Глава "Маринка Зайцева". Из книги "Миссия: Вспомнить всё!"
После достопамятной встречи в баре «Огонёк», описанной мной выше, мы с Маринкой на такси, пойманном у Речного Вокзала, рванули ко мне домой.
Я знал, что предков там не было.
Удобный момент сблизить истосковавшиеся тела!
Маринка охотно поддержала мои намерения.
Мы были наготове, «подшофе», предварительной подготовки в смысле принятия «разгорячительных» напитков уже не требовалось.
Маринка, пока я нервно курил на кухне предварительную сигарету, полностью разделась и грациозно присела на краешек дивана...
Тело её изумляло...
Вдоволь налюбовавшись, я подошёл к дивану и...
Не обнаружил прилива сил!
Член от перевозбуждения низко пал...
Ласки и поцелуи волшебной куколки не возымели нужного действия.
Не туда, наверное, целовала!
Но о спасительном в таких ситуациях минете мы тогда и не мыслили.
Поднять «дружка» нежными прикосновениями ручки очаровательной обольстительнице не удалось.
Прервав бесплодные попытки, многоопытная Маринка понимающе улыбнулась: «Так бывает. Не переживай! Успокойся... Всё впереди. Ещё успеем...».
С этими словами райская птичка оделась, скрыв под одеждой лакомые прелести, и упорхнула в неизвестном направлении.
Я дико страдал от небывалого доселе конфуза!
Желание овладеть прекрасной Маринкой было настолько велико, что меня зашкалило.
Образно выражаясь, «прибор» не выдержал эмоциональной нагрузки и рухнул, обессилев от вожделения.
Перегрелся.
Как я мог так опозориться?
Оставалось надеяться на Маринкино обещание слиться в экстазе в ближайшие дни!
Так оно, в сущности, и произошло, когда я смог совладать с собой, научился сдерживать порывы, быть чуть-чуть прохладнее вспышки обуревающих желаний.
Мы перепихивались везде, где это было возможно: у меня дома, у неё дома, у друзей и у знакомых на квартире, в однушке Маринкиной тётки, в будке Станкозаводского сада.
Маринка великодушно разрешала кончать в неё, ссылаясь на то, что она принимает специальные гормональные таблетки для предупреждения нежелательной беременности.
Тут уж я наспускался вволю!
Это тебе не с Ленкой, когда в самый приятный, но ответственный момент приходилось вынимать распалённого дружка из гостеприимной пещерки!
Акт у меня теперь проходил полноценно, как и полагается, со всеми вытекающими последствиями...
Меня не насторожило, что Маринка как-то уж слишком холодновато принимает участие в коитусе.
Внешне к ней претензий не было.
Делала она «это» умело, с глубоким знанием дела, скорее профессионально, как проститутка, без оргазмических ахов и стонов.
Как будто она не ебётся, а выполняет рутинную работу по удовлетворению очередного похотливого мужика!
Ровно с таким же выражением лица можно было бы снаряжать боевого коня, запрягая его в упряжь!
Когда она чувствовала приближение моего оргазма, она деловито подмахивала мне, помогая мощному испусканию струи спермы, будто умело доила меня.
Я был слишком неопытен в подобных вопросах, поэтому не придал своеобразному половому поведению Маринки никакого особого значения.
Мне было хорошо, а она не возражала...
Этого было вполне достаточно.
Я не исключал, что женщины могут по-разному воспринимать мужской орган внутри себя.
Если Маринка спит со мной, значит это ей нравится.
Чего же боле, болван?
...Я зачастил в гости к Маринке.
Иногда я безуспешно пытался отыскать в ней привычный образ щедрой обольстительницы с медовой, многообещающей лёгкой улыбкой на устах...
Однажды я оторопел, заглянув в абсолютно пустые и холодные глаза своей избранницы.
Жизни в них не было!
Сплошной вакуум!
Много лет спустя я догадался, что такое выражение лица может быть только у тех, кто принимает наркотики.
По симптоматике очень похоже.
