане кормят скот. У нас были одни только лопаты. Ими мы пытались копать спёкшуюся на солнце и превратившуюся в кремень землю, и ею забрасывать пламя, которое под дуновением ветра шло на нас стеной выше пояса, и заставляло отступать. Мы сняли с себя сначала гимнастёрки, а потом и брюки, и ими стали сбивать пламя. Некоторые ребята убегали подальше от огня, ломали упругие ветки кустов и охапками приносили нам. С помощью обмундирования и веток часа через четыре мы погасили огонь. Председатель близлежащего колхоза пригнал телегу, запряжённую конём. На телеге стояла гигантских размеров бочка, заполненная водой из Куры. Рядом с бочкой было несколько вёдер, которые мы наполняли речной водой и с жадностью пили. Хотя вода была мутной с привкусом донного ила и с частичками земли и песка, мы пили её с особым наслаждением. Иногда во рту оказывался маленький лягушонок. Забыв о брезгливости, быстро выплёвывали несчастное земноводное и продолжали наслаждаться настоящей радостью жизни.

 

До этого случая в полку никогда не практиковалось поощрение, как краткосрочный отпуск домой. После пожара командиром полка был издан приказ о таком поощрении меня - курсанта школы и одного солдата из полка. Отпустили домой на десять дней, плюс дорога. Конечно, обрадовался.

 

Домой, в Керчь, ехал поездом долго и нудно с многочисленными пересадками. Пока я добирался до Керчи, моя девушка, учившаяся в Харьковском строительном институте, уже меня ждала. По моей телеграмме она прилетела буквально на пару дней, чтобы повидаться со мной. При встрече решили отметить приятное событие. Из нашего дома по улице Айвазовского мы пошли на городской бульвар через бывший городской пляж, что был от нашего дома в нескольких сотнях метров. К пляжу примыкало несколько жилых зданий. В одном из них, на первом этаже была чебуречная, которую часто посещал с друзьями до армии. Мы решили в ней отметить нашу встречу. Скушали по порции чебуреков. За вечер я выпил двести граммов водки, а моя любимая девушка стакан хорошего сухого крымского вина. Я ей рассказывал о солдатской службе, а она о студенческой жизни. Потом пошли пройтись по бульвару. Ещё в чебуречной я почувствовал в животе неприятное бурчание и чувство тошноты. Когда мы прошли половину бульвара, я, бросив девушку, помчался домой. У нас был частный дом. Туалет находился в конце двора. Мне казалось, что он где-то на краю земли. Я едва успел добежать до него. Перепуганные родители вызвали скорую помощь, тут же доставившая меня в военный лазарет, расположенный на Верхней Митридатской.

 

Лазарет был небольшим, коек на двадцать. Возглавлял главврач майор медицинской службы. Помню ещё обаятельную женщину врача капитана медицинской службы. Если главврач был дядька высоченного роста, то Елена Васильевна головой едва достигала его плеч. Очень миловидная женщина, особого интеллигентного вида и мягкого склада характера. Улыбка никогда не сходила с её лица. Уважаемые медики мне заявили, что я пробуду в лазарете три недели, минимум, две. Никакие доводы о моём десяти суточном отпуске на них не действовали, хотя первые же анализы показали, что у меня с желудком всё нормально. Было обыкновенное отравление. Кстати, врачи скорой помощи дома сделали мне промывание, которым можно было ограничиться, а они для перестраховки отвезли в госпиталь. Но коль я попал в инфекционку, должен выдержать карантин. Своих родителей я не видел, так как нам не разрешалось с кем-либо контактировать. Запрещалось также извне получать что-либо из питания. Можно было передавать только сигареты. Меня разбирало зло, что напрасно убиваю время. На исходе были восьмые сутки, как я продолжал бестолково валяться на больничной койке, время от времени атакуя врачей по поводу моей выписки.

 

В палате были ребята в основном моего возраста, а кто-то на год, два старше. Играли без конца в шашки, шахматы и домино. Когда врачи уходили домой, вытаскивали карты из-под подушек и до половины ночи играли в "дурочка." Много уходило времени на анекдоты и рассказы о различных приключениях в жизни каждого. В наших разговорах не принимал участия молоденький матрос, грузин по национальности. Он служил на тральщике, пришвартованном на Керченском молу. К удивлению, он очень плохо говорил по-русски, и плохо понимал русскую речь. В Грузии он проживал в каких-то горах. Бывало после услышанного анекдота он начинал смеяться, когда все насмеялись от души. Может быть, из-за плохого знания русского языка он был молчаливым парнем. Все указания медицинского персонала госпиталя выполнял беспрекословно.

