Тряска.
Ебанутые на голову поэтики ловят бабочек и сажают их в стеклянные банки.
Улица шагает по мне, а музыка вслушивается, размышляя, на сколько песен она стареет и увядает с каждой нотой. Разглаживая морщинки пространства, пробегает человек, с помощью которого, как известно, обезьяна изобрела понятие "труд". Это единственное существо, в коем надежда еще не потеряла жизнь, скитающуюся в поисках смысла, ведь завершившись, она уже не сможет вместить в себя рай. И он идет на стороне удачи, он идет отрабатывать вину, когда наказание уже не искупляет, заключая в себе тюрьму. Асфальт - износившееся, хотя отчаянно новое одеяльце планеты, освещаемой Солнцем, которое, в свою очередь, ждет нашего угасания для продолжения жизни, нахваливает его тяжелый шаг, порождающий упрямые ноги коммуниста-мариниста; синкретизм натуры и разума до сих пор вынуждает бога молить о нас, но заставит ли это грех забыть о человеке? Мы слишком измучили свою совесть, чтобы слепота не поражала наши глаза, преисполненные страха видеть содеянное; рост выражает себя через растение, через человека себя выражает текст, гласящий о скорби.
Место жительства меняет человека, но, оглядываясь, он видит то же небо, что сбилось всеми своими звездами, пересчитывая людей, то же небо, которое обнимало своим взором каждого имитирующего зрячесть, исповедующего попытки понимания, но интерпретирующего лишь свой собственный кокон зазубренности истин.
Бабочки ловят ебанутых на голову поэтиков и сажают их в стеклянные банки.
Улица шагает по мне, а музыка вслушивается, размышляя, на сколько песен она стареет и увядает с каждой нотой. Разглаживая морщинки пространства, пробегает человек, с помощью которого, как известно, обезьяна изобрела понятие "труд". Это единственное существо, в коем надежда еще не потеряла жизнь, скитающуюся в поисках смысла, ведь завершившись, она уже не сможет вместить в себя рай. И он идет на стороне удачи, он идет отрабатывать вину, когда наказание уже не искупляет, заключая в себе тюрьму. Асфальт - износившееся, хотя отчаянно новое одеяльце планеты, освещаемой Солнцем, которое, в свою очередь, ждет нашего угасания для продолжения жизни, нахваливает его тяжелый шаг, порождающий упрямые ноги коммуниста-мариниста; синкретизм натуры и разума до сих пор вынуждает бога молить о нас, но заставит ли это грех забыть о человеке? Мы слишком измучили свою совесть, чтобы слепота не поражала наши глаза, преисполненные страха видеть содеянное; рост выражает себя через растение, через человека себя выражает текст, гласящий о скорби.
Место жительства меняет человека, но, оглядываясь, он видит то же небо, что сбилось всеми своими звездами, пересчитывая людей, то же небо, которое обнимало своим взором каждого имитирующего зрячесть, исповедующего попытки понимания, но интерпретирующего лишь свой собственный кокон зазубренности истин.
Бабочки ловят ебанутых на голову поэтиков и сажают их в стеклянные банки.