Маринка демонстрировала мне набитый крупными купюрами кошелёк, золотые украшения и импортные противозачаточные гормональные таблетки, приём которых на коробке был расписан по дням.
Сжалившись над бедным студентом, она иногда тащила меня в ресторан.
Ощущение в ресторане было такое, что она завсегдатай этого дорогого заведения.
Её знала каждая тамошняя собака!
Официанты благосклонно и понимающе улыбались, когда Маринка делала заказ...
Она называла их по именам.
Запросто.
Как древних знакомых.
И не только официантов, но весь обслуживающий персонал!
Стихотворение «Вам!» с эпиграфом «Даме за столиком напротив» навеяно моими впечатлениями, полученными от совместного с Маринкой посещения ресторанов:
«Краснорожий швейцар
Вам в угоду не груб, —
Чей свои мы! —
Сладко губы кривя
За искомканный рубль
Чаще мима.
...Томно ждёте,
Что скоро
Оплатят игру
Чаевыми,
Из бюстгалтера выпятив
Пышную грудь —
Сучье вымя!»
По молодости лет хотелось нам часто, а жилища наши пустовали без родителей значительно реже, чем хотелось.
Однажды на выручку поспешил Малышев, успевший к тому времени обзавестись новой пассией.
Его подружка — из семьи преподавателей одного из ВУЗов города.
Насколько помнится, строительного.
Родители выделили ей однокомнатную квартиру, чтобы дочь училась организовывать свою личную жизнь самостоятельно.
Приятная упитанная шатенка с крутыми бёдрами и впечатляющей грудью размера не меньше двух с половиной...
Шурик поделился со мной информацией о намечаемой встрече с ней на этой квартире.
Предложил мне присоединиться к их романтическому вечеру и остаться там с Маринкой на ночь.
На что он рассчитывал, остаётся для меня загадкой и ныне.
Я возразил: «Как же вы будете сношаться в нашем присутствии?».
Шурик маханул рукой: «Не волнуйся. В комнате две кровати, разделённые большим шкафом. Как-нибудь приспособимся!»
...Мне оставалось нейтрализовать моих и Маринкиных родителей, выдумав причину нашего отсутствия до утра.
И тут я вспомнил, как мы с отцом на заре моей юности ездили на заводском автобусе по грибы.
Вставали в два часа ночи и шли до Станкозавода, где грибников ожидал служебный «Пазик».
Полтора часа мы ехали до грибных мест заранее оговорённого леса.
И в нём с рассвета собирали вожделенные плоды природы!
И тем, и другим родителям мы втюхали версию про грибы (Маринкиным — про автобус с работы моего отца, а моим — про автобус с работы Маринкиного), приняв решение поутру заскочить на рынок и купить там якобы найденные в лесу грибочки.
Прекрасно осуществлённая комбинация!
Ночь была наша!
...Мы пришли к Малышевской зазнобе и, посидев за столом и распив бутылочку для порядка, разлеглись по разным кроватям.
Мы с Маринкой принялись за дело.
По-видимому наши телодвижения слишком явственно стали издавать характерные звуки, не дававшие новой подруге Малышева сосредоточится на своих.
Она стала нервничать, отбиваться от пристающего Шурика, и провозившись час-другой, категорично потребовала избавиться от докучливой парочки.
Мы с Маринкой только-только прикорнули, намереваясь поспать в объятиях и продолжить начатое и конченое с утра, как Шурик, уступивший настойчивым требованиям любовницы, подошёл к нашей мирно лежащей паре и прошептал: «Уходите. Она не хочет, чтобы вы оставались здесь до утра. Могут прийти её родители».
Аргумент меня озадачил.
Какие родители в пять утра, когда мы собирались ретироваться.
«Ты что, очумел! — возмущённо возразил я Малышеву, — Куда я пойду с Маринкой в два часа ночи? Мы же — по версии — едем сейчас в автобусе!».
Шурик не на шутку призадумался...
«Ладно, пошли ко мне» — мрачно выдавил он, печально вздохнув и сожалея об упущенной возможности потрахаться.