 

Все ребята, кроме меня, грузина и ещё одного солдатика прошли процедуру ректоскопии. Я надеялся на то, что меня вообще минует это лихо. Но на девятый день моего пребывания в лазарете утром пришла в палату медсестра и стала нашу троицу поочерёдно приглашать на клизму. Начала с меня, так как я ближе всех лежал к входной двери. Мне стало понятно, что в лазарете нашей части вливали намного меньше жидкости, чем здесь. Думал, что ещё немного, и мой живот разорвёт как поганую резиновую грелку. Когда сестра разделалась с нашей троицей, она зашла в палату и ещё раз строго предупредила, чтобы мы во что бы то ни стало терпели до предела. Бежать в туалет только тогда, когда терпеть станет невмоготу. При этом она посмотрела на грузина - матроса и кокетливо погрозила ему пальчиком руки, на которой были резиновые перчатки. Матросик в ответ ей кивнул и попытался улыбнуться. Через какое-то время после ухода медсестры я пошёл в туалет, чтобы освободить переполненный водой желудок. Вскоре пришла медсестра и, узнав, что я готов к экзекуции, отвела в процедурный кабинет, где меня ждали оба врача в удивительно белых накрахмаленных халатах. Видимо, надели свежие в честь начала трудовой недели после выходного дня. Врачи сказали, что у меня чистая слизистая кишок, и что всё хорошо. Я снова заканючил, чтобы меня отпустили домой, так как завтра кончается мой краткосрочный отпуск. Главврач бросил короткое: "Посмотрим," и продолжил разговор со своей коллегой. Я надел трусы и пошёл в палату. Медсестра вела мне навстречу солдатика, очередную жертву ректоскопии. Матрос - грузин лежал в палате, обречённо ожидая своей очереди.

 

На него было жалко смотреть. У мужчин ещё никогда не видел такого печально - страдальческого лица. Казалось ещё немного, и у него из глаз потекут реки слёз. Лицо стало бордово-красным, а губы были крепко прикушены. Мне подумалось, что парень от страха может откинуть коньки. Подойдя к нему, дружески похлопал по плечу и ляпнул первую пришедшую на ум русскую поговорку: "Крепись, браток! Атаманом будешь! Не так страшен чёрт, как его малюют." Он с трудом кивнул мне головой и безумными глазами уставился на входную дверь.

 

Вскоре она открылась, явив жизнерадостную сестричку. "Пошли матросик - альбатросик,-" чуть ли не пропела она, показывая большим пальцем на выход. Паренёк поднимался очень медленно. Лицо выражало сплошную муку. Он едва передвигал ногами, с плотно прижатыми коленями друг к другу.

 

Не надо было далеко идти, так как процедурный кабинет располагался рядом с нашей палатой. Не прошло пары минут, как дверь процедурной с грохотом раскрылась, и тут же послышались возмущённые крики обоих врачей. К ужасу мы услышали крепкий русский мат, исходивший от милой врачихи. Все, кто был в госпитале, сбежались на этот крик. Кричала не только чем-то оскорблённая женщина - врач. Ей вторил с высоты своего роста главврач. В коридоре напротив врачей стоял голый матросик, стыдливо прикрывая обеими руками интимное место. Он был перепуган больше, чем перед процедурой. Видно было, что он не понимал, что произошло, потому не спускал немигающих глаз со стоявших напротив него двух врачей в мокрых халатах с безобразными серо - коричневыми разводами. К их халатам прицепились маленькие кусочки не до конца переработанной пищи. Главврача спас рост, потому этих кусочков больше восседало не на его плечах, а на плечах симпатяги - врачихи. Он стал щелчком пальцами в перчатках сбивать доставшиеся ему остатки от жизнедеятельности матросика. Некоторые кусочки неудачно полетели в сторону пострадавшей подчинённой. Она не выдержала и расхохоталась, сказав что не ожидала быть расстрелянной своим шефом кусочками дерьма. Никто не удержался от хохота, прокатившемуся по всему коридору. Не смеялся только один грузин - матросик.

 

Он не до конца понял указание мед сестрички. После клизмы, собрав всю силу воли, продержался до момента введения в него ректоскопа. Всё, что он удерживал в себе, с небывалой скоростью и силой вместе с трубкой вылетело наружу, обильно поливая врачебную парочку в белых халатах.

 

Я, воспользовавшись трагедийно - комедийной ситуацией, подошёл к главврачу и попросил отпустить меня на волю. Он посмотрел на меня, будто видит впервые, и со вздохом произнёс: «Да иди ты, куда хочешь!» Не чувствуя под собой ног, помчался в камеру хранения вещей, оделся и направился домой. Никаких медицинских справок я не брал, отпуск в комендатуре не продлевал. У меня впереди были целые сутки, чтобы побыть с родителями. Моя девушка давно уехала в Харьков. Тот памятный вечер в чебуречной был для нас последней встречей. Вскоре она перестала писать. Мама в очень осторожных выражениях сообщила, что моя девушка вышла замуж за преподавателя института. Но это совсем другая история.

 

В свою родную часть я возвратился, как положено солдату, в назначенный срок, побывав не дома, а в санчасти, где познакомился с матросом - грузином, не до конца понявшим указание медицинской сестры.

 

 

 

 

-