«К тебе? У тебя же дома родители! Как они посмотрят на двух друзей в обществе не знакомой им полупьяной девицы. Решат, что мы привели проститутку на групповичок! Ты хоть соображаешь, что говоришь?».
Шурику всё равно некуда было деться.
Другие, запасные, варианты начисто отсутствовали.
Не сидеть же нам на промёрзшей лавочке до пяти утра!
«Будь, что будет, пойдём», — подумал я и от безысходности принял идиотское предложение друга-дебилоида.
...В одной ночной сорочке дверь нам открыла испуганная мать Шурика.
«Что случилось?» — встревоженно спросила она, увидев поддатую троицу с пустыми корзинами в руках.
«Автобус сломался!» — лихо наврал мой дружочек.
«А почему Павел не идёт к себе домой?» — резонно заметила мать Шурика, зная, что я живу в двух шагах отсюда.
Шурик отвёл мамашу на кухню и что-то на ходу стал сочинять.
Мать, конечно, его объяснения не убедили, но она не стала протестовать и со вздохами постелила нам на раскладном диване.
«А ты-то сам где будешь спать?» — задал я Шурику провокационный вопрос, на минуту представив, как мы втроём теснимся, прижавшись друг к другу.
Такой расклад меня определённо не устраивал.
Маринку уже разморило, принятая неумеренная доза алкоголя долбанула ей по мозгам и она слабо соображала, где она и что с ней.
Она разделась до полупрозрачных трусиков и топлесс плюхнулась на диван.
Шурик почесал затылок.
«А я вот здесь, на кресле!». С
этими словами Шурик составил два кресла друг напротив друга и, скрючившись до невозможности в позе зародыша, улегся на них.
...Я бережно закутал Маринку одеялом по шейку, прикрывая её полуголое тело, дабы не шокировать Шурикину мать и не дразнить оставшегося сексуально голодным самого Шурика.
Мать Малышева, ошарашенная увиденным, так и не смогла заснуть.
Долго ворочалась с боку на бок.
Её донимали разные мысли...
Потом поняла, что всё равно не сможет уснуть.
Вернулась на кухню готовить компот из красной смородины.
Пальцы её нервно обдирали смородиновые веточки, освобождая их от ягод.
Я всё понял.
Срисовал обстановку.
Дабы хоть чем-то компенсировать расстроенной женщине моральный ущерб, причинённый нашим внезапным приходом посреди глухой ночи, я вызвался помочь.
Сон как рукой сняло.
Мы глухо молчали...
Под утро я стал зевать и заботливая мамаша уговорила меня лечь в постель.
Едва коснувшись края подушки, я провалился в забытье...
Пока я спал, моя Марина, руководимая позывами к мочеиспусканию всего накануне выпитого, откинула одеяло, и с трудом удерживая равновесие, потащилась в санузел.
Там её в довершение ко всему вырвало.
Мать Шурика, услышав специфические звуки, поспешила в туалет, чтобы убрать с пола брызги рвотных масс и оторопела, увидев полуголую девицу, рыгающую в унитаз.
«Точно, проститутку привели» — подумала она разъярённо.
Она была недалека от истины.
Сердцем чуяла.
Мне уже было всё равно, что подумают обо мне.
Всю ответственность за происходящее я мысленно возложил на нерасторопность растяпы-друга.
Пусть сам потом объясняется с родителями.
Идиот!
...Грибов на рынке покупать мы не стали, Маринка была в состоянии «нестояния».
Я довёл её до двери места проживания и вместе с пустыми корзинами передал с рук на руки растерянной, ничего не понимающей матери.
Глупых и ставших уже неуместными оправданий я придумывать не стал.
Потому что факты, отвергающие любое объяснение, были налицо и говорили сами за себя.
Мать проводила непутёвую дочку до кровати, а я сдержанно попрощался и быстро ретировался.
Я продолжал «частить» к Маринке.
Отец её был простым работягой, как и у Малышева.
Огромная масса таких работяг после работы ежедневно напивалась и, придя домой, ложилась на кровать.
Вечер они проводили, периодически посещая кухню и туалет.
С утра — опять на работу.
Их ничего не интересовало в этой серой безрадостной жизни.
Они вели полуживотное-полурастительное существование до конца дней своих.
Ни с кем не общались, кроме сослуживцев, да и то только в силу производственной необходимости.
Мать — обыкновенная, простая, но очень смышлёная женщина, работала на продовольственной базе кладовщицей.
Из последних сил старалась, чтобы у дочери ни в чём не было недостатка.
Пахала в обе лопатки, добывала хлеб насущный, как могла.
Страдала, видя, какой разгульный образ жизни ведёт родная любимая дочь...
Маринка рано расцвела и достаточно быстро поняла цену своей редкой красоте.
Взрослые мужики всемерно поспособствовали этому.
Сравнительно рано начав половую жизнь, она стремительно вошла во вкус «красивой жизни» и научилась извлекать выгоду и удовольствия из того незабываемого впечатления, которое она производила на всех мужиков.
Несмотря на то, что жила она всегда в одном доме со мной, общаться с ней в семидесятые годы мне почти не довелось.
Дело в том, что основная масса ребят из нашего дома, с которыми я тесно общался, принадлежала к возрастной категории 58-60 г.г. рождения.
Пацаны, родившиеся в 56-57 годах, значительно реже принимали участие в совместных с нами игрищах.
Не полагалось.
Не по статусу.
Дети 62-64 годов рождения по негласной классификации отнесены были нами к так называемой «мелкотне».
Их было значительно меньше, полтора десятка, а нас – около сорока человек.
Играли они отдельно, в основном «в скакалки», так как эта группа состояла из подавляющего большинства девочек.
С этими салагами и проводила своё свободное от уроков время Маринка Зайцева.
Точно такая же салага.
Я уже тогда заметил некоторую неестественность присутствия в этой группе Серёжки Корнилова.
Он был старше всех из мелкотни.
По годам не соответствовал их возрастной категории.
Тем не менее, принимал самое активное участие в девчачьих играх.
Меня это раздражало, я не мог понять этого мальчишку.
Спустя годы я стал догадываться о причинах такого странного его поведения.
Они с Маринкой достигли того возраста, когда просыпается жгучий интерес к половым вопросам.
Изредка я замечал Маринку и Серёжку, заныривающих в подвал.
Тогда я посчитал, что они просто удовлетворяют детское любопытство, изучая архитектурные особенности подвальных помещений.
Их внутреннее устройство.
Теперь, думаю, что они удовлетворяли совсем иные интересы...
...Перед глазами стоит картинка из давнего прошлого: Маринка с Корниловым встрёпанные, запыхавшиеся, вспотевшие и пунцовые, как варёные раки, со следами пыли и извёстки на помятой одежде, выкарабкиваются из смотрового окна подвала.
Не знаю, чем она занималась в институте энергетики, где работала, но начальнички часто брали её на свои междусобойчики, в своих корыстных целях используя её красивое тело.
Ни дня без ресторана — девиз закружившей голову Марине «красивой жизни»!
Трахалки превратились в рутинную обязанность.
Большие по тем временам деньги, которые мне, бедному студенту и не снились, постоянно присутствовали в её кошельке.
Конечно, ей, наверняка, было скучновато со мной, нищим студентом!
Я приходил к ней и видел бесконечно пустые глаза красивой девушки (то ли от тоски беспробудных буден, то ли от наркотических таблеток, которыми она баловалась).
Узнав о том, что у меня появилась новая пассия, старший брат Саша, о чём-то пошептавшись со «школьным другом» Мокой, попросил познакомить её с ними.
Взглядом опытного ловеласа мой старший брат Саша мгновенно оценил все Маринкины прелести...
Вместе со своим другом школьной поры Савельевым (по прозвищу «Мока») они уговорили меня пойти на пляж, прихватив мою зазнобу.
Только там можно было увидеть Маринкино тело во всей его красе!
Я повёлся.
Там Маринка, едва прикрытая бикини-купальником, предоставила на обозрение толпы мужиков своё роскошное тело.
Маринка получила ни с чем не сравнимое удовольствие, ловя на себе жадные взгляды моего брата и его лучшего друга..
Да она и сама с нескрываемым восхищением любовалась уникальными изгибами своих форм и нежной бархатной кожей с румянцем в пухлых зазывных местах...
Она маниакально наслаждалась необыкновенной красотой, которой щедро одарила её матушка Природа!
Мока не выдержал и, нарушив строгие правила этикета, стал откровенно клеить Маринку!
Та только понимающе хихикала в ответ.
Меня подобная бесцеремонность до крайности возмутила, и я решил увести кокетку подальше от беспринципных самцов.
Видимо, меня сочли за дурачка!
...Психанув от внезапно накатившего приступа ревности, я потащил Маринку с проклятого пляжа...
Маринка всегда любила ловить на себе восхищённые взгляды мужиков...
Но не упускала возможности в отсутствие родителей предаться и другому любимому занятию – самолюбованию.
В хорошем расположении духа, быстренько полностью раздевшись, абсолютно голая, она вставала напротив трельяжа в большой комнате и долго внимательно изучала свои прекрасные формы...
Разглядывала все подробности изумительного тела, начиная с обрамлённого золотыми волосами кукольного личика с голубовато-зелёными сладкими, как мёд, глазами и сочными коралловыми губками в манящей улыбке, румяными бархатными, как персик, щёчками и мраморно-розовыми ушками, безжалостно пронзёнными большими золотыми кольцами серёжек, лебединый изгиб шейки, ровную статную спинку, переходящую книзу в упругую, сочную пышную попку (мечту поэта!), гладкую нежную чистую кожу, соблазнительный пупочек на плоском девичьем животике, похожий на маленькое восторженное «О-о-о!», стройные ровные длинные гладкие ножки, и все прочие разнообразные припухлости и ложбинки, особо отмечая сладострастные груди, свисающие как дивные плоды с торчащими в разные стороны озорными сосками в ожидании лобзаний и, конечно, (куда же без этого?) курчавый хохолок с заботливо остриженными и причёсанными завитушками на лобке между спелых стройных белых ляжек...
После длительного просмотра прелестных деталей своего обнажённого тела она оборачивалась ко мне и задавала традиционный вопрос: «Я — хороша?».
Я, конечно, поддакивал.
Но ей этого было мало.
Через несколько минут она опять задавала мне тот же вопрос.
Я кивал, несколько расширял свой ответ: мол, понятное дело, очень хороша.
Но ей хотелось развёрнутого описания своей внешности с непременными восклицательными знаками по всему тексту.
Поэтому она снова и снова требовала подтверждения своей красоты.
Другой бы на моём месте выразился бы покрепче: «Заебала!», но я — мальчик воспитанный, я старался угодить ей, рассыпаясь в комплиментах.
На эту тему у меня возникла следующая рифмованная мысль:
« Я — хороша?» — не упрекая,
Что гаснет свет.
«Да-да! Конечно, дорогая!» —
Спешу в ответ.
...Громады чувств любить хотели
И ждали ласк...
«Я — хороша?» — уже в постели,
Когда легла.
«Я — хороша?» — и перед тем, как
Уснуть со мной.
«Да! Хороша... зубами к стенке,
Ко мне — спиной!»...
«После полового акта, в ходе которого нимфоманка способна испытывать один оргазм за другим, но не испытывает пика удовольствия, она хочет близости вновь и вновь. Она будет мучить партнёра чуть ли не до обморока, но так и не получит долгожданной разрядки»
Автор меткого наблюдения - некая интернет-посетительница Дина Маркова.
Однажды, у дома 24 б, где Маринка жила в пятом подъезде, я повстречал Гогу Белкова.
Моего первого друга детства.
Он ехидно-цинично улыбнулся при встрече со мной, тем самым показывая, что знает, зачем я бегаю чуть ли не каждый вечер в свой бывший дом.
Я тогда уже давно обитал на улице Снежной.
В его взгляде было презрение: «Куда тебя угораздило вляпаться!».
Я прочитал мысли первого друга, отразившиеся в его глазах …
«Ты не подумай,— заверил я Гогу, — это я так, временно, у меня не серьёзно с ней».
О нашем разговоре по линии беспроволочного телефона вскоре услышала и сама Маринка.
Своей сердечной подруге, выражавшей своё восхищение интеллигентным мальчиком приятной наружности, она призналась, что Павел ей «давно надоел».
И если бы не мама, настаивавшая на скорейшем официальном оформлении со Смородиным серьёзных отношений, она с радостью рассталась бы с ним...
Подруга ахнула, завидуя Маринке, способной разбрасываться такими мужиками!
Маринка вынужденно пошла на поводу у матери и решила женить меня на себе.
Мать искренне поверила в неискоренимую порядочность нового Маринкиного жениха.
Она поняла, что Смородин — единственная надежда на исправление беспутной дочери.
Ухватилась за меня, как за спасительную соломинку.
Дошло до того, что Зайцева назначила дату свадьбы — тридцать первого декабря 1981 года, ни часом позже.
Меня несколько обескуражило это безаппеляционное заявление...
В награду Маринка пообещала отдельную однокомнатную квартиру (на первом этаже панельного дома напротив ресторана «Океан»), доставшуюся ей по наследству от тётки.
...Как-то раз мы с Маринкой, намылившись в очередной раз вдоволь потрахаться у неё дома в благоприятное время родительского отсутствия, заехали в один из лучших магазинов города — Нижегородский Универсам (ныне торговый центр на ул. Пискунова).
Там мы разбрелись по прилавкам отделов самообслуживания, подбирая разную вкуснятину и дорогое вино (Маринка предусмотрительно ещё дома продемонстрировала мне туго набитый кошелёк).
На кассе мы, как и полагается, рассчитались, запихивая в сумки и мой дипломат содержимое переполненной продуктовой корзины.
...У выхода нас неожиданно задержала охрана!
Я возмутился, предъявляя свежий чек.
«Лично к вам мы претензий не имеем, — мягко сообщил строгий служака, — а вот эта девушка пройдёт с нами в кабину досмотра.
Я рассвирепел.
Используя Шурикину испытанную в боях угрозу, которую он бросал в таких случаях, заорал: «Да вы знаете, что я с вами сделаю? Да у меня папа — полковник милиции!».
«Не переживайте, — успокаивал меня сгрудившийся вокруг персонал, — если она не виновата, мы её отпустим и принесём свои извинения».
«Какие извинения? За что? В чём она виновата?» — побагровев от бессилия продолжал бесноваться я.
...Через несколько минут меня пригласили в ту самую кабинку.
Там, в присутствии заведующей и охранника, с Маринкой проводили следственный эксперимент.
«Достаньте, пожалуйста, из потайного кармана спрятанный вами сыр» — потребовала заведующая командирским голосом.
Маринка покорно, как молчаливое зомби, засунула руку в боковой внутренний карман пальто и вытащила на свет божий стограммовый кусочек пошехонского сыра.
Я обомлел...
В моей голове не умещались два противоречащих друг другу факта: наличие значительной суммы в кошельке по соседству с присвоенным кусочком копеечной стоимости!
Вызванный наряд милиции вскорости препроводил обвешанную золотом Маринку в синий уазик.
Я поинтересовался, где смогу найти свою «магазинную воровку» (судя по украденной мелочи, ещё и клептоманкой).
Мне указали на ближайшее отделение милиции около Речного Вокзала, что на улице Нижне-Волжской Набережной.
«Сколько разных ужасных пороков уместилось в одном на вид нежном хрупком тельце!» — подумал я, ожидая в коридоре отделения, пока менты по очереди ебали Маринку.
Они предложили ей свободу и порванный протокол о правонарушении, грозивший ей уголовной ответственностью, в обмен на получасовой групповичок.
Маринка не стала отказываться.
Как в анекдоте: «Представляете, какая счастливая эта Нюрка: муж, два любовника и ещё вчера поздно вечером пятеро в подъезде изнасиловали!».
Наконец, в дверях отделения показалась Маринка, разя алкоголем и спермой, совершенно спокойная и уравновешенная, как будто делала она это не в первый раз.
Я не стал расспрашивать её о мерзостных деталях пребывания в КПЗ.
Мы сели на лавочку с видом на Волгу.
Маринка восстанавливала утраченную во время многократного минета помаду на губах, мысленно восстанавливая только что промелькнувшие сцены буйства плоти, а я, весь кипя от негодования, расстегнул дипломат с бутылками и снедью, закупленной для нашего междусобойчика, и решительно вышвырнул всё это под откос бетонной набережной.
...Бутылки летели по бетонным плитам, с грохотом расшибаясь по пути.
Как и мои последние остатки веры в порядочность Маринки...
«Вся в золоте и тебе сыра не хватило!» — гневно гаркнул я, собираясь уйти.
Уже навсегда.
Она это поняла.
Перестала натужно улыбаться.
Испугалась.
У самой двери автобуса, куда я, распалённый увиденным в ментовке, заскочил в последний момент, она, словно спохватившись, хватаясь за край моего пиджака, истошно завопила: «Только не уходи-и-и!».
Я холодно отдёрнул её руку, умоляющую о спасении утопающей, и двери автобуса с шумом захлопнулись за мной, как бы солидарно подтверждая мою правоту.
Сердечная Маринкина подружка, влюбившись в меня, быстро разобралась в неискренности наших с Маринкой отношений.
Она рассказала мне, что не смогла утаить от лучшей подруги свои чувства к Павлу.
Маринка в ответ стала бахвалиться, мол, у неё таких парней — завались: ешь — не хочу, все так и липнут...
И вообще Павел осточертел ей до невозможности, с ним скучно...
Если подруга так желает, пусть заберёт его себе!
Я возмутился, услышав это от лучшей подруги Маринки.
Вряд ли она наврала мне из корыстных побуждений.
Всё это очень похоже на Маринку...
«Хочешь, я приеду к тебе» — спросил я у влюблённой в меня девственницы.
Она согласно кивнула.
На следующий день я был в её квартире где-то в Автозаводском районе.
Она попросила меня сходить за бутылкой вина.
Потому что на трезвую голову она не сможет расстаться со своей девственностью.
Меня это сообщение несколько удивило: дружить с Маринкой и оставаться при этом нетронутой.
Странный симбиоз.
Что у них может быть общего?
Подруга призналась, что сама в шоке от поведения Маринки.
В частности, она поделилась со мной одним наблюдением.
На одной из гулянок на квартире общих знакомых Маринка легла в постель с первым встречным понравившемся ей парнем и дверь в комнату умышленно не закрыла.
Подружка случайно заглянула в эту комнату и перед её глазами предстала сцена полового сношения.
Парень ничего не заметил, пыхтя и сопя, во все лопатки трудясь на голой Маринке.
А та, лёжа лицом к открывшейся двери, только самодовольно посмотрела на подругу, как ни в чём не бывало.
Как будто они не трахались, а занимались каким-нибудь обыденным делом, типа читали книгу или играли в карты...
Мне захотелось отомстить Маринке.
Мы приложились к фужерам с горячительным напитком.
Потом я стал раздевать подружку, но она, повинуясь природному инстинкту самосохранения, постоянно натягивала одежду обратно.
Полчаса борьбы не принесли мне желаемого результата.
«Выйди, я сама» — пообещала уставшая сопротивляться девственница.
Я вышел на кухню, закурил.
Вернувшись, увидел её совершенно задрапированной со диким страхом в глазах...
Продолжать вульгарное насилие не было смысла.
Я ушёл молча, на прощание сильно хлопнув дверью...
31 декабря 1981 года, дата «нашей свадьбы», установленная Маринкой, благополучно миновала.
Настали новогодние праздничные дни...
Маринка торжественно сообщила мне, что мы приглашены на свадьбу к одной из её давних подруг.
На той самой свадьбе я часто оставался за столом один-одинёшенек..
На час и более того.
Своё периодическое отсутствие на столь продолжительные перекуры Маринка никак не комментировала.
Я не стал заниматься сыскной деятельностью, догадавшись, что пьяную Маринку в данный момент пялит где-нибудь в подъезде очередной смышлёный ухажёр.
Еврейчик, с которым мы познакомились на этой свадьбе, издавна входивший в Маринкино окружение, расположившись ко мне, выразил искреннее сочувствие рогатому несмышлёнышу.
Свадебная компания молодёжи пошла прогуляться на воздух.
Мы расположились в небольшом парке у Дома Культуры Автозавода.
Там продолжалось весёлое употребление крепкого самогона.
Разливали по целому стакану и раздавали гостям по очереди...
Когда все опрокинули по солидной дозе, оказалось, что один стакан остался лишним.
Невеста с женихом стали уговаривать толпу допить самогон.
Не выливать же!
Все отказывались, избегая передозировки.
Я был пьян до неузнаваемости.
С горя я вызвался опрокинуть убойный стакан.
Резко влил в себя крепкое и вонючее содержимое...
В глазах у меня потемнело...
Я сел в первый попавшийся автобус и мертвецки заснул на переднем сиденье.
Очнулся я где-то в глухом райончике Автозавода среди массивов частного сектора.
Сочувствующая пассажирка-старушка объяснила мне, что я заехал в противоположную сторону от проспекта Ленина и помогла мне пересесть на нужный маршрут.
Любопытная деталь.
Все экспресс-маршруты, к коим относился и 40-й (на который я впохыхах запрыгнул, покидая свадьбу), имели номера ярко красного цвета.
Экспресс-маршрут — тот, на котором автобус делает редкие остановки (через три-четыре обычных), чтобы сэкономить на времени проезда.
Я не знал, что именно в эти дни горавтотранс выпустил на линию на этот раз обычные сороковые маршруты.
Когда я вышел из Икаруса, умчавшего меня в противоположном направлении и поглядел на его номер, пытаясь разобраться в причине своих блужданий, то оторопел.
Номер был чёрным!
Либо у меня потемнело в глазах, подумал я, либо день моей личной жизни был действительно чернее некуда!..
К Маринке я больше не ходил.
Лишь однажды, полгода спустя, меня разыскала её мать и попросила найти Маринку, запойно загулявшую на несколько дней.
Мать объездила все рестораны в поисках беспутной дочери, но следов её не обнаружила.
Рассчитывая на моё понимание, она обратилась ко мне, единственному, кто не станет скрывать от неё Маринкино местонахождение.
Мне и в меня она верила!
Я пообещал приложить все усилия в розыске.
Через день я позвонил обеспокоенной и расстроенной матери и лихо соврал, что Маринка живёт у меня и чувствует себя прекрасно, заверив её в том, что через некоторое время Маринка вернётся домой.
(Рано или поздно, думал я, гулянка закончится, как много раз было до этого)
Врал я только ради сохранения нервной системы отчаявшейся пожилой женщины, претензий к которой у меня никогда не было.
Наоборот, я всегда сочувствовал ей.
Думаю, что мои предположения о возвращении блудной дщери вскоре оправдались.
Внутренне протестуя против подобного Маринке типажа, я написал:
«...Ты считаешь себя наградой.
Жар объятий твоих не скуп:
Все, прошедшие, были рады
Снять помаду с манящих губ...
Ты звенишь золотистым смехом,
Но, искусных сетей умней,
Обнадёжив себя успехом,
Ночь, как в дар, предложила... мне.
Как, жар-птица, ловча с ловцами,
Ты сравниться могла со мной?
Ты не ищешь — находят сами,
Я ж — никак не найду одной...
Чтобы праздник — она, и будни —
Мне такая одна нужна!
В меру строгой и нежной будет,
И любовница — и жена,
Та, что бед не проходит мимо
И — не ради пустых хвалеб! —
Ежедневно необходима.
….Потому что она — как хлеб».
